Марьяна Торочешникова: Со мной в студии сегодня – консультант Центра помощи пережившим насилие "Сестры", психолог Ольга Воронова, на видеосвязи с нами кандидат юридических наук, эксперт по гендерным вопросам Борис Пантелеев.

Сегодня мы будем говорить о правовом противодействии преступлениям, связанным с сексуальным насилием и ненасильственными действиями сексуального характера. Верховный суд решил обобщить практику нижестоящих судов по таким делам и подготовил проект постановления, который на днях обсуждался на пленуме Верховного суда. Однако этот документ было решено доработать, поскольку проблема достаточно серьезная, и судьи на местах часто не совсем понимают, на что опираться и как выносить решения по делам, связанным с изнасилованиями. Судьи решили приблизить юридическое понимание ситуации, связанной с насильственными действиями сексуального характера, к тому, как это понимают психологи.

Насколько мнения юристов и мнения психологов, которые работают с жертвами насилия, расходятся по поводу сексуального насилия?

Ольга Воронова: На мой взгляд, мнения эти не расходятся нисколько. Мы в своей работе опираемся на закон, говоря о сексуальном насилии. У нас вышла книжка "Правовая защита пострадавших от сексуального насилия", в ней как раз перечислены статьи.

Марьяна Торочешникова: То есть формулировки в УК однозначны и не вызывают затруднений?

Ольга Воронова: Формулировки законов не вызывают затруднений, мы на них опираемся и ориентируемся.

Марьяна Торочешникова: А почему тогда Верховный суд решил разъяснить нижестоящим судам ситуацию с преступлениями сексуального характера, зачем собирался Пленум Верховного суда?

Борис Пантелеев: Действительно, юридические формулировки в этом постановлении не являются новыми, они повторяют и раскрывают содержание законодательства, принятого в 1993 году. Примерно раз в 10 лет Пленум повторяет эти формулировки. Проблема заключается в том, что возник очень ясный, конкретный конфликт между формальным юридическим, экспертным пониманием насилия и бытовым сознанием, массовым сознанием. При рассмотрении конкретных дел исследователи и судьи часто недоумевают, можно ли то, что написано в законе, применить на практике, и порой они всевозможными ухищрениями выводят из-под ответственности злодеев. Ключевая проблема сегодня – снижение порога вступления в половую жизнь молодежи. Пленум обсуждает вопрос, нужно ли привлекать к ответственности злодеев с 18 лет, как сейчас записано, или можно с 16-ти, а речь идет о юношах и девушках, которые вступают в половые связи очень активно уже в 12 лет. С точки зрения закона они являются особо охраняемыми объектами, закон устанавливает их половую неприкосновенность, а на практике получается, что один из них должен быть осужден, каким-то образом привлечен к ответственности, а другой является жертвой. По жизни же получается, что это нормальное явление, общество это одобряет, судьи, как следует из практики, закрывают глаза, принимают добровольные отказы, примирение сторон и так далее. И ключевое положение, ради чего принимают это постановление, есть причины социально-нравственные.

Марьяна Торочешникова: То есть судебная практика, практика работы правоохранительных органов абсолютно расходится с общественным мнением зачастую по конкретным делам и с реальной жизнью. Не говоря уже о том, что в России довольно сложно разыскать адекватную статистику по сексуальным насилиям. Сами жертвы таких преступлений часто не обращаются в правоохранительные органы, а некоторые, уже обратившись, потом уходят ни с чем, уголовные дела не возбуждаются, потому что полицейские не понимают просто, как жена, например, может заявлять о том, что ее изнасиловал муж. Это же бред с точки зрения большинства граждан. Или говорят: "Что ты пришла жаловаться? Сама напросилась! Посмотри, как ты одета, как себя ведешь…" И уголовное дело не возбуждается. Я нашла более-менее внятную статистику за 2011 года, и тогда фиксировалось 4 случая изнасилования на 100 тысяч населения. По данным российских женских кризисных центров, каждый час в России от рук мужа или партнера близкого погибает женщина, это уже домашнее насилие, отдельная тема.

Почему женщины не стремятся к тому, чтобы наказать насильника? Почему часто эта история переживается внутренне и не заканчивается обращением в правоохранительные органы?

Ольга Воронова: Здесь несколько аспектов. Женщина живет в обществе, и если ее соседи увидят и скажут, что она изнасилована, это будет для нее повторной травмой. Если это случилось около дома, вы идете в отделение милиции рядом с вами, и там могут работать соседи, знакомые. Это неприятная тема, чтобы ее знали окружающие. Еще один момент – недоверие, что можно кого-то наказать. Сбор доказательств – сложное дело, и женщина, которая попала в такую ситуацию, прежде всего бежит домой, снимает с себя одежду и лезет ванную, потому что сразу ощущение какой-то грязи возникает. В этом состоянии человек не соображает, что будет дальше, и уничтожает фактически все доказательства преступления. Остаются побои, ссадины, разрывы. И чаще всего женщина говорит, когда спрашиваешь, будет ли она подавать заявление: "Нет, меня сейчас больше всего волнует, чтобы я не подцепила какую-то инфекцию. Куда можно обратиться, чтобы избежать заражения?" И не слушают, что надо собирать доказательства, нельзя их уничтожать. Это шок в первый момент. А потом уже попробуйте собрать доказательную базу.

Марьяна Торочешникова: На днях было опубликовано исследование ученых Копенгагена (оно проводилось с марта 2001 по декабрь 2010 года), которые пришли к выводу, что, вопреки распространенному мнению в обществе о том, что изнасилование происходит в ходе нападения незнакомца в темной подворотне, на самом деле, чаще всего насильниками становятся люди, которых женщины знали на момент нападения. Около 75 процентов жертв встречали преступника до нападения, а почти половина опрошенных сказали, что это был их нынешний либо бывший бойфренд, член семьи или тот, кого они принимали за друга. Возможно, это тоже мешает женщина обратиться в суд.

Ольга Воронова: И это тоже. Это серьезная проблема, женщина знакома с человеком, флиртует с ним, и она надеется не на то, что ее принудят к сексу, а на то, что у них будут романтические отношения. А у мужчины планы другие, женщина говорит "нет", а мужчина уже не интересуется, хочет она чего-то или не хочет. Иногда мужчины говорят: "Ну, мы же взрослые люди, понятно, что я хочу этого, и ты тоже этого хочешь". Но женщина хочет этого не так, а мужчины не ждут, когда женщина даст им сигнал о своем согласии.

Марьяна Торочешникова: И в правоохранительных органах часто недоумевают, когда женщина подает заявление.

Ольга Воронова: Да, говорят: "Ты же шла на свидание. А чего ты хотела? Ты не знала, куда идешь?" В нашем обществе очень много мифов, и нам приходится их развенчивать часто даже у профессиональных психологов, которые приходят к нам на "телефон доверия". А то, что происходит, это ужасно.

Марьяна Торочешникова: А полицейским кто-то объясняет, что они должны делать, когда к ним обращаются с такими вопросами?

Борис Пантелеев: Да, конечно, объясняют товарищи, коллеги по работе. Они, например, говорят, что в ни в коем случае нельзя начинать активных действий в тот же день, когда женщина, потерпевший от изнасилования человек принес заявление с просьбой возбудить уголовное дело, а нужно, чтобы человек переспал с этим своим статусом. Ситуация такова, что двое из пяти заявителей на следующий день приходят отказываться, забирать свое заявление назад, и мудрые следователи горды тем, что они не дали делу ход. Очень часто насильниками являются не посторонние люди, и одумавшись, выйдя из состояния алкогольного обвинения, люди стараются договориться по понятиям.

На самом деле у изнасилования высокая степень латентности, и оценки есть такие, что из 50 совершенных актов один попадает в сферу правосудия, а 49 остаются незамеченными. В частности, потому что изнасилование – это не только физическое, но и психическое насилие, и здесь жертва попадает в ловушку – она должна доказать следователю, что должна была согласиться на противоправные действия в отношении нее из страха, злодей запугал ее, но она приходит и рассказывает. Получается, что запугивание было неубедительным… Эти игры на стадии следствия приводят нередко жертв к необходимости оправдываться. Тем более что следователи часто говорят: "Мы проведем проверку на "Полиграфе", и если вы будете путаться, это будет заведомо ложный донос". Потому что эти дела не считаются успешными, они очень редко имеют устойчивую судебную перспективу. Здесь ведь еще такая ситуация, что касается статистики. Раньше считалось, и это подтверждалось данными, что количество таких изнасилований, особенно жестоких изнасилований было больше, условно говоря, в советский период, потом их стало существенно меньше. Сегодня то, что раньше считалось изнасилованием или непристойностью, обыденность, и нет необходимости часто насилие применять, тем более есть рыночные отношения в этой сфере, очень развитые.

Марьяна Торочешникова: В общем, они не хотят портить себе статистику, я так понимаю.

Борис Пантелеев: Это раз. И жертвы находят способы договориться со злодеями. И злодеи находят способы убедить жертв отозвать свои заявления. В обмен на какие-то денежные компенсации. Если дело зашло достаточно далеко, если оно стало резонансным в отношении малолетних, то это будет мрак для следователя, если он ввяжется в это дело, а потом показания изменятся, и все было напрасно. Здесь экономия сил и средств.

Марьяна Торочешникова: Но это миф, что можно забрать заявление об изнасиловании, поскольку это публичное обвинение, соответственно, если делу дан ход, ты уже ничего не заберешь. Поэтому, наверное, следователи и придерживают заявления, не дают им хода.

Ольга Воронова: Мы женщинам, которые нам позвонили, даем такую информацию, что если вы подали заявление, то получится, что вы оговорили этого человека, так что если вы готовы будете продолжать следственные мероприятие, тогда подавайте. Если вы не готовы это продолжать, думайте, чтобы вас не обвинили в лжесвидетельстве.

Борис Пантелеев: Очень много таких случаев у нас, когда уголовное дело уже идет полным ходом, а потерпевшие начинают либо сотрудничать со злодеями и повторять их версию в полном объеме, выгораживая их, работая против правосудия, либо они вообще исчезают, и невозможно их показания повторить в суде, и дело утрачивает перспективу. Это и по делам о педофилии, и традиционные изнасилования. Заключается внепроцессуальная сделка, и тогда им пытаются предъявить оговор, но некому, исчезли потерпевшие, либо они последовательно рассказывают новую историю о том, что там сами были под влиянием алкоголя, наркотиков, чего угодно. Это сегодня крайне распространенная ситуация, особенно когда высокопоставленные чиновники и состоятельные бизнесмены попадаются, дело разваливается, не доходя до суда. И суды вынуждены к этому прислушиваться и каким-то образом противостоять этому.

Марьяна Торочешникова: Кроме того, есть еще одна проблема, о которой говорят женщины… Мы говорим в основном о женщинах, потому что случи изнасилования мужчин есть, но он настолько редкие…

Ольга Воронова: Они не редкие, о них мало рассказывают. Мужчины очень стесняются на эту тему говорить, но это есть. И они звонят нам и рассказывают о насилии, которое было с ними. А пойти и заявить – это для них такой стыд… В моей практике такого не было, а звонки были.

Марьяна Торочешникова: То есть именно женщины, которые пережили насилие, переживают чуть ли не второй раз то, что с ними уже произошло, сначала пытаясь доказать следователю, что это было изнасилование, а не добровольное согласие, ссылаясь, в частности, на разъяснение Пленума, что такое состояние беспомощности, состояние алкогольного опьянения…

Ольга Воронова: Да, или просто инвалид, который не в состоянии себя защитить, такое тоже бывает.

Марьяна Торочешникова: Сначала ты доказываешь следователю, что это было…

Ольга Воронова: Потом адвокату, потом прокурору, потом на суде выступать. А поскольку это очень личная тема, это тяжело пережить, и рассказывать об этом очень тяжело, даже близкому человеку.

Марьяна Торочешникова: Бывают случаи, когда явных доказательств – ссадин, синяков, царапин – на теле женщины нет, ее никто не избивал. Но при этом сексуальное насилие было. Как в таких случаях действовать?

Ольга Воронова: Тут моральный аспект. Человек, с которым я встречаюсь, вдруг меня изнасиловал, и для него это насилие, а для меня нет. Но если женщина не согласна вступать в половой контакт, она всегда может сказать "нет". Существуют мифы, конечно. На самом деле, у вас могут быть разные побуждения, почему вы встречаетесь с человеком. И это ваше право – решить, когда будет пора, и он не может принудить вас к этому. И если это муж, близкий партнер, все равно всегда требуется мое согласие на сексуальный контакт. Если я не хочу этого сексуального контакта, меня принуждают – физическими, психологическими или экономическими угрозами, с точки зрения психологии это преступление, а с точки зрения юридической непонятно, как это доказывать. Если побои, тут проще, я могу зафиксировать синяки и могу доказать, что я сопротивлялась, я не хотела, меня побили и еще в сексуальный контакт заставили вступить. А если нет побоев, ну…

Борис Пантелеев: Новый проект постановления Пленума Верховного суда не дает тут каких-то дополнительным поводом для оптимизма, не акцентируется на применении новых достижений научно-технического прогресса. Там есть специальный раздел, посвященный сети интернет для совершения развратных действий, и теперь признается, что если будет установлено общение в интернете с несовершеннолетними на такого рода темы, то это признается составом преступления. Это большой прогресс, потому что мы знаем, что гигантское количество такого рода деяний именно так дистанционно и происходит. Без прямого физического контакта.

Марьяна Торочешникова: Но тут речь идет не об изнасиловании, это сексуальные действия развратного характера.

Борис Пантелеев: Совершенно верно. Но, исходя из этой логики, можно ожидать, что Пленум Верховного суда пояснит, что под давлением, психическим или моральным, можно признать направленные смс или троллинг в социальных сетях, или обещание распространить негативную информацию в сети с целью сломить сопротивление потерпевшей и добиться преступной цели, - ничего подобного мы пока не видим в тексте. Хотя, возможно, ведомственными приказами, на уровне Следственного комитета или МВД такого рода доказательства могут приниматься. Поскольку сегодня главными доказательствами при решении вопроса о возбуждении уголовного дела, регистрации его и создании следственной группе являются главным образом технические средства. Сколько бы мы заявлений ни подавали, свидетелей ни приглашали, есть нет биллинга телефонных переговоров, видеозаписи с камер наружного наблюдения, сегодня следователи очень опасаются без такого рода доказательств углубляться в расследование какого-то серьезного дела.

Марьяна Торочешникова: А когда приходит женщина и заявляет, что ее изнасиловали, внешне при этом у нее все благополучно, нет ссадин и синяков, здесь реально что-то доказать следователям.

Борис Пантелеев: В ситуации "слово против слова" позиции сторон равны, и я очень буду удивлен, если следователь начнет какие-то активные действия без заключения судебно-медицинской, биолого-криминалистической экспертизы, без фото-, видеоданных, аудизаписей, каких-то еще спецсредств. Доказать факт насилия просто словесно невозможно. По этому поводу есть конкретные разъяснения, что касается, например, угрозы убийством. Просто словесные угрозы и запугивания не принимаются во внимание, и по этому поводу никто сегодня реагировать не будет.

Марьяна Торочешникова: Но тот же Верховный суд пишет: "Если при изнасиловании или совершении насильственных действий сексуального характера в целях преодоления сопротивления потерпевшего лица в отношении других лиц, применялось насилие или выражалась угроза применения насилия, то такие действия требуют дополнительной квалификации еще и по другим статьям". То есть теоретически следователи должны будут это принимать во внимание или нет?

Борис Пантелеев: Да, они будут допрашивать этих третьих лиц, выяснять, было ли им известно о такого рода угрозах, чем это еще подтверждается, кроме как заявлением потерпевшей, что она слышала угрозы в адрес третьих лиц. Здесь сама процедура доказывания не упрощается, а усложняется. И это должно подтверждаться какими-то объективными данными, желательно технического характера, чтобы это было очевидно для всех участников процесса.

Марьяна Торочешникова: То есть женщине надо ходить с видеорегистратором на лбу все время.

Ольга Воронова: У меня был такого рода звонок. Девушка училась в институте, перевестись никуда не могла, и преподаватель понуждал ее к действиям такого рода. Я ей посоветовала записать все его разговоры на диктофон. Это, по крайней мере, будет доказательством, если она обратится, к примеру, в деканат.

Марьяна Торочешникова: Кстати, среди разъяснений Верховного суда, как себя вести при рассмотрении дел, связанных с преступлениями сексуального характера, был пункт, где говорится, что нельзя считать психологическим принуждением обещания мужчины, например, жениться на женщине в случае, если она им переспит. Специально оговорено это, видимо, были прецеденты в судебной практике.

Ольга Воронова: Это не угроза же никакая. То, что она наивная, это другое. А вот какой-то шантаж, когда, к примеру, женщина говорит: "Я себя убью, если ты на мне не женишься", - то вот это психологическое давление на мужчину. Но вот юристы говорят, что нужно, чтобы это кто-то слышал, а насильник человек умный, как правило, он не делает таких заявлений в присутствии других людей, обычно это угроза в приватной беседе.

Марьяна Торочешникова: Женщины, которые звонят в кризисные центры, какого они возраста?

Ольга Воронова: Разного. Последнее преступление – 91 год. Ее избили, изнасиловали и ограбили. Дело было отправлено в суд, очень долго тянулось. Ей было страшно, она переехала, поменяла место жительства, родственники помогли.

Марьяна Торочешникова: А можно ли говорить, что есть какая-то возрастная категория, которая в зоне риска находится?

Ольга Воронова: Нет, нельзя. Это тоже из серии мифов, которые бытуют. Кто угодно можно подвергнуться социальному насилию, если говорить о жертве, которая подверглась нападению. Разные ведь бывают случаи. Бывают на свидании изнасилования, муж жену может изнасиловать – это мы не берем, а на улице нападают на кого угодно. У насильника мотив – напасть, разрядить свою злость, чаще всего это какая-то психологическая злость, когда на него кто-то накричал, его унизил. И унизив кого-то, он поднимает свою самооценку. Насилие на улице – там мотив другой: власть и контроль, кого-то подавить и унизить.

Марьяна Торочешникова: А то, что жертва сам провоцирует насильника, - это тоже миф?

Ольга Воронова: Да. Вот конкретно наш центр, мы не считаем, что жертва может кого-то спровоцировать. Тот человек, который совершает действия, он ответственен за это действие. И не важно, в каком ты наряде, это не является манком для преступника. Насильник на улице, он выжидает где-то, и кто будет проходить в тот момент, когда для него будет это безопасно, ему абсолютно все равно. На девочку, которая вызывающе одета, нормальный мужчина посмотрит, улыбнется и пойдет дальше. Часто звонят женщины и говорят: "Что ему во мне нужно было? Я шла в старом пальто, я пожилая, усталая после работы… Чем я ему понравилась?" Абсолютно никак не провоцирует, тут абсолютно другой мотив.

Марьяна Торочешникова: А следователи, судьи поднимают в таких делах вопросы, связанные с провокацией?

Борис Пантелеев: Да, обязательно. Это самая существенная вещь, называется на языке юристов виктимностью. И если жертва ведет себя с точки зрения общественной морали нестандартно, провоцирует на совершение каких-либо действий в отношении нее, то это для следователей является определенным красным вызовом, чтобы более тщательно отнестись к ее показаниям, выяснить субъективную сторону ее поведения, рассмотреть варианты, какие там планы строились, какие были интересы задействованы, не было ли коммерческого интереса, провокации. То есть это составная часть работы следователя, он это должен делать, это нормально. Потому что именно на виктимности строится вся позиция защиты. Ведь общеизвестно, что сегодня две категории жертв у нас есть – те, которые обвиняются в том, что они сами провоцировали насильника, и те, которые сопротивлялись, сопротивлялись слишком эффективно, и нанесли несопоставимый вред насильникам. В этом случае общество тоже не всегда толерантно относится к жертвам, которые активно боролись за себя.

Марьяна Торочешникова: Вы сейчас говорите о необходимой обороне?

Борис Пантелеев: Да, и это тоже огромная проблема. Роль жертвы в данном случае ключевая. Преступление считается завершенным с начала совершения полового акта, а дальше может произойти все, что угодно, может начаться бурное сопротивление, вплоть до смерти злодея, или это может перерасти в любовную игру и половой акт по взаимному согласию. Что защита часто и приводит в оправдание, что потом они совместно распивали спиртные напитки, курили, дарили друг другу цветы, провожали до дома, и в чем же тут изнасилование… Поэтому роль жертвы, потерпевшей по уголовному делу в данном вопросе, мне кажется, тоже следовало бы прописать более жестко – эти сценарии должны анализироваться экспертами, психологами, привлекаемыми уже на стадии следствия, чтобы отбросить заранее наговоры и компрометацию жертвы в ходе судебного процесса. Иначе получается, что следователь этому не придал значения, прошло несколько месяцев, и такие дела расследуются полгода и более, а через полгода оказывается, что после акта насилия там развивались психологические отношения, знакомство с родителями, свадьба и бог знает что еще – рассказывают адвокаты в зале суда. И поэтому дела рассыпаются.

Ольга Воронова: Это частные моменты. И наш центр точно расходится с людьми, которые пытаются жертву в чем-то обвинить. Жертва – это жертва. Насилие – это принуждение без согласия жертвы. И когда начинаются игры около, это уже не очень красиво, потому что человек и так потерпевший… И для жертвы это мучительно. И женщины не подают в суд, потому что после того, как против меня это совершили, я должна будут выслушать еще всю эту кухню, и вдруг начинают выяснять, нравственна ли я вообще по жизни или нет. То есть, если я не нравственна, мне можно дать в челюсть, просто стукнуть и изнасиловать. Бьют, приставляют нож к горлу, рвут одежду, а после насилия еще вытаскивают все деньги, отнимают телефон и снимают шубу. И женщина подвергается этой унижающей процедуре еще. И если я безнравственна, меня можно насиловать.

Марьяна Торочешникова: Не говорят уже о том, что большинство людей в правоохранительных органах – мужчины, и женщины судьи тоже рассматривают такого рода дела несколько предвзято.

Ольга Воронова: Они тоже в плену мифов, которые бытуют в обществе. Более того, жертвы тоже в них погрязли, они, когда звонят, их и озвучивают: я была некрасиво одета, непричесанна, а меня почему-то изнасиловали. Насилие – это не секс, не любовь, это совсем другое.

Марьяна Торочешникова: Борис, а что еще вы хотели бы, чтобы судьи пояснили по таким делам?

Борис Пантелеев: На мой взгляд, ключевым является пункт 23, который призывает судей не работать на корзину и не заниматься профанацией правосудия. Сегодня очень часто бывает, что даже такие особо тяжкие дела по обвинению в изнасиловании несовершеннолетних заканчиваются условным приговором, наказания ниже низшего предела назначаются, и едва достигнув мест лишения свободы, эти преступники освобождаются условно-досрочно. Коррупция, видимо, настолько сильна, договорная сторона дела…

Марьяна Торочешникова: Что судьям Верховного суда приходится разъяснять своим коллегам, каким образом поступать в такого рода делах.