Тамара Ляленкова: Учитель как свободная профессия – так звучит тема сегодняшнего обсуждения.
И в московской студии – психолог, учитель школы "Муми-Троль" Юлия Силинг, главный редактор журнала "Кот Шредингера" Григорий Тарасевич, научный сотрудник Института органической химии, учитель школы "Лига школ" Василий Туманов, по телефону с нами – учитель лицея "Воробьевы горы" Евгения Абелюк, и также в московской студии – ректор Московского городского педагогического университета Игорь Реморенко.
Для многих словосочетание "свободный учитель" звучит как оксюморон, что и понятно – нынешняя бюрократизация школы, проверки на профпригодность, некоторая система оплаты труда, а теперь еще и новые, довольно объемные профессиональные стандарты чувствовать себя свободным педагогу никак не позволяют. Однако, как показывает, в частности, московский опыт, такое случается.
Наверное, начну с Григория Тарасевича, потому что у него опыт нескольких школ, где он преподавал.
Григорий Тарасевич: Да, был такой опыт, и он продолжается в некотором виде сейчас, но это довольно нетипичная ситуация, когда работа в школе рассматривается, скорее, как хобби. Кто-то по горам лазает, кто-то в Турцию ездит, кто-то марки собирает, а у меня случайно получилось такое хобби. Я не имею педагогического образования, не работал учителем, я журналист, редактор и так далее, но так сложилось, что меня в какой-то момент пригласили в школу учителем географии. Для меня это был легкий шок. Первой, кто меня пригласил в таком качестве, была не государственная школа, так называемая "малая школа". Во-первых, я не педагог, во-вторых, не географ. Но мне директор сказал: "Знаете, это очень хорошо. Вам же это интересно?" Я говорю: "Да, интересно". – "Вот и детям будет интересно". И ее прогноз оказался верен, потому что мне действительно было дико интересно открывать для себя новую область, и наверное, это передавалось и школьникам. Это было дико сложно, потому что на каждый урок мне требовалось 5 часов подготовки. И дальше слава обо мне как учителе географии пошла, и в итоге я попал в районную школу, где тоже год вел географию, год – естествознание. Вот я сейчас я взял паузу и очень надеюсь в следующем году вернуться.
Тамара Ляленкова: Есть разница между малой школой и районной школой, и детки там разные.
Григорий Тарасевич: Да, конечно. Это была классическая районная школа, но по мере того, как она развивалась, она превращалась все в более продвинутую. Там замечательный директор, который превратил скучное районное заведение в яркую школу.
Тамара Ляленкова: 261-я школа, директор – Павел Карпов.
Григорий Тарасевич: Да, и он, на мой взгляд, сотворил чудо. И в первый год это были обычные районные дети.
Тамара Ляленкова: А вы учитывали это в своей работе? Поменялась аудитория – и вам надо либо упроститься, либо стать более ярким, эмоциональным.
Григорий Тарасевич: Так это самое интересное! Потому что у меня большой опыт преподавания во всяких летних школах, зимних школах, в чем-то специально собранном, куда приходят мотивированные люди. Понятно, когда люди прошли конкурс, приехали со всей страны, тебя слушают, ты можешь рассказывать все что угодно, лишь бы последовательно и интересно. Когда районные дети, причем половина в одном из классов были дети мигрантов, которые совершенно не интересуются географией, им география не нужна, лирические отступления тоже не нужны, - это вызов, это такая мужская задача, и это было очень интересно. У меня ассоциация с таким очень мужским, очень брутальным занятием, когда на войне, на охоте перед тобой класс, и каждую секунду что-то может произойти, причем одновременно в разных местах. И конечно, сравнивая труд учителя и труд журналиста, учитель – намного сложнее. Потому что журналист может сесть, подумать, покурить, взять паузу, а учитель должен реагировать мгновенно, причем одновременно на 30 стимулов. На правом фланге девочка заснула, на передней парте умная девочка задает тебе вопрос, на который ты не знаешь ответа, на задней парте два мальчика подрались, уже дерутся ногами, - и надо на три эти вещи одновременно среагировать и не потерять остальных 20 человек.
Тамара Ляленкова: Василий Туманов тоже немножко вне школы – научный сотрудник, химик, Институт органической химии. Вы преподаете химию, и это дополнение к каким-то вашим амбициям профессиональным или денежный интерес?
Василий Туманов: Все начиналось как дополнение. "Лига школ" – это не первая школа моя, до этого была и продолжается школа 179-я. Я и до этого с детьми общался – они приходили работать к нам в лабораторию, и мне приходилось вводить их в курс дела. Это были студенты-первокурсники или студенты из химического лицея, приходилось рассказывать им то, чего они не знают, и я тогда еще подумал, что хорошо бы рассказывать химию на большую аудиторию. Но ничего для этого я не делал, а потом совершенно случайно меня знакомые позвали работать. Выяснилось, что есть вакансия химика, и меня не просто позвали, а еще и купили тем, что там свой коллектив, и рассказывай, что хочешь. Единственное условие – чтобы на выходе дети могли сдать госэкзамен, а как ты это будешь делать – это твое личное дело. Это тоже был вызов.
То, о чем говорит Григорий, мне, конечно, знакомо – эффект прямого эфира. 20 душ, там небольшие классы, надо было ко всему привыкать. Но проблем, чтобы я не знал, что делать, у меня никогда не было. С детьми мне общий язык находить было легко, единственная проблема была – убедить их в том, что химия им профессионально, разумеется, не нужна, мало кто шел в химию или смежные области, но просто я расскажу вам, ребята, что есть еще такой вот язык. Я им пытался показать химию как язык мироздания. И вот в этом была сложность.
Тамара Ляленкова: А это вы сами придумали?
Василий Туманов: Про язык – да, конечно. Понятно, что у меня, как у научного сотрудника, были обязанности, но свободного времени было много. И поначалу, когда меня позвали работать, я вел всего две пары в неделю, это не занимало меня с головой.
Тамара Ляленкова: Для меня кажется важной и наиболее страшной вещью – психологический момент, связанный с детьми. Потому что они разные, школы тоже разные, внимание детей другое, физиология, психология, много тонких вещей, и педагогов готовят к этому специально…
Игорь Реморенко: У нас достаточно молодой университет, с 1995 года мы существуем. Пространство проб, как готовить педагогов, как это должно меняться, у нас достаточно интенсивное. К нам всегда шли люди, которые хотели бы делать что-то более эффективное, чем классический процесс подготовки учителей. Если утрировать, классический процесс – это когда рассказали, как устроен ребенок, какая у него психология, какие у него интересы в таком возрасте, и есть такие-то методики работы. Такой традиционный подход натаскивания на конечное число готовых методик, как правило, не работает. Мы все время думаем над следующими вещами. Во-первых, сами занятия – попытка увязать теоретическую часть учебного плана, то есть теоретические занятия с непосредственными занятиями, которые ребята будут проходить на практике. У нас есть система разных конференций, подготовки ребят к практике, когда они переоформляют теоретические вопросы, что они изучали, в вопрос, которые они могут сопоставить в практической ситуации, что они могут увидеть, непосредственно идя в школу или еще куда-то.
Собственно, идти еще куда-то – это второй важный момент. Потому что нам кажется, что нынешняя жизнь многообразная, и некоторые образовательные технологии, современные, как раз живут не только и не столько в школе, и мы порой видим, как способы общения людей переносятся из одной упомянутой здесь практики летних или сезонных лагерей, когда мы работаем с детьми там в разных формах, многое пробуем, как раз достаточно эффективно порой переносится в школу. Поэтому мы стараемся, чтобы у нас дети пошли на практику не только в школу, но и обязательно поработали в лагерях, поработали где-то еще, где приходится работать в системе "человек – человек". И третье – это проектный такой способ обучения, когда преподаватель говорит, когда он опирается на некоторую проблематику, которую дети в своей жизни уже видели, когда это такой диалоговый режим общения. Мы тоже стараемся это развивать на занятиях.
Тамара Ляленкова: Игорь Михайлович рассказал, как это выстраивается внутри института, где готовят педагогов, к чему, я так понимаю, интуитивно пришли преподаватели, которые присутствуют здесь. Юлия, вы психолог, и я думаю, вам тоже есть что сказать по этому поводу. Требуется ли специальная психолого-педагогическая подготовка для учителей, чтобы общаться с детьми?
Юлия Силинг: Я думаю, безусловно, требуется. Причем требуется в основном… Ну, я не знаю, чем сейчас учат в институте, потому что я уже некоторое время назад заканчивала Ленинский пед, но то, что там тогда давали, имело мало отношения к делу. А есть вещи, которые совершенно необходимы! Я работала методистом много лет, учила молодых учителей и знаю, как это реально делается. Очень важно объяснить две вещи. Одна вещь – технология ведения урока, то есть что ты делаешь, буквально до мелочей: сколько секунд ты смотришь на одного ребенка; что ты делаешь, когда ты одного спросил, что у тебя делают остальные; как правильно задать вопрос; как правильно сделать паузу; сколько времени можно делать один вид деятельности, как можно их менять. То есть все эти мелочи, которые дают возможность спокойно вести урок, без напряга, без криков, дисциплинарных мер и так далее, когда у тебя за счет твоей технологии идет нормальный процесс. Это первая вещь. Вторая вещь, которой надо учить современных учителей, это начальным знаниям по неврологии, что такое СДВГ, что такое дисграфики, что такое дислексики, что с ними можно делать, почему человек сейчас не слышит тебя, что ты можешь сделать, когда видишь, что ты 10 раз обычным образом объяснил, а человек все равно не понимает, кто такой нейропсихолог, каковы его возможности…
Тамара Ляленкова: Мне кажется, это все из нынешнего стандарта педагога. Там многие эти вещи есть, но именно они вызывают у учителей не очень хорошую реакцию. Говорят, что "слишком много на нас всего взваливают".
Юлия Силинг: Я не говорю, что каждый учитель должен все это уметь. Это совсем невозможно. Я говорю только о том, что учитель должен понимать, куда ему направить ребенка, когда он видит, что что-то не так. Он должен понимать, где виноват ребенок, и можно дисциплинарными методами решить проблему, а где нужно к специалисту, и куда отправить родителей с этим ребенком. Я не верю в учителя, который одинаково хорошо, прекрасно, легко и непринужденно работает с аутистами, в коррекционке, с одаренными и так далее. И я понимаю тех людей, которые говорят, что это невозможно. Я только о том, чтобы человек понимал, с чем он столкнулся и куда с этим бежать.
Тамара Ляленкова: Евгения, как вы считаете, действительно требуется некий набор профессиональных навыков, которыми учитель свободно владеет, и тогда он становится свободен внутри процесса, внутри урока, может импровизировать, творчески относиться к процессу?
Евгения Абелюк: Когда я слушаю размышления о том, что надо знать, как и когда сделать паузу, как посмотреть на ребенка, я начинаю думать, что я человек непрофессиональный. Да, я думаю над тем, как сформулировать вопрос, мне это очень важно, но когда и как посмотреть, где стоять, чтобы выглядеть эффектнее или еще как-то, я не думаю. Хотя, наверное, я думаю, где мне встать, чтобы меня лучше слышали. На уровне мне важнее естественно общаться с детьми, на которых я смотрю как на людей, с которыми я вступаю в диалог, иногда просто как на своих коллег, уж точно как на своих единомышленников, как на тех, с кем вместе мы что-то должны найти. Конечно, я ощущаю свободу, и свою профессию я вообще считаю одной из самых свободных. Конечно, есть некие законы, некие основания в профессии, которые ты должен понимать, из которых ты исходишь, когда работаешь, но при этом, когда я выстраиваю разговор, я иду от предмета своего разговора. И мне важно быть этим предметом заинтересованной. Мне важно им заинтересовать детей. И тогда наш разговор получится естественным, а наше общение – естественным и точным.
Тамара Ляленкова: Евгения и Юлия внутри школы давно, они там живут. А вы, Григорий и Василий, как люди со стороны, это принимаете? Или вы даже об этом не думаете, и получается так, как получается?
Григорий Тарасевич: Тут две разных истории. Одна история – про школьников или студентов, которые прошли отбор и мотивировано поехали на какую-то летнюю школу, в лицей и так далее, которым интересна эта область знаний, они к ней рвутся и хотят извлечь у преподавателя максимум информации, опыта и всего остального.
Тамара Ляленкова: И это похоже на хорошие московские школы, где дети мотивированы.
Григорий Тарасевич: Мотивированы на область, о которой идет речь на конкретном уроке. Я не говорю, что одни дети мотивированнее других, не в этом дело, но когда человек, условно говоря, прошел конкурс на отделение журналистики летней школы и хочет быть журналистом, у меня нет проблемы, как встать, куда смотреть и как говорить. Я могу висеть на потолке и говорить что угодно, и он будет меня слушать, ему интересно. А когда районный пацан, который только что подрался во дворе, после урока физкультуры, на седьмом уроке должен слушать экономику России, которая даже нам с вами не так интересна, вот тут становится важно, как ты встанешь, на кого посмотришь, в какой момент переключишь деятельность, как улыбнешься одному и нахмуришься другому, в какой момент ты повысишь голос… И здесь я чувствую себя немножко ущербным, потому что меня этому не учили, я этому учился, что называется, кровью и мозолями, и это очень тяжело.
Тамара Ляленкова: Притом что у вас есть опыт общения с людьми как у журналиста.
Григорий Тарасевич: Это другое совсем.
Василий Туманов: Когда Юля говорила, я все это на себя примерял. Придя в школу первый раз, я наивно полагал, что стоит только о сложном рассказать интересно и просто, и все, и ты всех возьмешь в полон. Абсолютно наивное предположение было. Слава богу, рядом оказались коллеги. Сперва, когда ты новенький, они слушают с интересом, а когда начинаешь с них спрашивать через месяц, другой, выясняется, что ты ничего не донес, задаешь вопрос почему себе и коллегам, и тут как раз те, кто постарше и поопытнее, рассказали мне и про отсутствие внимания, и про дисграфию, и про все это. Мне просто пришлось учиться. Да, конечно, я в первую очередь всегда отталкивался от естественного положения вещей, от того, что, если я люблю то, о чем я рассказываю, значит, это необходимое и где-то достаточное условие. Я думаю так, что в хорошем коллективе должны быть какие-то люди, которых научили этому профессионально, а остальные просто-напросто подтянутся. Вот как это сделал я в свое время, на практике.
Тамара Ляленкова: Да, была еще такая история, что хорошо бы, чтобы в школу приходили не педагоги, а специалисты с высшим образованием из университетов и преподавали в школах. А потом она как-то сам собой закончилась, не начавшись.
Игорь Реморенко: Нет, она естественным образом пошла, и в Москве 11 процентов учителей не имеют базового педагогического образования, это люди, пришедшие, в том числе, из инженерных вузов, из классических университетов, которые преподают. У нас есть повышение квалификации и переподготовка, и мы сейчас стали пробовать делать это командно. Претензии, которые звучали к профессиональному стандарту, он во многом обоснованы, потому что стандарт лучше воспринимать как стандарт команды, как стандарт группы учителей, которые как-то дополняют друг друга, помогают друг другу и его реализуют. Если так посмотреть, это вполне исполнимая вещь может быть. То есть к нам приходит команда из 7-8 учителей, они вместе учатся, понимая, что им следует совершенствовать, и здесь мы видим, что они иногда говорят: мониторинг показал, что у нас коммуникативная компетентность плохо развита, не говорят дети, но причина этого в том, что мы сами друг с другом не разговариваем. Тогда они начинают специально над этим работать, и ситуация меняется.
Мне кажется, надо на тему свободного учителя посмотреть не как "свобода – осознанная необходимость", а как действительно на очень важный технологический момент, когда люди самостоятельно принимают решения. Они видят проблему, они вместе с коллегами ее решают, понимают, кто и что здесь должен сделать, вместе делают образовательную программу, а потом ее реализуют, - вот здесь, мне кажется, ключевое, что мы сейчас рискуем потерять.
Тамара Ляленкова: А насколько такие учителя, о которых мы говорим, впишутся в нормативы, которые сейчас есть? Каждые пять лет происходит переаттестация, и люди должны доказать свою профессиональную пригодность раз в пять лет. Насколько это реально работающая рамка, которая отражает действительность?
Игорь Реморенко: Честно говоря, мне неизвестны примеры, когда хорошего учителя не аттестовали. Последние 20 лет аттестация учителей достаточно интенсивно идет, и это, скорее, способ избавиться от плохих учителей. Мне кажется, здесь другие риски.
Тамара Ляленкова: И стандарты новые, мне кажется, свободные, они как раз подстроены под человека творческого.
Игорь Реморенко: Да, тем более на сайте Министерства написано, что еще срок внедрения на два года позднее переносится. Так что от него большой беды не будет. А вот от инициатив по единому учебнику, например, будет. Это точно шарахнет, мало не покажется, поскольку в новом законе есть запись о том, что учебник является стандартным. Если так, то весь урок – когда вы параграф за параграфом проходите содержание учебника, и это катастрофа! Какой там мальчик, который подрался? Тебе надо параграфы пройти, потому что у тебя инспектор сидит и следит за тем, как ты выполняешь стандарт, которым стал учебник. Такого ни в одной стране мира не было, и это катастрофа!
Тамара Ляленкова: Юля, а вы пользуетесь учебником?
Юлия Силинг: Нет.
Тамара Ляленкова: Вот большинство хороших педагогов учебников избегают и детям не советуют, только в крайних случаях. А если будет принята эта концепция, вы сможете остаться в профессии учителя?
Юлия Силинг: Вы знаете, когда я все эти нововведения смотрю, такое ощущение, что люди забыли, что люди моего поколения еще живы. Мы еще помним, как в советские времени это с нами делали, и мы умеем все это делать – с учебником и без учебника, мы найдем способ. Как в хорошем анекдоте – не дождетесь!
Тамара Ляленкова: Евгения, есть ли возможность выжить в любых условиях свободному учителю, который творчески внутри системы себя может проявить?
Евгения Абелюк: Мне этот вопрос, честно говоря, даже не очень понятен. Всегда были вещи, которые вроде бы должны были бы эту свободу учителя ограничить. Я еще работала в те годы, когда, ведя кружок литературоведения во Дворце пионеров, я должна была записывать в журнал, какие беседы по поводу очередного съезда партии или пленума я провела. И я правда это писала, а на самом деле занималась тем, чем считала нужным, и была абсолютно свободна. А сейчас есть не какие-то идеологические требования, учитель должен быть свободен, а есть некоторые ограничения в виде программ, в виде планов, в виде учебников, есть обязанности, нужно заполнить электронный журнал и так далее, есть какая-то отчетность. Я привыкла, как на необходимое зло, тратить на это минимум времени, а больше времени тратить на то, чтобы подготовиться к уроку, чтобы что-то интересное придумать, какой-то проект. В этом смысле я считаю, что учитель свободен, все дело в нем самом. Если он ощущает в себе интерес к своему делу, если он ощущает необходимость быть свободным, да ради бога, работай и все! При этом это не та свобода, которая будет давать тебе возможность на кого-то давить, а это свобода, которая позволяет тебе растить свободных, творческих детей.
Может показаться, что я говорю слишком пафосные и слишком общие вещи, но я действительно так ощущаю. Я думаю, разговор с детьми как с теми, кому интересно, он может касаться даже тех, кому вначале это неинтересно. Да, есть разные дети, есть разные школы, но я уверена, что можно большую часть детей, почти всех детей заинтересовать. Но для того чтобы это сделать, учитель должен быть заинтересован и свободен в формах, методах работы, которую он делает, и в том, какие аспекты содержания он выбирает, говоря о том или другом предмете.
Тамара Ляленкова: Свободно разговаривая с детьми и двигаясь в формате урока, учитель дает пример свободы и детям тоже, это важная вещь. Дети много времени проводят в школе, и других близких взрослых, кроме родителей, у них практически нет, и трансляция внутренней свободы – важная вещь. Насколько внутренняя свобода зависит от внешней, в том числе от материальной? Понятно, что человек, который не боится потерять свое место, более свободен в отстаивании своих идей. Мы не берем маленькие города и села, потому что там человек очень зависим. Если он выпадает из системы, его могут никуда не взять, он останется на улице просто. Для вас материальный подтекст имеет значение?
Василий Туманов: Пожалуй, нет… С той поры, когда школьных занятий стало больше, начиналось все с двух пар в неделю, а потом стало больше, с той поры это существенная часть моего бюджета, и я это уже рассматриваю не как хобби, а как работу. Но я прекрасно понимаю, что если вдруг по каким-то причинам это из моей жизни исчезнет, то материальное фиаско – это последнее, о чем я буду думать. В этом смысле я ничем не ограничен.
Григорий Тарасевич: У меня есть еще одна профессия, которую я люблю и не хочу бросать. Школа – это дико трудозатратная вещь. Даже когда я вел три урока в неделю, это отнимало полнедели минимум – по душе, по нервам, по работе. Это тяжело. А что касается свободы, главный источник несвободы – класс. Тебе хочется рассказать какую-то историю, но ты понимаешь, что они сейчас хотят, условно говоря, выполнить письменное задание, иначе информация просто не закрепится. Ты хочешь поговорить с ними про Че Гевару, но ты понимаешь, что надо рассказать про Махатму Ганди. Есть несвобода в этом. Хотя, если будет единый учебник по естествознанию, это будет катастрофа национальная! По географии – ладно, а обществознание – это…
Тамара Ляленкова: Юлия, вы достаточно долго уже работаете в школе, но при этом работаете и психологом, то есть у вас два параллельных занятия, и они финансово как-то подкрепляют друг друга…
Юлия Силинг: Да, безусловно, то, что у меня два высших образования и есть две любимых работы, это в финансовом отношении сильно помогает. Но даже если, наверное, не было бы моей второй специальности, моей работы в качестве психотерапевта, ну, набрала бы репетиционных детей, в общем, это не так страшно. Я бы сказала, что в большом городе материальная обеспеченность учителя сильно зависит от его квалификации. Если ты хороший преподаватель, если ты сделал уже за какое-то время себе имя, то репетиционные дети тебя из рук в руки передают, тебе звонят и просят взять на следующий год и так далее. Если ты дело свое делаешь хорошо, то в крупном городе ты семейство прокормишь.
Тамара Ляленкова: Интересная история – вроде бы плохо, то учителя становятся репетиторами, но это дает им возможность чувствовать себя более независимыми. Игорь Михайлович, вы как-то учитываете в подготовке педагогов, что они, может быть, не будут школьными учителями, а будут частными учителями?
Игорь Реморенко: Это, мне кажется, уже как-то произошло. Вот недавно мы встречались с нашими выпускниками, теми, кто проработал еще три года в школе, но не проработал семь лет, от 3 до 7 лет, кто удержался, но еще не забронзовел. У нас интересный продукт будет разрабатываться со следующего года, который позволяет учителю, минимизируя потери, быстро написать свою программу, расставить тематическое планирование, часы, учебный план и все такое. Мы хотели про этот продукт им рассказать, но они говорят: да ладно, у нас уже бумажная нагрузка не такая сильная. Нас это очень удивило. Ну, есть у ни электронный журнал, они много чего туда вносят, и те ребята, которые у нас были, с этим справляются, у них гибкость здесь есть. А с другой стороны, это не то ощущение уже, которое было, когда я учился в университете, когда многие из нас думали о том, что они придут в учительскую профессию, мама была учительницей, тетя была учительницей, и я вот из школы уйду только ногами вперед, такие династии. Вот это ощущение, когда человек стремится на одном месте всю жизнь проработать, оно у нынешнего поколения уже стерлось, мне кажется, они априори думают: сейчас я учителем работаю, потом еще кем-то поработаю…
Тамара Ляленкова: То есть учитель – это становится не миссией такой, не служением, а нормальной профессией.
Игорь Реморенко: Более того, есть даже ограничения. Японцы, например, не дают больше пяти лет работать своим учителям в одной школе, и дальше ты или уходишь, или в другую школу переходишь, чтобы все время новый угол зрения иметь на проблему. И весной – пора выпуска, трудоустройства – мы получаем письма от учителей, письма из коммунального хозяйства, из Росалкогольрегулирования, из ГИБДД, и понять не можем, зачем им-то учителя сдались. На самом деле, три требования. Надо уметь разобраться в сложной знаковой системе, потому что современные платежки в ЖКХ – сложная знаковая система, система акцизов и алкогольного регулирования рынка – тоже сложная знаковая система, правила ГИБДД – вообще не разберешься без специальной подготовки. Второе требование – умение объяснить. Попробуй объяснить бабушке, как заполнять платежку, сам-то не разберешься. И третье – вежливость. И они говорят: приходите к нам с педагогическим образованием. Эти ребята, оказывается, более востребованы, даже не зная отрасль непосредственно, они могут разобраться и ключевые моменты кому-то передать, донести. Это уже такой метаучитель что ли, какая-то такая компетенция учительская, которая широко распространена в социальной, гуманитарной сфере, ребята могут работать там и сям. В общем, достаточно эффективно поступать на педагогические специальности сейчас.
Тамара Ляленкова: Игорь Михайлович сделал такую рекламу своему университету. (смеются) Но мне говорили выпускники, что после первой практики, когда уже умеют работать с детьми, и с остальными людьми проще, можно держать любую практически аудиторию. Это очень важный навык – управлять людьми, их желаниями и эмоциями. Юля, вы довольно долго работаете в частной школе. Почему вы там остались?
Юлия Силинг: Знаете, мы очень подошли друг другу с этим местом. Я после института попала на практику в районную школу, там был класс – 35 пятиклашек, и я с нулевым опытом, и это было… ну, не ужасно, но не так, как надо. И потом мой руководитель практики, очень мудрый человек, сказал: "Ты знаешь, а у меня тетя работает, пойди-ка ты туда…" Я пошла, и первое, что меня привлекло, это небольшие классы. Сейчас у меня 24 человека класс, и все-таки это не 35. У меня старшая школа. А потом оказалось, что с людьми, с которым мы вместе работаем, мы близки по духу. Что для меня важно у нас в "Муми-Троле", это какая-то потрясающая атмосфера среди взрослых и детей. Мне хочется здесь жить. Я работала во многих местах, кроме этого, параллельно, очень разные вещи делала, звали на полную ставку, на хорошие деньги, я не ушла, потому что это место мне действительно очень дорого. Мне там свободно, там люди, с которыми мы единомышленники, с которыми мы большей частью одинаково смотрим на какие-то концептуальные вещи.
Тамара Ляленкова: То есть отдельно взятая свобода личности невозможна в условиях школы, где все остальные существуют по каким-то другим правилам?
Юлия Силинг: Я не знаю, мне не приходило в голову попробовать, будет ли мне в плохом месте свободнее. (смеется)
Тамара Ляленкова: В хорошей школе будет и хороший творческий педагог. Но как раз с такой атмосферой школ не так много. В Москве таких преподавателей свободных больше, и наверное, это может работать только в крупных городах.
Юлия Силинг: Да. Я вполне представляю себе ситуацию, когда в обычной школе при хотя бы лояльном директоре будет вполне творческий педагог, человек, который будет свободно работать, но при этом ему нужно несколько вещей. Во-первых, ему нужно, чтобы как-то была решена проблема огромного количества всяческой отчетности, на которую ряд моих коллег из госшкол жаловались. И вторая вещь – нагрузка. Гриша говорил о том, сколько времени занимает подготовить хороший урок. У меня сейчас чуть меньше в силу уже очень большого стажа, но тоже нельзя сказать, что меньше к хорошему уроку готовишься, чтобы сделать, как следует. Если сейчас, в связи с тем, что дано указание повысить зарплаты, деньги при этом не приложены, и зарплаты нужно повышать за счет увеличения нагрузки, а у моих коллег по 30-36 часов в неделю, то вот здесь со свободой будет напряженка, просто с качеством работы будет напряженка. Не потому что люди халтурщики, недобросовестные и непрофессиональные, а потому что столько сделать хорошо… Я знаю нескольких человек, которые это могут, но массовым это быть не может. Поэтому должна быть нормальная 18 часов ставка, как было. Должны быть условия для работы учителя.
Главный залог нашей свободы, на самом деле, то, что мы на уроке с детьми наедине. И можно написать множество учебников, программ, стандартов, проверок, аттестаций, но ты же не будешь у меня на каждом уроке на задней парте сидеть, с детьми-то мы остаемся. И что мы с ними делаем – это свобода учителя, которую нельзя отнять, даже если ты сидишь в сельской школе. Понятно, что там ты будешь более осторожен, потому что дойдет до родителя, родитель что-то скажет, это есть. Но если дети тебя любят, если ты с ними в контакте, если происходящее у тебя хорошо, то какие-то возможности это дает.
И еще одна вещь, которую очень хотелось сказать. Работа учителя не может быть не творческой. Вот купил ты методичку, там написано, как вести урок. В некоторых методичках прописаны ответы детей. Ты приходишь в класс, задаешь вопрос, который в методичке написан, а ребенок тебе отвечает что-то совершенно другое, конечно. И дальше, хочешь или не хочешь, творческий ты или не творческий, а придется тебе что-то генерить самому, по-другому не получится. Поэтому в принципе человеку не творческому в этой профессии очень тяжело. Человек несвободному очень тяжело, потому что профессия вынуждает хотя бы в рамках самого урока быть свободным. Очень много точек выбора каждую секунду.
Тамара Ляленкова: Это как раз то, о чем говорил Григорий, что ограничивают свободу дети, собственно говоря, все зависит от них, или дают эту свободу.
Григорий Тарасевич: Ну, любое взаимодействие с людьми – это всегда несвобода, не важно, дети это, жена, собственный ребенок, кто-то еще. Свободным можно быть, когда ты один у себя в кабинете. Например, для меня был шок, когда в одном из классов выяснилось, что ребята совершенно не умеют анализировать любой текст, извлекать информацию, в тексте 500 знаков они не могут найти главную мысль. Второй шок – они прекрасно анализируют таблицы. Я на одном уроке распечатал таблицу переписи населения России и задал контрольные вопросы, и вместо рассчитанных мною 45 минут и следующего урока на это они сделали все за 20 минут. Причем осень сложные задачи, огромная таблица, куча цифр. Вот именно в этом классе.
Тамара Ляленкова: Может быть, у них с математикой было все хорошо?
Григорий Тарасевич: Это вообще какой-то отдельный тип мышления – умение работать с таблицами, и у них почему-то это было развито. А в другом классе может оказаться наоборот, что угодно может произойти. И еще момент, кроме урока, есть же еще пространство, чем интересна школа. Меня поразил эпизод, когда две девочки после урока остались за своими партами и не уходили: "Мы хотим поговорить". И два часа мы говорили – про их отношения с мальчиками, про будущую профессию… Не уходят. Я уже показываю на часы, у меня работа, но – "пожалуйста, еще хотим узнать…" И случайно речь зашла про демографию, которая как раз разбиралась на этом уроке, и выяснилось, что они этого слова даже не услышали. То есть они 45 минут просидели, не обращая на меня внимания, не слушая примерно даже, про что я рассказываю и что показываю, но потом остались, чтобы со мной поговорить и спросить, как жить дальше. И это отдельная история про то, зачем вообще нужна школа.
Тамара Ляленкова: Да, и для чего нужен учитель. Была такая мысль, что учитель – старший брат в идеале. Василий, а вас дети ограничивают? Или вы сами ставите себе рамки на уроке?
Василий Туманов: Конечно, ограничивают. В любой дисциплине есть для самого учителя более интересные темы, есть менее интересные темы. И бывает, что я прихожу, собираюсь в любимой теме лететь, плыть, а они тянут на дно – просто сидят все с опущенными глазами… Это как у Райкина страшный сон артиста: когда тебя не надо, а ты есть. Да, иногда приходится заходить с другого края к теме, рассказывать, зачем я это все даю, потому что тебе кажется, что это интересно, а они просто не понимают, зачем это, то есть непонимание на каком-то другом уровне. А иногда нужно завязать на несколько минут с химией и поговорить о жизни, так тоже бывает. Все эти ограничения, они более-менее стандартные.
Тамара Ляленкова: А в чем удовольствие для вас во всем этом?
Василий Туманов: Ну, удовольствий много, но одно из самых главных вот какое. Когда меня знакомые, родственники спрашивают: "Ну, тебе как с детьми, тяжело, не тяжело?" – я говорю: "Мне с ними гораздо легче, чем со взрослыми". Большая часть проблем, которые возникают в общении с детьми, которые они тебе подсовывают, это какие-то естественные проблемы – проблемы роста, проблемы познания. И напротив, большая часть проблем, которые подкидывают взрослые, начальники, еще кто-то, это какие-то противоестественные проблемы, вроде какой-то отчетности. А заниматься естественными проблемами, какими бы сложными они ни были, это удовольствие. Самое главное удовольствие, пожалуй.
Тамара Ляленкова: Григорий, а вам не хватает сейчас практики школьной?
Григорий Тарасевич: Конечно! Это как наркотик. Как говорил мне мой друг, педагог: "Тебе кажется, что ты временно завязал, но все алкоголики и наркоманы так говорят". Сейчас я временно из школы ушел, но в школе, где учится моя дочка, я веду нечто вроде электива по журналистике, два раза в неделю я там провожу уроки. Потому что мне этого наркотика не хватает. Мне кажется, каждый уважающий человек, особенно мужчина, после 40 лет должен минимум один урок в школе вести. Потому что это самый честный способ отношений с реальностью. Когда я прихожу на журфак, я – Григорий Тарасевич, русский репортер, и вокруг – восторженные глаза, и я не работаю, работает мое имя, мой образ и так далее. В школе кто ты, что ты, какой ты там журналист, сколько ты сделал в своей жизни – никого не волнует. Волнует то, что ты сделаешь здесь и сейчас, и это по-мужски, честно, нормальные, здоровые отношения.
Василий Туманов: Это сильно складывает павлиний хвост, да.
Григорий Тарасевич: Да, и нимб развеивается над головой. И ты понимаешь, чего ты стоишь.
Тамара Ляленкова: Ну, для некоторых людей это испытание, и может быть, они этого как раз и не захотят, в том числе и педагоги. Часто педагог статичный, в каком-то коконе, и тяжело из этого выходить. Юлия, ваша радость от учительства?
Юлия Силинг: Ну, насчет наркотика – подписываюсь, безусловно. Радости очень много. Радость – это сразу обратная связь. Вот ты сделал что-то крутое – и сразу глаза детей загорелись. Ты что-то сделал красивое – и тебе "ух, ты!", и вы месте летите. Во-вторых, мне очень интересно, у меня куча разных интересных людей, которые сами в поиске, которые сейчас ищут себя, ищут место, пытаются задавать вопросы, которые мне в голову не придут, на которые безумно интересно искать ответы. Потом у меня еще предмет хороший в этом плане – литература. Почти на каждом уроке возникают идеи, до которых я сам не додумывалась. Понятно, что в любом тексте можно выискать бездну интересного, и я прихожу с тем, что я придумала, а народ говорит: посмотрите, а здесь еще вот это, вот это, а здесь еще вот это. И вот этот творческий полет, ощущение, что вы вместе воспарили в этом процессе, это, конечно, совершенно прекрасно. И отношения с людьми, дружба с выпускниками, вообще с детьми.
Тамара Ляленкова: А когда они уходят, не бывает разочарования? Вот педагоги говорят: они подают надежды, так всем интересуются, а потом проходит несколько лет после школы – и все пропадает.
Юлия Силинг: Я согласна, что самый жуткий день – выпускной. А еще очень весело 1 сентября прийти и говорить: а где же… Но это нормально, они вырастают и уходят, и разочарования нет. Со многими нашими выпускниками мы общаемся, они приходят, мы переписываемся в интернете, встречаемся, они приходят в гости, мы взаимодействуем, мы не теряем друг друга по много лет. Первый мой класс, который я брала, с рядом людей мы отношения поддерживаем. И мы своими выпускниками можем гордиться, у нас "муми-трольцы" в разных сферах вполне достойно несут это звание.
Тамара Ляленкова: Игорь Михайлович, люди, которые к вам приходят, в идеале должны представлять собой творческих учителей, которые внутри себя свободны и внутри системы, наверное, свободны. Вы им как-то помогаете в учебном процессе, встраиваться в систему?
Игорь Реморенко: Система разная, но важно понимание того, что свободный, самостоятельный учитель нужен, это просто выгодно и эффективно. Если грамотно строить систему, это просто эффективно для самой системы, потому что в результате выходят думающие, критически относящиеся к действительности люди, которые самостоятельно строят свою жизнь, и этого любая нормальная система хочет. Это не кажется очевидным, может быть, другим людям, но мне кажется, что чем более думающими и самостоятельными будут становиться граждане страны, тем более благополучной будет эта страна. И этот вопрос начинается с учителя – насколько он свободен строить здесь свою программу, принимать решения и отвечать за результат.
Тамара Ляленкова: И законодательные вещи, которые существуют, вроде как позволяют учителю внутри профессии вести себя творчески и быть независимым.
