Иван Толстой: Вернадские: Мысль и память. Наш разговор сегодня посвящен одной из самых ярких семей в русской истории – семье академика Владимира Ивановича Вернадского. Не только сам выдающийся ученый, но и его сын-историк Георгий и дочь-медик Нина и их окружение были в центре изучения Международной научной конференции, прошедшей в Москве весной 2013 года. Теперь некоторые статьи и доклады вошли в качестве секции в новый «Ежегодник» Дома русского зарубежья, о котором мы уже говорили в наших программах. Блок материалов о Вернадских представит сегодня один из редакторов «Ежегодника» Марина Сорокина.
Марина Сорокина: На самом деле, Иван Никитич… Мы всегда начинаем с вами беседу со слов «на самом деле». Вроде как существуют какие-то мифы истории, легенды или даже монографии, статьи, сборники документов, а на самом деле все не так. Я позволю себе маленькое личное отступление, поскольку эта работа в «Ежегоднике», связанная с именем Вернадского, она для меня очень знаковая. Когда-то давно, много лет назад, когда после окончания Историко-архивного института благодаря своим профессорам я оказалась на работе не в Сыктывкаре, а в архиве Академии наук, где я, естественно, сразу для своих занятий присмотрела в тот момент почти не использованный фонд Владимира Ивановича Вернадского, в большинстве дел на листках записей исследователей, как правило, или никого не было, или стояла одна фамилия — Г. Суперфин, 1968 год. Это правда, я даже сделала ксерокопии этих листов использования для какой-нибудь своей будущей книжки. Но тем не менее, если говорить серьезно, то, конечно, в эти ранние 1980-е годы обаяние личности, и обаяние интеллекта, и того потрясающего по своей значимости, объему, масштабности, планетарности запаса новых идей, которые транслировал Вернадский через свои рукописи, конечно, произвели на меня совершенно неизгладимое впечатление. И хотя я никогда не занималась ни историей его семьи, ни тем более биосферой или ноосферой, тем не менее, обаяние интеллекта, этой энергии заблуждения, как я теперь знаю, было столь велико, что, конечно, хотелось бросить все, сидеть и заниматься этим. Благодаря этому посылу я и познакомилась с той очень небольшой группой людей, которые занимались как раз изучением архива Вернадского в 1960-е, в 1970-е годы, которые, между прочим, немало публиковали в те времена его научных работ. Просто они не имели такого тиража и такого резонанса, они не совпадали в тот момент со временем, и поэтому не было широкого интереса к идеям Вернадского. Очень важно попасть в резонанс с теми идеями, которые волнуют общество именно сейчас, и тогда ты волей или неволей получаешь серьезное, как теперь говорят, паблисити.
А в 1980-е и особенно в начале 1990-х годов, конечно, наступила эра Вернадского — это было совершенно понятно. Потому что «новое мышление», Михаил Сергеевич Горбачев, экологическое движение. И вдруг оказывается, что «зеленые» были и есть не только где-то там на Западе, в Федеративной Республике Германия или еще, не дай бог, где-то дальше, а вот здесь, у нас. Вместо марксизма или того извращенного марксизма, который преподавался в школах и университетах, на самом деле существовало параллельное духовное идейное движение, некоторые даже называли его «русский космизм». Вернадский, конечно, одна из тех фигур, наследие которого может претендовать на дефиницию «русского космизма». И в 1990-е годы, конечно, начался невероятный ренессанс его имени, его работ. Плюс, конечно, популярность как опального академика, как отца эмигрантов, как одного из членов ЦК от Конституционно-демократической партии, более того, как одного из членов последнего состава Временного правительства, буквально арестованного и препровожденного в Петропавловскую крепость в ноябре 1917 года. И потом все 1920-30 годы какой-то этот академик был очень не советский. И Деборин на него нападал, и Отдел науки ЦК не очень приветствовал. И Иосиф Виссарионович, между прочим, не захотел встречаться с Вернадским, хотя он многократно пытался с ним поговорить. Тем не менее, как и всех остальных лидеров академической науки, Вернадского оставляли на уровне только разговоров с Молотовым и не более того.
В общем целый клубок, комплекс разного рода причин привел к тому, что к концу 1990-х годов имя Вернадского в нашей стране знали все. Его имя не просто появилось в широкой печати, к концу 1990-х годов был создан культ Вернадского, его цитировали президенты, председатели всех собраний большими кусками. Его лицо появилась на деньгах, монеты, конечно.
Иван Толстой: И еще народнее, наверное, знак — это проспект.
Марина Сорокина: Это уже само собой. Проспект, надо сказать, был не в 1990-е годы наименован. И проспект, и станция метро, много раньше — это как раз инерция той старой академической традиции и, простите, инерции отношения Сталина и большевистского руководства к Академии наук, который, начиная с 1934 года, в Москве выстраивал совершенно идеальный город академического Солнца, если хотите.
Но, тем не менее, те времена прошли. И вот 2013 год — это год 150-летия Вернадского. Мы еще с вами хорошо помним, как праздновалось его 140-летие с заседанием в Большом театре, с членами правительства, с выпуском многочисленных новых архивных работ. И когда сегодня в 2013 году (наша программа записывалась в конце ноября 2014 – Ив.Т.) мы видим, что даже просто инициатива академической общественности придать какой-то более-менее значимый характер празднованию юбилея Вернадского никем не была поддержана или, точнее сказать, долго никем не была поддержана, — это вызывает некоторый вопрос. Что случилось? Что изменилось — академия, общество? В 2013 году, тем не менее, появилось постановление за подписью президента Путина о праздновании этого юбилея. Слава богу, это постановление не привело ни к каким оргвыводам, то есть никаких заседаний в Больших и Малых театрах, ничего не было. Зато по стране прошло огромное количество, на мой взгляд, псевдонаучных конференций, посвященных юбилею академика. Когда я говорю «псевдонаучный», я совершенно не вкладываю негативного смысла. Я имею в виду то, что как всегда бывает на Руси: прошло распоряжение сверху, нужно его выполнить. Но, к сожалению, выполнение такого рода распоряжений у нас приводит к обычной совершенно традиции таких партсобраний или собраний пенсионеров где-нибудь в ЖЭКе, в коммунистической ячейке. Надо собраться — собрались, рассказали.
К сожалению, ничего нового не было опубликовано или почти не было, я об этом скажу чуть ниже. Имя Вернадского стало уже синонимом не ноосферы, а если вы посмотрите наши газеты, просто направо-налево написано: Вернадский основатель наносферы. Что, конечно, говорит о многом. Поэтому та небольшая международная научная конференция, которую мы провели в марте 2013 года в Доме русского зарубежья имени Александра Солженицына, это была своего рода моя личная протестная акция. Это была протестная акция человека, который всю жизнь так или иначе занимался сюжетами, связанными с Вернадским или с семьей Вернадских, и который хотел все-таки, чтобы в этом океане речей, не имеющих никакого почти смысла, кроме подтверждения своей лояльности постановлению президента, чтобы в этом океане раздался голос все-таки исследователей, которых тревожит, интересует, интригует та реальная историческая материя, которая связана как раз с именем Вернадского и его семьей.
Мне кажется на самом деле, что их история исключительно важна и исключительно интересна именно в том контексте, который мы выразили в названии этой конференции, - «Вернадские и российская диаспора». В пределах этой семьи мы находим буквально все три типа русских эмигрантов — возвращенца, невозвращенца и беженца.
Мы знаем отлично, что Владимир Иванович Вернадский, уехав в 1928 году за границу, увез с собой семью. И все те немногие его ученики, прежде всего, академик Ферсман, который провожал его на вокзале, были абсолютно убеждены, что он уже не вернется. Но Вернадский стал одним из первых советских возвращенцев. Между тем, его дочь уже в Россию никогда не вернулась — вот еще один тип невозвращенца, а сын, известный историк Георгий Владимирович Вернадский был эвакуирован из Крыма еще в ноябре 1920 года вместе с врангелевскими войсками. Поэтому, с одной стороны, очень интересно посмотреть, как в пределах одной семьи при абсолютной полюсности идеологической, тем не менее, на протяжение всего ХХ века сохранялись ценности и приоритеты, которые в этой семье были заложены, на них совершенно не повлияла та изменяющаяся геополитическая, политическая атмосфера, которая сопровождала их жизнь. Это с одной стороны. А с другой стороны, конечно, огромным белым пятном и в историографии, и вообще просто в наших представлениях о том, как жила Россия или Советский Союз в ХХ веке, остается вопрос о тех нейтральных водах, о тех пограничных полосах, которые сопровождали, с одной стороны, людей, оставшихся в СССР, а, с другой стороны, тех, кто действительно ушел в эмиграцию. Нам только кажется, что это черно-белая история с двумя полюсами, на самом деле в середине там огромное пространство, прежде всего, людей, которых бы мы сегодня назвали медиаторами, коммуникаторами, которые на самом деле эти две ткани и соединяли. Семья Вернадских, безусловно, была таким коммуникатором советского, российского научного сообщества и, может быть, даже намного шире. В тех материалах, которые мы опубликовали в «Ежегоднике Дома русского зарубежья», а они сделаны, подготовлены на основе докладов, сделанных на этой конференции… Ну, спросите меня уже что-нибудь, а то ведь я не остановлюсь.
Иван Толстой: А вы не останавливайтесь. Я не думаю, где вас перекусить, а как бы длить и длить это.
Марина Сорокина: Спасибо. …На основе докладов, которые были сделаны на этой конференции, мы собрали некий блок материалов для «Ежегодника Дома русского зарубежья». Принцип отбора этих материалов из всех докладов конференции был очень простой: мы взяли для публикации только то, что является действительно новым. Мы взяли только то, что никогда не публиковалось. Я могу совершенно спокойно и точно сказать, что каждая из представленных статей — это мини-открытие. Например, статья лучшего на сегодня знатока евразийства Мартина Байссвенгера, посвященная дочери Вернадского и ее участию в евразийском движении. Это совершенно уникальный материал, потому что он впервые показывает, что в пределах евразийства была сделана попытка найти научное, точнее, естественнонаучное обоснование тем идеям, которые раньше высказывались в начале 1920-х годов Трубецким и его коллегами. А здесь дочерью Вернадского, которая по специальности была медиком, была проведена колоссальная работа по изучению так называемого коэффициента Гиршфельда, который показывает распространение групп крови на определенной территории. И изучив эту картину, она пришла к выводу, что Россия, это цитирует Мартин Байссвенгер из статьи Нины Вернадской, она пришла к выводу, что по своему клинико-антропологическому типу жители России ближе к африканским и азиатским племенам, чем к европейским. Рассказ об этой небольшой работе может быть совершенно особой темой, потому что она связана с теми колоссальными и очень интересными процессами, которые шли и в Европе, и в Советском Союзе вокруг проблемы расы. Но это, конечно, требует совершенно отдельного разговора.
Иван Толстой: Я прочту фрагмент из упомянутой публикации Мартина Байссвенгера: «Нина Вернадская-Толль и становление научного евразийства».
«Исследователи евразийского движения, как правило, обращают внимание на его основателей и главных идеологов — экономиста и географа Петра Николаевича Савицкого, лингвиста и этнографа Николая Сергеевича Трубецкого, музыковеда и литературного критика Петра Петровича Сувчинского и философа и богослова Георгия Васильевича Флоровского. Немало интереса вызывают также известные ученые, временно сотрудничавшие с евразийским движением, например, историк и философ Лев Платонович Карсавин, филолог и лингвист Роман Осипович Якобсон или историк Георгий Владимирович Вернадский. Действительно, после основания евразийского движения в 1921 году в Софии именно эти люди разработали важнейшие идеи евразийства, именно они в своих работах предложили рассматривать Россию как Евразию и утверждали, что страна представляет собой особый географический и культурный мир, не принадлежащий ни Европе, ни Азии, а, наоборот, представляющий собой гармоничный синтез Запада и Востока. Тем не менее, круг авторов, печатавших свои статьи в евразийских альманахах и сборниках, был значительно шире, среди них оказывались порой люди довольно неожиданные, которые несмотря на свое эпизодическое участие в евразийстве, вносили немаловажный вклад в становление евразийских идей. Представителем таких эпизодичных евразийцев является Нина Владимировна Вернадская-Толль (1898-1986).
Дочь академика Владимира Ивановича Вернадского и сестра историка Георгия Вернадского Нина Толль не упоминается в исследованиях о евразийском движении. По своим профессиональным интересам она, казалось бы, была далека от евразийства. В 1920-х годах Нина Владимировна получила медицинское образование в Праге и по специальности была врачом-психиатром, однако именно она скрывалась за инициалами В.Т., которыми была подписана статья, вышедшая в 1927 году в 8 номере «Евразийской хроники» и исследовавшая население Евразии по антропологическому признаку.
Контактам Георгия Вернадского с евразийцами в немалой степени способствовало его участие с 1921 года вначале как члена, а впоследствии в качестве директора в работе Кондаковского семинария, Seminarium Kondakovianum в Праге. Это был исследовательский институт по изучению русского, византийского и восточного миров и их взаимоотношений, начиная с древнейших времен. Уже сама тема семинария, безусловно, содержала очевидные евразийские мотивы. Но также в рядах семинара были активные члены евразийского движения, в частности, Татьяна Николаевна Родзянко.
Связи между Кондаковским семинаром и теми семинарами, которые с 1925 года регулярно проводили пражские евразийцы, были достаточно тесными. Кондаковцы регулярно выступали в евразийских семинарах с докладами или присутствовали на них в качестве слушателей. Самым активным участником обоих семинаров был, пожалуй, историк и археолог Николай Петрович Толль. В 1928 году в евразийском издательстве вышла его научная монография «Скифы и гунны. Из истории кочевого мира», своего рода дополнение к монографиям Вернадского, разрабатывавшая с евразийской точки зрения более ранний период истории Евразии. Профессиональные занятия историей как Вернадского, так и Толля, а также их интерес к Востоку делали их связь с евразийством вполне объяснимым и даже ожидаемым. Увлечение Толля, а также его жены, каковой с 1926 года была Нина Владимировна Вернадская-Толль, кочевниками и Востоком, по-видимому, приобрело даже бытовые формы. По воспоминаниям Николая Ефремовича Андреева, коллеги Толля по Кондаковскому семинару, у них по восточному обычаю не было мебели, так что все сидели на циновках и каких-то неудобных подушках. Таким образом, участие в евразийстве Нины Вернадской-Толль как сестры Георгия Вернадского и жены Николая Толля было вполне объяснимым.
Однако как врач-психиатр, на первый взгляд, Нина Толль едва ли могла внести вклад в идейные концепции евразийцев. Тем не менее, ее статья под названием «Понятие Евразии по антропологическому признаку», вышедшая в 1927 году в 8 номере «Евразийской хроники», сыграла немаловажную роль в определении Евразии. Появление этой статьи в евразийском издании стало возможным благодаря тому, что к концу 1920-х годов евразийство поменяло свой характер. В начале 1920-х годов евразийские идеи отличал метафизический и философский пафос. Евразия, находящаяся между Востоком и Западом, Европой и Азией, провозглашалась и проповедовалась как предмет веры. Однако к концу 1920-х евразийцы стали пытаться систематически доказать эмпирическое существование Евразии как особого мира, отличавшегося целым рядом характерных признаков и закономерностей. В евразийских изданиях в 1927 году было опубликовано несколько таких научных исследований Евразии, в частности, принадлежавших перу одного из главных основателей движения Савицкого. Он писал об особой евразийской географии, на основе которой Евразия конструировалась как особый мир, особый континент. Несколько позже в 1931 году Роман Якобсон опубликовал похожий систематический анализ евразийского пространства, основываясь на лингвистических, в частности, фонологических признаках.
В связи с этими попытками евразийцев конца 1920-х годов научно сформулировать Евразию специальность Нины Толль пришлась как нельзя кстати. Ей было поручено, вероятнее всего, Савицким, выявить особенности Евразии на основе антропологических принципов. Именно этой цели была посвящена ее упомянутая выше статья. В своей работе Нина Толль сравнивала распространение групп крови, то есть групп первой, второй, третьей, четвертой в разных странах. В основу исследования Толль положила коэффициент, предложенный польским биологом Гиршфельдом. Коэффициент вычислялся в результате деления процента жителей данной страны с группами крови два и четыре на количество людей с группами три и четыре. Сравнивая коэффициенты, полученные для различных наций, Вернадская-Толль пришла к следующему выводу: «Русские по своему коэффициенту находятся гораздо ближе к азиатским и африканским народам, чем к европейцам». Она суммировала: «По признакам строений и свойствам человеческой крови Европа резко отличается от Азии и представляет собой маленький замкнутый мир. Россия находится между группой европейской и азиатской, почти примыкает к азиатской группе, имея очень мало общего с Европой».
Эта статья Нины Толль, безусловно, является наиболее проблематичной из всех попыток научно обосновать евразийство и близко подходит к расистским идеологиям. Возможно, сами евразийцы осознали это, поэтому планировавшаяся вторая статья о еврейской крови, которая была также написана Толль, так и не появилась в печати. Дальнейших подобных попыток биологизировать Евразию не предпринималось. Тем более, что в 1930-х годах в контексте распространения нацистских расовых концепций такие намерения выглядели бы еще более одиозно. Другая работа Нины Толль, а именно заметка «О критике западной науки», также не появилась в западной печати, несмотря на то, что по сведениям Петра Савицкого, в начале сентября она уже находилась в наборе. Впрочем, участие Нины Толль, как и ее мужа, в евразийском движении не ограничилось всего лишь публикациями. Так, летом 1927 года по поручению Савицкого во время своего пребывания в Берлине супруги раздавали в киоске евразийскую литературу для продажи. Как предполагал Петр Савицкий, таким образом евразийские публикации должны были попадать в руки советских граждан, проезжавших через Берлин по пути в другие европейские страны. Савицкий писал Толлю: «Теперь вот какая просьба к Нине Владимировне и вам. Вы знаете, с какими соображениями является желательным, чтобы в наиболее бойких киосках Берлина, где имеются издания на всех языках, были выставлены на видном месте наши издания».
Какие именно соображения Савицкий имел в виду? Дело было в том, что до апреля 1927 года евразийцы распространяли свои издания в Советском Союзе с помощью «Треста», подставной организации, инициированной ОГПУ. После разоблачения «Треста» в апреле 1927 года данный путь проникновения литературы в СССР был закрыт. Поэтому для Савицкого временное пребывание супругов Толль в Берлине пришлось очень кстати, и он активно использовал его в целях пропаганды евразийства.
Совместное пребывание Толлей в Берлине в связи с евразийской миссией наводит на мысль, что евразийский эпизод в жизни Нины Вернадской-Толль был в первую очередь обусловлен семейными обстоятельствами, а именно влиянием как со стороны ее мужа Толля, так и со стороны ее брата Георгия Вернадского. Однако отнюдь не все члены ее семьи сочувствовали евразийцам. Хорошо известно, что отец Нины Толль Владимир Иванович Вернадский в середине 1920-х годов однозначно высказался против евразийства, считая, что «евразийцы хорошие и, может быть, интересные люди, но они плохие мыслители с неясной головой, с религиозно-философскими априориями. Но самое главное, скучные и неживые по статьям своим».
Безусловно, семью Вернадских характеризовала удивительная мировоззренческая и профессиональная полярность ее членов, без ущерба для внутрисемейных взаимоотношений. И участие Нины Толль в евразийских изданиях лишний раз иллюстрирует эту особенность. В то же самое время нам кажется, что помимо семейных связей евразийство Нины Толль могло также быть результатом ее собственных идейных поисков. Насколько можно судить по ее переписке с отцом, их личные беседы в Праге в 1924 году касались оценки того сложного положения, в котором сейчас находится ищущий правды человек в русском движении. И вполне вероятно, что она нашла свою правду, хотя бы на некоторое время, как раз в евразийском движении. Таким образом, роль эпизодических сотрудников евразийского движения вполне заслуживает внимания исследователей. В частности, Нина Вернадская-Толль сыграла, хотя и непродолжительную, но вместе с тем вполне существенную роль в становлении научного евразийства. Тот факт, что до сих пор ее участие в евразийстве оставалось практически неизвестным, объясняется тем, что ее псевдоним В.Т., которым она подписала свою статью, не был расшифрован.
Участие Нины Толль в евразийстве приобретает, на наш взгляд, еще большее значение из-за того, что она была первой женщиной, публиковавшейся в евразийских изданиях. Это обстоятельство также открывает новые возможности для изучения евразийства, в частности, с гендерной перспективы, которая пока еще не была исследована».
Иван Толстой: Так пишет Мартин Байссвенгер в своей статье «Нина Вернадская-Толль и становление научного евразийства», опубликованной в недавно вышедшем очередном Ежегоднике Дома русского зарубежья на Таганке. Моя собеседница Марина Сорокина, составитель раздела о Вернадских в Ежегоднике, продолжает:
Марина Сорокина: Впервые статья Байссвенгера говорит о том, что евразийцы сделали попытку дать такое комплексное естественнонаучное обоснование для своих теоретических и идейных воззрений.
С другой стороны, статья Анастасии Гачевой о связях Чхеидзе, еще одного евразийца, с семьей Вернадских. Если с историком Георгием Вернадским Чхеидзе был отлично знаком лично, то с папой Вернадским они, конечно, знакомы не были, но он его читал. И вот статья Гачевой переносит нас совершенно в другую плоскость. Если статья Байссвенгера обсуждает естественнонаучный фундамент, то статья Гачевой, конечно, вся устремлена в русский космизм. Как это всегда бывает у Анастасии Георгиевны — это не голословный русский космизм, о котором у нас любят рассуждать, а это тот русский космизм, который выстрадан ею, на самом деле, на основании конкретных текстов, где за каждым словом, за каждой идеей, за каждым предложением есть совершенно четкое обоснование, есть совершенно четкий документ, который об этом свидетельствует. И это тоже очень интересная попытка.
Иван Толстой: Марина Юрьевна, хотел спросить вас: связь между сыном и отцом существовала какая-то письменная или через посредников каких-то?
Марина Сорокина: Это тоже может быть отдельная история. Потому что комплекс переписки отца и сына Вернадских — это один из самых уникальных эпистолярных комплексов ХХ века. Несмотря на то, что Георгий Вернадский, как я уже говорила, был эвакуирован в 1920 году из Крыма, он всю жизнь переписывался с отцом, переписывался очень активно. Раз в неделю они обязательно обменивались письмами. Тысячи и тысячи листов этой переписки. Ведь все эти листы на самом деле распределены по разным архивам, часть есть в Москве, часть в Соединенных Штатах, небольшая часть на Украине. В 1990 годы и в начале 2000-х годов были сделаны попытки опубликовать эту переписку, приоритет в этом принадлежит, конечно, Габриэлю Суперфину и его знаменитой публикации в «Минувшем» под названием «Пять вольных писем сыну».
Считалось, что академик Вернадский, начиная с 1922 года и до конца жизни постоянно, как минимум, полгода проводил в заграничных командировках, он никогда не был ограничен в своих передвижениях по Европе и даже в последние годы жизни стремился уехать в Соединенные Штаты к сыну — больше 80-ти лет, тут причина вполне очевидная. Так вот, считалось, что в те моменты, когда он выезжал за пределы Советского Союза, он начинал писать вольные письма своему сыну. И действительно, многие из них так и начинаются: «Дорогой Гуленька, наконец я тебе могу написать то, о чем я думаю». Но содержание того, о чем думал академик Вернадский, иногда бывает, не побоюсь этого слова, шокирующим. Когда в 1996 году я первый раз в Бахметевском архиве сама открыла вольные письма академика Вернадского сыну за вторую половину 1930-х годов, то примерно два месяца я уже не могла ни работать, вообще ни о чем думать. Следующей фразой за той, которую я уже процитировала: «Я наконец-то тебе могу рассказать правду о том, что происходит в нашей стране», за этим дальше следует текст, он опубликован и неоднократно опубликован, поэтому желающие могут его почитать и в бумажном виде, но тем не менее, следовал текст, который говорил о том, что Владимир Иванович относился с большим интересом к тем социальным экспериментам, которые проводили большевики в России. Более того, если брать вторую половину 1930-х годов, он очень внимательно следил за тем, как функционировал знаменитый ГУЛАГ, и считал, что он приносит пользу стране. И он совершенно откровенно об этом писал, что и люди оттуда возвращаются, и в то же время планы комиссии естественных производителей сил России, которые Вернадский еще в годы Первой мировой войны начал развивать, вот они таким образом реализуются. Потому что это вековая мечта была русских академиков, чтобы те колоссальные природные ресурсы, которые были разбросаны по всей стране, с помощью экспедиций академических и комиссий по естественным производителям сил, чтобы эти ресурсы были сначала разведаны, нанесены на карту и чтобы на основе этих ресурсов были построены новые города, поселки, появились рабочие места.
И в некотором смысле, я рискую высказать эту крамольную мысль, у меня впечатление, что чисто организационно ГУЛАГ, начиная с 1920-х годов, выстраивался по тем картам и по тем планам, которые разработала комиссия естественных производительных сил. Я сразу хочу предупредить, что не надо это сводить к такому одномерному движению: ученые провели разведку полезных ископаемых, обозначили эти точки, и по их картам начали строить концлагеря. Это, конечно, все значительно сложнее. Но то, что этот момент присутствует, то, что ГУЛАГ не абы как, но по определенной системе, по определенному чертежу, — это совершенно точно. Поэтому те оценки, которые Вернадский давал в так называемых вольных письмах, эти оценки советскому строительству, они очень близки к советскому государственному строительству. Они, например, очень близки к оценкам Милюкова, потому что практически все кадеты в государстве, за редким исключением, они были государственники, в этой точке они как раз совпадали и с Иосифом Виссарионовичем, и его соратниками, который пускай вульгарно, то тоже восстанавливали империю, восстанавливали государство, и идея государственности для них была в этом смысле ведущей.
Иван Толстой: Мария Юрьевна, посоветуйте, пожалуйста, нашим слушателям, где почитать переписку Вернадского с сыном?
Марина Сорокина: К сожалению, в одном месте где-то ее прочитать невозможно, потому что она публиковалась разными издателями и в разных журналах.
Иван Толстой: «Минувшее» вы упомянули.
Марина Сорокина: Например, в «Минувшем», там было несколько публикаций. Мне кажется, что были в журнале «Вопросы истории, естествознания и техники». В любом случае, если вы обратитесь к альманаху «Минувшее», то вы всегда найдете там полную библиографию этих изданий.
Иван Толстой: А если вернуться к «Ежегоднику»?
Марина Сорокина: Если вернуться к «Ежегоднику», то я должна сказать, что он неожиданным образом оказался очень тесно связан и с еще одной острейшей, как теперь говорят, геополитической проблемой. Конечно, наша конференция не могла никоим образом пройти мимо вопроса об украинстве Вернадских как с точки зрения географического контекста, так и с точки зрения контекста их деятельности, поскольку Владимир Иванович Вернадский, как известно, был основателем и первым президентом Всеукраинской Академии наук. И вот как раз этой проблеме посвящена статья одного из лучших сегодня историков науки Александра Дмитриева. От себя замечу, что в отличие от России, где к 115-летнему юбилею Вернадского все-таки вышло собрание сочинений академика в 24 томах, являющееся просто-напросто перепечаткой того, что было сделано раньше без каких-либо новаций, на Украине тоже было издано, правда, не 24-томное, но 8-томное собрание сочинений, два тома которого занимает переписка Вернадского с украинскими учеными. И это особенно интересно, начиная уже с самого названия. Потому что кто же такие украинские ученые, которых набралось на два тома переписки Вернадского? Я, честно говоря, узнав об этом издании и получив его от своих киевских коллег, стала немножко недоумевать: откуда столько взялось? Все-таки многовато, большой объем. Конечно, предисловие к этим двум томам все объяснило: украинскими учеными в данном издании были названы все ученые, которые жили или проезжали через Украину, или писали о ней.
Иван Толстой: Маленький хитрый ход, но во благо публикации материалов.
Марина Сорокина: Вы знаете, это то, что называется сегодня — процесс национализации науки, к сожалению. У меня нет никаких упреков в адрес моих киевских коллег, которых я очень хорошо знаю, очень уважаю. Более того, вместе с ними мы в конце 1980-х — начале 1990-х годов впервые готовили полный комплекс дневников Вернадского как раз за самый острый период его жизни, 1917-1921 годы. Вместе с киевскими коллегами, я считаю, что по тем временам мы справились очень хорошо с этой задачей, потому что нам удалось собрать дневники отовсюду, из Соединенных Штатов, Украины, России, из всех архивных хранилищ, мы реконструировали этот дневник, собрав его буквально его как рассыпанную вазу по кусочкам. Но все-таки хотелось бы более аккуратного отношения к истории и более аккуратных предисловий. Я уже не говорю о том, что, конечно, любая научная работа, которая сегодня делается в некоей изоляции и под неким, видимо, идеологическим соусом, она приводит к массе и просто ошибок, и некорректных формулировок.
Но тем не менее, у наших коллег получилось так, что едва ли не весь состав Императорской Академии Наук оказался украинскими учеными, потому что все они проезжали, или работали, или переписывались с Украиной. Я думаю, что Сергей Федорович Ольденбург очень бы удивился, если бы узнал, что он украинский ученый. Но это проблемы роста, мы это понимаем, когда происходит национализация науки, как это происходит, как происходит новый исторический дискурс, каким образом он связан с общественным сознанием, — это более-менее понятно. Непонятно другое, и я об этом написала открыто в своем предисловии публикации материалов нашей конференции в «Ежегоднике», непонятно, как в этом издании переписки Вернадского с украинскими учеными, как на этом издании стоит гриф «Российская Академия Наук» — вот это для меня удивительно.
Мне хочется упомянуть все-таки всех авторов, которые были представлены в этом разделе, поэтому я не могу не упомянуть и свою работу с коллегами, например, из Нижнего Новгорода. Мы сделали небольшую, но, на мой взгляд, очень интересную статью, которой я очень горжусь. Когда я, например, начинала изучать Вернадского, то для меня это было масштабное явление. Но свой жизненный путь пройдя едва ли не до половины, я, может быть, в лесу не оказалась, но у меня появилась любовь, понимание и ощущение ценности мелкой детали, косточки, такого археологического чутья. Как раз статья о зяте Вернадского Николае Петровиче Толле, с моей точки зрения, относится к таким потрясающе интересным косточкам, которые дают возможность по ним реставрировать и представить значительно более интересное, важное и масштабное пространство. Ведь о Толле неизвестно практически ничего, хотя он был одним из организаторов и многие годы директором единственного и самого крупного, успешного международного проекта русской эмиграции — Кондаковского института, сначала археологического семинария имени Кондакова, потом Кондаковского института. Тем не менее, фактически нет ни одной статьи, ему персонально посвященной, более того, в современной литературе мы везде прочтем, что после отъезда в Соединенные Штаты Америки в 1939 году по понятным причинам он стал заведовать кафедрой Йельского университета. Это, между прочим, написано в замечательной книжке, подготовленной нашими коллегами в Праге, «Дом в изгнании», и во многих других очень авторитетных изданиях.
Но меня всегда интриговала здесь семейная сторона, потому что, как известно, потомков по прямой линии у Вернадского не осталось. У него был сын и дочь, о которых я упоминала выше, у дочери, которая вышла замуж за Николая Петровича Толля, любимого секретаря и даже ученика академика Ростовцева, с которым он многие годы копал в экспедициях Йельского университета, так вот у Николая Петровича Толля и Ниночки Вернадской была единственная наследница по прямой их дочь Танечка, которая прожила долгую жизнь, которая скончалась 15-20 лет тому назад, но у которой были большие проблемы со здоровьем, поэтому о ней практически никто никогда не говорил и не упоминал. Николай Толль — это человек, который в одних работах упоминается как полковник Белой армии, в других работах как капитан, но в любом случае понятно, что это человек, который прошел сквозь горнило гражданской войны, и каким образом вот это поколение 25-26-летних людей, которые выжили в гражданской войне, каким образом они вдруг становятся не инженерами и не бизнесменами, а вдруг они становятся искусствоведами, что заставляет их обратиться к душе, что заставляет их обратиться к той сфере, которая не имеет непосредственного отношения к жизни, но к жизни души и к жизни интеллекта. Тоже был интересный вопрос.
И благодаря сотрудничеству с нижегородскими историками, а Николай Петрович Толль как раз многие годы своей ранней юности провел в Нижнем Новгороде, выходец из этого губернского города, благодаря этому сотрудничеству удалось восстановить биографическую канву его жизни, которая в конечном итоге решает очень важные вопросы, связанные как раз с организацией Кондаковского института и с успехом его как международного научного проекта.
Я хотела бы адресовать наших слушателей к этой публикации, потому что он найдет там очень интересный материал о том, что называется повседневной жизнью русской эмиграции. Ведь представьте себе, эти люди, которые оказались в эмиграции после гражданской войны, в том числе и бывшие офицеры Белой армии, они ведь приехали фактически без всяких документов. Там было огромное количество интереснейших историй, связанных с тем, каким образом они строили новые семьи, каким образом они получали новое образование, каким образом им удавалось находить то, что теперь называется собственной идентичностью, совершенно в новой среде и оказавшись без необходимых опорных точек. Мне, например, было чрезвычайно интересно узнать, каким образом сформировалась новая семья Николая Петровича Толля, который на самом деле был до этого уже женат. Каким образом ему удалось получить разрешение на новый брак, ведь первый брак был церковный, это было венчание, это не просто так, как сегодня, достаточно пойти в другой загс и сменить себе официального партнера, там была большая и серьезная проблема. Потому что Русская заграничная православная церковь не могла просто так дать разрешение на новый брак, не закончив с предыдущим. Каким образом разные слои эмиграции включаются в решение этой простой проблемы — нового брака. Это очень интересный и увлекательный сюжет. Среди тех материалов, которые публикуются сейчас в «Ежегоднике», авторы самые различные, в этом тоже ценность этого блока материалов. Мы публикуем, с одной стороны, аспирантку из университета Бордо, которая написала статью об образе Вернадского в современных российских учебниках истории, с другой - такого маститого автора как Анастасия Георгиевна Гачева, доктора филологических наук. Этот диапазон чрезвычайно важен, потому что для кого-то Вернадский икона, для кого-то свергнутый кумир, для кого-то полная неизвестность. Разные точки зрения на один и тот же круг проблем дают совершенно бесценную оптику, оптику многообразия, оптику разнообразия.
Я бы обратила внимание наших слушателей на работу Виталия Владиславовича Вышкварцева, которая посвящена с одной стороны наукообразной теме - Вернадский и его социокультурные взгляды на личность, - но который приводит очень интересный анализ тех контекстов, в которых появляется Вернадский и его представление о личности в современной литературе. Очень часто, к сожалению, мы имеем такую медальонную историю, когда то, что приписывается Вернадскому или даже то, что цитируется из Вернадского, никакого отношения к его действительно реальным взглядам не имеет. Я бы обратила внимание еще и на то, что, к сожалению, мы говорили о 24-томном собрании сочинений, появившемся здесь совсем недавно, я бы еще обратила внимание на то, что те работы Вернадского, которые издавались в 1970-80-е годы, которые публиковались необыкновенными энтузиастами вернадсковедения, тем не менее, эти работы, безусловно, не свободны от текстологических и археографических неточностей и даже ошибок. Моя любимая, глубоко уважаемая Валентина Сергеевна Неаполитанская, которая была мотором вернадистики 1960-80-х годов, она мне признавалась, что когда она готовила рукописи к изданию и находила у Владимира Ивановича неоконченные фразы, а таких фраз много, скажу я вам, как знаток его архива, она заканчивала эти фразы сама. Она откровенно об этом говорила. Это были люди неопытные ни в текстологии, ни в археографии, это были действительно энтузиасты своего дела, они прошли свой путь, они достали эти рукописи, они показали их людям, но в то же время, безусловно, Вернадский был для них кумиром. Слава богу, что вернадисты не превратились в секту, как бывает в ряде других случаев.
Но при подготовке текстов, конечно, было допущено очень много неточностей и украшательств, если хотите. Поэтому сегодня совершенно необходим критический пересмотр всей текстологии Вернадского. Мы, к сожалению, сегодня, и я это говорю с абсолютной уверенностью, не имеем аутентичных текстов Вернадского.
По большому счету, конечно, нужно было бы сделать так, как это происходит во многих европейских и американских странах, — нужен институт Вернадского, который бы как научно-исследовательский центр действительно бы имел главной задачей подготовку полного академического собрания сочинений Вернадского, который бы включал и его научные труды, и его дневники, и его эпистолярное наследие, но выполненное уже на современных и технологических, а самое главное, историко-научных и корректных текстологических позициях. Это долг России перед Вернадским. И я надеюсь, что может быть при нашей жизни еще это и произойдет.
