Речь пойдет не о ремесле устного перевода. По-английски не пришлось бы уточнять – "устного". Переводчик текстов – "translator". Толмач – "interpreter". Толмачу легче: он "толкует". А translator должен держаться духа и буквы: его легко схватить за руку. Но я хочу поделиться другим опытом: несовпадений во времени, патетично говоря, историческом времени. Я читаю книгу Азар Нафиси, в прошлом преподавателя английской и американской литературы в Свободном исламском университете в Тегеране, с 1997 года – американского профессора. Книга называется Reading Lolita in Tehran ("Читая "Лолиту" в Тегеране"). Этот роман В. Набокова был и остается в Иране подозрительной ересью, так что Азар Нафиси читала и разбирала роман со студентами у себя дома.
Я впервые прочел "Лолиту" в 1977 году в Киеве. В. Набоков был вроде бы запрещен, но за "Лолиту" рук не выкручивали. Его романы могли быть довеском – так было лично у меня – к криминальным "Архипелаг ГУЛАГ" и сборнику статей "Из-под глыб". На допросах в КГБ меня Набоковым не попрекали, но в протокол он был внесен. В тогдашнем Киеве климат был суровей, чем в Москве. В те дни, когда меня вызывали на допросы, я слушал по "Голосу Америки", как Белла Ахмадулина хрустальным голосом объяснялась в любви к Набокову и рассказывала о встрече с любимым писателем в Монтрё. Это не запоздалый упрек поэтессе, а напоминание о том, что Киев и Москва жили тогда в разных десятилетиях.
В сравнении с Тегераном 90-х климат в Киеве 70-х был умеренно континентальным, даже мягким. Тегеранские студентки, – пишет Азар Нафиси, – оценивались стражами революции по цвету губ, а не успеваемости. Сестер Бронте на английской кафедре не преподавали, так как они "оправдывали адюльтер". Из прозы Хемингуэя цензоры выдавливали слово "вино". Студентки и студенты сидели в разных аудиториях. Студенток, торопящихся на лекцию, наказывали за быстрый шаг и учащенное дыхание. Еще наказывали за смех в университетском коридоре, за припрятанные в ридикюле румяна.
Я читаю воспоминания Азар Нафиси и словно путешествую в машине времени. Чуть-чуть прибавишь газу – и ты в календаре сорокалетней давности, притормозишь – и в ХХI веке на поэтическом фестивале в Колумбии. В Facebook моя молодая приятельница (friend) украинская поэтесса Ирина рассказывает, как тысячи колумбийцев рукоплещут стихам турецкого поэта о Че Геваре. Я ворчливо пишу "коммент", мол, Ирина, поэзии не нужны аплодисменты тысяч рук, а этот самый команданте был вдохновенным головорезом. Мне неловко писать это: получается, что я ломаю ей кайф. Но – о чудо! – она отвечает, что согласна со мной и что в компании серьезных поэтов как раз обсуждали "больную тему". Слава Богу, – думаю я, – все-таки молодые люди, чьи прадеды и прабабушки (не)пережили Голодомор, что-то чувствуют.
Месяца два назад другой friend, мой сверстник, немецкий поэт, восторженно писал в Facebook о "незабываемой" атмосфере поэтического фестиваля в Никарагуа. Я не поленился и нашел репортажи с этого фестиваля. Температура там действительно зашкаливала: маститая поэтесса-троцкистка отважно клеймила нынешнюю "клику ревизионистов". Я не написал "коммент". Зачем? Я все равно опоздал. Когда-то в университете у меня была пятерка по синхронному переводу. Но с годами я сдаю. То ли одышка. То ли ноги не те.
