Иван Толстой: В эфире программа «C'est la vie». Непериодические разговоры с Андреем Гавриловым. Здравствуйте, Андрей.
Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван.
Иван Толстой: Сегодня мы попробуем подвести некоторые итоги уходящего года. И поскольку мы смотрим на мир из своих совершенно различных окошек и не претендуем ни на малейшую объективность, то и итоги у нас абсолютно своевольные, правда? Фильм, спектакль, событие, книга, музыка года, кому из нас что понравилось. Маэстро Андрей Юрьевич, урежьте марш, сыграйте нам для начала что-нибудь из 2014 года, а уж потом мы поговорим о самих итогах.
Андрей Гаврилов: Ну марша не будет. Как вы знаете, Иван, редко марш попадает в поле наших с вами музыкальных интересов. Одной из неожиданностей минувшего, уходящего года и приятных неожиданностей, хотя, вы знаете, все те альбомы, о которых я хочу сказать, они все были приятной неожиданностью, поэтому я перейду сразу к делу.
Леонард Коэн, канадский писатель, поэт, музыкант: композитор, певец, гитарист в прошлом, сейчас уже не гитарист, которому исполнилось в этом году осенью 80 лет, выпустил новый альбом под названием «Популярные проблемы». Я не помню, честно говоря, я сейчас лихорадочно роюсь в воспоминаниях, я не помню ни одного музыканта, который в 80 лет выпускает альбом, встреченный критиками и слушателями как абсолютный шедевр, разумеется, в своем жанре. Кому не нравится жанр, в котором работает Леонард Коэн или в котором он работал раньше, тому, наверное, не понравится этот альбом, — это мы оставляем за бортом. Но в своем жанре, в своем направлении он добился фантастического успеха. И поверьте мне, здесь не преклонение перед возрастом, слава богу, есть кого слушать.
Леонард Коэн несколько лет назад с изумлением узнал, что его старый друг и доверенное лицо, занимавшийся его финансами, оказывается, его обкрадывал. Причем не просто обкрадывал в несовершенном виде глагола, а в общем практически обокрал в совершенном. Леонард Коэн, как он сказал в интервью, вдруг понял, что у него нет никаких пенсионных накоплений, никаких запасов, никакого подкожного жира, как мы говорим, поскольку книги (он автор двух романов), проза приносит деньги, как он сам говорит, медленно и не всегда, он решил попробовать то, что у него получалось, наверное, лучше всего, — он устроил серию концертов, ему тогда было, если не ошибаюсь, 77 или 78 лет. Он до этого 15 лет ничего не записывал практически и не выступал нигде. И он объявляет серию трехчасовых концертов, которые прошли с абсолютным аншлагом, тройной СД с его концертами, и вот сейчас он выпустил новый альбом. Я предлагаю начать наш сегодняшний разговор именно с прослушивания первой пьесы этого альбома, которая называется «Медленно». Леонард Коэн.
(Песня)
Андрей Гаврилов: Это был Леонард Коэн, песня «Медленно», которой открывается альбом «Популярные проблемы».
Иван Толстой: Андрей, ну что, начнем с кино? Ваш фильм?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, Иван, дело в том, что я, наверное, вас несколько разочарую. Для меня кино минувшего года — это не столько фильм, сколько проблемы вокруг кино. Да, конечно, «Интерстеллар» замечательное кино и о нем стоит говорить. Или «Пропавшая» Дэвида Финчера безумно интересная картина тоже. Очень много интересных фильмов было снято у нас в стране. Тем не менее, для меня этот год — это год кинопроблем или проблем вокруг кино. Начнем с того, что этот год поставил, судя по всему, точку в длительной истории, связанной с московским Музеем кино. Несмотря на протесты не только кинообщественности, но и просто общественности страны, несмотря на выступления мастеров кино со всего мира, тем не менее, Музей кино практически прекратил существование. На тот момент, что мы с вами разговариваем, уволен директор, идет полный раздрай с новым директором, с коллекцией, со всей деятельностью этого замечательного института. Что будет дальше — неизвестно, но понятно, что эта страница, к сожалению, перевернута. Может быть, будет что-нибудь очень хорошее, может быть, будет что-то прекрасное, но в любом случае это будет совершенно другой музей, не тот музей Наума Клеймана, к которому мы привыкли, который воспитывал целые поколения любителей кино и профессионалов кино. Мне безумно грустно, что дело жизни Наума Клеймана в итоге завершается именно так. И даже все обычные разговоры о течении времени, о победе энтропии или, наоборот, победе прогресса меня совершенно не успокаивают: это печальная и грустная история. И особенно мне грустно, что все-таки все эти протесты, с которых я начал, были очень кратковременными и никто не вышел на улицы, как было лет 10 назад, когда его выгоняли из помещения первый раз, чтобы защитить это уникальное учреждение. Грустно.
Второе грустное размышление, которым я не могу с вами, Иван, не поделиться, оно совсем свежее — это история с американским фильмом «Интервью». Причем забавно то, что фильм, судя по всему, в общем, практически никакой и, в общем, он не претендовал на то, чтобы быть серьезным произведением искусства, вдруг такая бесплатная реклама по всему миру, вызванная, судя по всему, трусостью компании «Сони Пикчерс».
Напомню историю. Фильм «Интервью» рассказывает в комедийной форме о попытке покушения на лидера Северной Кореи, Северная Корея встала на дыбы, была хакерская атака на серверные компании «Сони Пикчерс», которая официально не поддержана Северной Кореей, но и не осуждена. Были похищены материалы личной переписки многих деятелей кино, были похищены сценарии некоторых фильмов, короче говоря, начались угрозы, что в том случае, если фильм будет где-нибудь показан, что мы за себя не отвечаем, говорили анонимные хакеры. И компания «Сони Пикчерс» пошла на попятную. Сначала они объявили, что фильм показан в ближайшее время не будет. Потом они объявили, что он, конечно, будет показан, но как-нибудь по-другому, как — мы еще не знаем, говорили они. Самые разные люди, от актера Джорджа Клуни, который прямо обвинил компанию в трусости и заявил, что это неприемлемое поведение перед лицом государственных террористов, до бразильского писателя Коэльо, который сказал, что он готов заплатить сто тысяч долларов из своих личных средств и выложить фильм в интернет, чтобы его могли посмотреть все желающие, несмотря на все протесты, несмотря на возмущение людей, тем не менее, я вынужден констатировать, что деятели или скорее даже организации культуры готовы пасовать перед угрозами.
Мы всем помним, как практически заставили исчезнуть роман Салмана Рушди «Сатанинские стихи», к которым было со стороны аятоллы Хомейни предъявлено обвинение в неуважении к исламу. И что в итоге? Книги этой, насколько я знаю, на русском до сих пор нет, просто в магазине ее купить в мире практически невозможно. Это ли не победа в очередной раз над культурой? Мы можем с вами, Иван, долго говорить, победа кого, может быть кто-то скажет здравого смысла, может быть кто-то скажет толерантности, неважно, очередной раз культура потерпела поражение. Мне это безумно грустно. Очень не хочется жить в мире, где все будет прекрасно с точки зрения государственности и чудовищно с точки зрения культуры. Цензура, как мы видим, может принимать самые разные формы.
И третий момент, которым я хочу закончить мою грустную повесть о кино, мою ламентацию о кино в 2014 году, это сначала возмутившая меня, а потом опять-таки огорчившая и разочаровавшая меня история с фильмом «Левиафан» Звягинцева. Я не видел этого фильма, я очень надеюсь, что это действительно очень хорошее кино, я очень надеюсь, что он получит «Оскара», а если не получит, то получит благодаря тому, что он попал в шорт-лист, мировую известность, но мне безумно грустно, что авторы фильма пошли на то, что российский зритель в кинотеатрах увидит цензурованный вариант. Может быть, после, если оно состоится, получения «Оскара» у них будет достаточно рычагов, чтобы это решение цензуры переломить, дай бог, может быть они вообще не будут этим заниматься. В любом случае то, что очередной раз введена система двойных стандартов, то, что можно смотреть людям за границей, нельзя смотреть у нас здесь, — вот это для меня безумно печально.
Так же печально то, что когда-то промелькнуло сообщение, будто так и быть, из-за большого художественного потенциала этого фильма его выпустят в нецензурованном виде. Так это еще отвратительнее, получается, что есть какая-то белая кость, кому можно, и все остальные, кому нельзя.
Я не знаю, по-моему, мы с вами никогда на эту тему не говорили, я ненавижу бытовой мат, для меня неприемлемы матерные комментарии на улицах, я терпеть не могу, когда я не могу пройти без всяких детей, лично я сам в моем не самом юном возрасте, я не могу пройти по улице, не услышав потока чего-то чудовищного, что я, конечно, знаю, слава богу, для меня не новость, но не люблю я его. И при этом я абсолютно уверен, что ему есть место в художественных произведениях, которые отражают жизнь. Помните анекдот: будьте добры, пожалуйста, не капайте мне расплавленным оловом на голову. Все понимают, что есть правда жизни, которая должна быть отражена в кино, в литературе, в поэзии, в прозе, в театре, как угодно. Попытки ее чем-то заменить приводят к тому, что начинается ложь. И так же, как я ненавижу мат в быту, точно так же я ненавижу попытки навязать чистенькую речь в художественных произведениях. Помните, как говорил Борис Борисович Гребенщиков в одной из своих песен: «Тебе не нравится, как я излагаю, заведи себе копирайт на русский язык». Вот пускай они себе заведут копирайт на русский язык и сидят в своих чистеньких книжках, дайте нам возможность читать то, что мы хотим на том языке, какой нам представляется правильным.
Иван Толстой: Из зала кричат: давай музыку!
Андрей Гаврилов: В 2014 году произошла сенсация в мире музыки, в мире издания музыки. Компания «Коламбия Пикчерс» выпустила набор из 6 компакт-дисков, полный вариант знаменитых «подвальных пленок» Боба Дилана и группы The Band. Два слова о том, что это такое. 1966 год, Боб Дилан обласкан славой, у него мировое турне, огромные залы, человек-миллионер, как когда-то был в каком-то анекдоте. Он попадает в бешеную аварию на своем мотоцикле, он разбивается вдрызг и перестает на долгое время выступать, но не перестает писать музыку. Он позвал группу, которая позже стала называться группой The Band и в подвале одного из домов, где он жил, они организовали студию и записали какой-то материал. Очень долгое время никто не знал, какой материал был там записан. Фирма «Коламбия» выпустила, как сейчас выясняется, абсолютно фальшивую пластинку, куда вошли и какие-то записи Боба Дилана с наложенными инструментами, с барабанщиком, с кем-то еще, и записи группы The Band, не имевшей к этому ни малейшего отношения, это все было выпущено, растиражировано, кажется, была поставлена точка. И вдруг на свет вышла пластинка, тогда еще не было компакт-дисков, под названием «Большое белое чудо». Воспользовавшись дыркой в законодательстве, которое тогда существовало, какие-то предприимчивые ребята издали то, что считается первой неофициальной, не лицензионной, не разрешенной ни музыкантом, ни фирмой, его представляющей, пластинкой. «Большое белое чудо», белый альбом, белая обложка, им торговали в Калифорнии практически открыто из фургончика, он ездил по кампусам, небольшим городам, и они продавили эту пластинку неизданной и неизвестной записи песен Боба Дилана.
После этого изменилось законодательство, после этого пошел вал бутлегов, будь то Боба Дилана, или «Ролинг Стоунз», или «Битлз», или «Пинк Флоид» - это совершенно отдельный очень интересный разговор, но так толком никто и не знал, что же тогда было записано. Ходили самые разные слухи, самые разные легенды, и наконец в этой истории поставлена точка. Повторяю, выпущено 6 компакт-дисков с полными записями того, что было сделано в подвале Боба Дилана и группы The Band. Поверьте мне, это действительно интересно. Песни были действительно известны и раньше, но в исполнении других музыкантов. Когда Боб Дилан сделал пробный оттиск, по его заказу был сделан пробный оттиск некоторых песен для того, чтобы зарегистрировать авторские права, очень многие музыканты получили эти ноты, тексты, даже иногда сами записи и потом эти песни исполнялись, они стали всемирными хитами. Боб Дилан хранил молчание, он их до сегодняшнего дня не выпускал. Вот теперь они вышли.
Критики это сравнивают с тем, что как если бы был найден и выпущен, например, полный вариант записей «Битлз», как мы знаем, это несколько десятков часов пленок, из которых была потом отобрана пластинка Let It Be. Все остальное, что было вокруг, до сих пор неизвестно широкому слушателю. Вот это примерно такое же событие, может быть, да простят меня битломаны, я сам битломан, может быть, даже более значимое. Давайте послушаем одну из этих песен. Боб Дилан и группа The Band, “Подвальные пленки».
(Песня)
Андрей Гаврилов: Это был фрагмент комплекта из 6 компакт-дисков, выпущенный фирмой «Коламбия», Боб Дилан и группа The Bad, “Подвальные пленки».
Иван Толстой: Ну что, Андрей, перейдем к книжкам, подойдем к книжной полке. Книжка, которая мне понравилась, называется «Ноль: биография опасной идеи», Чарльз Сейфе ее автор — это математик, профессор Нью-йоркского университета и научный журналист. Книжка написана на самую необычную тему, которую можно себе только представить, — история ноля, ноля как значка, ноля как понятия. И глава, которая, наверное, должна бы называться первой, называется в этой книжке «Глава 0», ее название «Утрата силы». И вот что пишет в ней автор, сразу вводя в проблематику этого ноля.
«Ноль поразил американский корабль «Йорктаун», словно торпеда. 21 сентября 1997 года, патрулируя побережье Виргинии, невероятно дорогой ракетный крейсер внезапно содрогнулся и остановился. «Йорктаун» был мертв. Военные корабли строятся так, чтобы выдержать взрыв мощной мины. Хотя «Йорктаун» был хорошо защищен от самого разнообразного оружия, никто не подумал защитить его от ноля. Это была трагическая ошибка.
На компьютеры «Йорктауна» только что поставили новую программу, управляющую двигателями. К несчастью, никто не заметил бомбы, скрывавшейся в программном коде, – ноля, который инженеры должны были удалить. Ноль остался скрытым до тех пор, пока программа не извлекла его из памяти и не задохнулась.
Когда компьютерная система «Йорктауна» попыталась поделить на ноль, двигатели мощностью восемьдесят тысяч лошадиных сил стали бесполезны. Потребовалось почти три часа, чтобы подключить аварийную систему управления, и «Йорктаун» еле дотащился до порта. Инженеры потратили два дня, избавляясь от ноля, ремонтируя двигатели и возвращая «Йорктаун» в боеспособное состояние.
Никакое другое число не может нанести такой урон. Отказ компьютеров, такой, который поразил «Йорктаун», – всего лишь бледная тень могущества ноля. Культуры вооружались против ноля, философы сдавались под его влиянием, потому что ноль отличен от всех других чисел. Он позволяет бросить взгляд на невыразимое и бесконечное. Поэтому-то его боялись, ненавидели, ставили вне закона».
В этой книжке действительно рассказывается об истории возникновения нолика, который пошел из Вавилона. И пошел он для того, чтобы отличать каким-то образом порядок чисел на том, что мы называем счеты. Потому что вавилонское числосчисление, так сказать, оно максимально похоже на наше, мы не пользуемся латинским, где латинскими буквами обозначались тысячи, сотни, десятки, единицы и так далее — это очень громоздкое записывание нужных нам чисел. У вавилонян было нечто похожее на то, что отображено на счетах, то есть группа сотен, группа десятков, группа единиц, которые нужны, и обозначаются они самыми простыми костяшками, переписывая их в числовой код, ты получаешь то число, которое тебе нужно. Единственное, перед чем остановились вавилоняне — это как отличать не на счетах, а скажем, на песке написанное число или на глиняной дощечке выведенное. Там нужно было различать между сотнями, тысячами и единицами, потому что обозначались они одним и тем же клинышком, и введение двойного косого клинышка позволяло вставить, где нужно, ноль и тем самым понять, к какому порядку относится то или иное число. От вавилонского летосчисления до буквально самых последних столетий и десятилетий, с переходом в компьютерную эру, обо всем этом рассказывается в замечательной приключенческой книжке, которую можно как лекарство по ложке читать на ночь и каждая глава совершенно самостоятельная, рассказывает о какой-то иной проблеме. Прелестная вещь, которую можно подарить приятелю на Новый год, положить под елку. А какую книжку, интересно, вы, Андрей, отметили в этом 2014 уходящем году?
Андрей Гаврилов: Вы знаете, прежде, чем я скажу, о какой книге я хотел бы сказать, что книги, типа истории ноля, я не знал о ней, сейчас слушал с огромным удовольствием, я обожаю подобные книги. Я помню, как в свое время меня поразил вопрос в книге Гарднера «Этот правый, левый мир», почему зеркало меняет местами право и лево, а не верх и низ. Я помню, когда я нашел ответ на вопрос в этой книге, я оцепенел от восторга, потому что мне показали, что существует дверь в другой мир, неважно, что я за этой дверью увижу. Я вдруг понял, что есть вопросы, которые кажутся дурацкими, простыми и так далее, но они открывают мир с совершенно другой стороны. Я не скажу вам ответ, Иван, мучайтесь так, как мучился я, пока не дочитал книгу до конца.
Что же касается книги года, я не уверен, что я могу выделить какую-то книгу. Я, конечно, хочу воспользоваться случаем и поздравить моего друга Володю Шарова с тем, что его роман «Возвращение в Египет» стал лауреатом премии «Русский Буккер», с этого я начну. И, наверное, книгой года я все-таки назвал бы «Черную книгу. Преступления фашизма против еврейского населения стран порабощенной Восточной Европы», я вольно излагаю название, оно очень длинное, под редакцией Василия Гроссмана и Ильи Эренбурга. Я хочу лишний раз упомянуть ее хотя бы потому, что в топ-листе популярнейшего книжного магазина, этот топ-лист появился в интернете и наверняка где-нибудь напечатают его, там уже перепутали и Василия Гроссмана обозвали Л.Гроссман. Я хочу сразу поэтому сказать: обратите внимание — это другой Гроссман, это Гроссман, который «Жизнь и судьба», а не тот, который книги о Пушкине и Достоевском.
Выход этой книги мне представляется крайне важным. Мы как-то с вами говорили, что для меня было полной неожиданностью, что она до сих пор не выходила в нашей стране. Я рад, что это исправлено, потому что это так же нелепо, если бы не выходили книги Пушкина, для меня это одна из основополагающих книг, которая должна быть наравне с «ГУЛАГом» в библиотеке каждого дома.
Ну, а если говорить о том, что меня поразило, вы знаете, меня поразила одна книжная серия. Представьте себе книги: Петр Григоренко «В подполье можно встретить только крыс», Борис Бажанов «Я был секретарем Сталина», Авторханов «Сталин. Путь к диктатуре», Александр Орлов «Тайная история сталинского времени», Александр Бармин «20 лет в разведке», - он менее известен, по-моему, чем те, кого я перечислил, это наш знаменитый шпион-невозвращенец. Вроде бы, прекрасные тексты, вроде бы, замечательная серия, но когда я эту серию увидел, я остолбенел: на каждой обложке крупный портрет Сталина, а серия называется «Я предал родину».
Вы знаете, я, честно говоря, от этого остолбенения оправиться не могу до сих пор. Сначала я вспомнил о том, как на одной из книжных ярмарок, Международной Московской книжной ярмарке, по-моему, года 3-4 назад я вдруг увидел книгу биографию Сталина, что, с моей точки зрения, очень важная и нужная книга, нам нужна хорошая биография Сталина, изданную в серии «Жизнь замечательных людей». Название серии принадлежит издательству, и в принципе оно вольно по своему желанию эту серию формировать, но есть в этом что-то омерзительное, с моей точки зрения.
Мне эта серия, о которой я сейчас говорил, «Я предал родину», почему-то напомнила еще другую историю. Вы, конечно, помните, как в конце 1930-х годов в Германии во время борьбы с неугодным гитлеровцам искусством прошла серия выставок под названием «Дегенеративное искусство». Были собраны картины выдающихся мастеров, и эта выставка проехала по нескольким городам. И опять встаешь в тупик: с одной стороны очень многие жители этих городов, многие жители Германии смогли увидеть замечательные полотна, многие из которых потом, кстати, были уничтожены — это может быть была единственная возможность. С другой стороны антураж — дегенеративное искусство, искусство врага и так далее, отталкивает, разумеется, от этого начинания. Так и здесь, я целиком за то, чтобы были изданы книги Авторханова, Григоренко, Орлова, но как можно их издавать в серии «Я предал родину», если, наоборот, большинство из тех людей, кого я сейчас назвал, боролись за свою родину. Если это стеб, то с моей точки зрения, очень неудачный.
Второй вариант: как в советское время, чтобы протолкнуть что-нибудь западное или неугодное, нужно обязательно это было спрятать в какую-то оболочку советскости. А вот посмотрите, какие отвратительные песни писали «Битлз» - и идет текст песни «Битлз», предположим. Или: посмотрите, как низко пал Говард Фаст - и идет большой фрагмент из Говарда Фаста, и так далее. Это был единственный вариант протолкнуть что-то через цензуру. Мне кажется, что сейчас чуть-чуть другая эпоха и не нужно вот так от цензуры прятать тексты. Я не знаю как вы, Иван, но я до сих пор не понимаю, что это за история.
Иван Толстой: Вы знаете, как говорят финансисты, капитал пуглив, как лань. Мне кажется, что сейчас чувства и настроения многих издателей, я не хочу сказать большинства, но некоторых издателей, которые выпускают вот такую литературу, против которой удачно идеология ополчает массового читателя, я думаю, что такие издатели пугливы, как лань и хоть с какой-то вкусовой точки зрения это омерзительно придумывать такую серию — это есть способ для капитала, тем не менее, зарабатывать на интересных книжках, которые безусловно будут раскуплены. Мне кажется, что введение их под такую шапку, набекрень надетую, под названием «Я предатель» - это даже будет способствовать увеличению тиражей. Все это отвратительно, но, по-моему, все это очень понятно. Вы говорите, что сейчас эпоха другая, во многом другая, но в очень многом все та же. И инстинкты, которые немедленно рождаются в головах у издателей, в душах и сердцах, они все прежние, все те же и никуда не делись. Начальство не хочет, чтобы прославлялись эмигранты, беженцы, люди, которые выбирают так называемую свободу, в кавычках или без кавычек — это уже неважно. Те люди, которые не возвращаются, не припадают к земле, не говорят: здравствуй, родина, все тебе прощаю, потому что ты у меня одна. Вот такие люди, способные на самостоятельный поступок, не приветствуются нынче. Мы знаем массу этому примеров: ограничение в репертуаре том или ином, невыпуск каких-то книг, разговоры с редакторами, которые тебе объясняют: это сейчас не ко времени, давайте лучше другую тему выберем, ограничения по фильмам. Вы сказали о фильме Звягинцева. Примеров масса, они из любой области, человек как бы поджимает локти и не делает широких шагов. Широко шагаете, дом сломаете — вот снова вечно живо это правило.
Я, кстати, хочу подтвердить свое рассуждение воспоминанием о спектакле, который я видел в этом году, в Москве у меня нет возможности постоянно ходить в театр, но вот тут я сходил в Театр на Таганке. Между прочим, Андрей, спасибо, с вашей подачи, вы как раз не смогли пойти, вы заболели и уступили мне свой билет, а я посмотрел чудесный спектакль. Режиссер Дмитрий Волкострелов поставил спектакль под названием «1968. Новый мир», подзаголовок в программке «Спектакль, возможно, с эпилогом». Я скажу, почему возможен этот эпилог и чему он посвящен, а сейчас назову труппу. Играют актеры, по крайней мере, в той постановке, которую я видел: Елизавета Высоцкая, Марфа Кольцова, Александр Марголин, Роман Сорокин, Анна Хлесткина. В спектакле использованы: текст — публикации журнала «Новый мир» за 1968 года, а так же последнее слово или, точнее, последние слова Константина Бабицкого, Ларисы Богораз, Вадима Делоне, Владимира Дремлюги, Павла Литвинова (судебный процесс по делу о демонстрации на Красной площади 21 августа 1968 года). И музыка — западные хиты 1968 года.
Что все это такое, что это было за действие? Очень интересный спектакль, который как-то очень быстро сошел, по-моему, несколько всего было постановок. Андрей, вы москвич, поправите меня, если спектакль продолжается, что-то я не слышал об этом. Что же это за спектакль? Несколько героев, 5 человек сидят или прохаживаются по просцениуму, потому что по существу сцены нет, она завешана какой-то плотной драпировкой, о которой ты догадываешься — это «железный занавес», это идея «железного занавеса», в котором почти нет никаких дырок, никаких просветов, никаких лазеек, но это мнимость, что их нет, на самом деле, конечно, они есть. И те самые западные хиты, которые должны звучать в этом спектакле, но они не звучат, сейчас я об этом тоже скажу, эти самые хиты и есть признак, пример прорывания сквозь прорехи «железного занавеса», Запад и Советский Союз, тем не менее, общались, причем, в обе стороны, неравномерно, но все-таки в обе.
Итак, герои разговаривают друг с другом цитатами из подборки, из 12 номеров «Нового мира» за 1968 год. Мы все привыкли славить этот журнал, вспоминать о нем с ностальгией, вспоминать как о невероятной духовной высоте и достижении. И вот когда герои начинают цитировать «Новый мир» образца 1968 года, тебе становится дурно, ты не понимаешь, почему отобраны такие именно тексты, тексты какие-то безъязыкие, не летающие, как курица через забор перепрыгивающие, тексты ползущие, не вдохновенные, совершенно невеселые, многоумные, какое-то вычесывание мудрости на ограниченном пространстве.
Герои цитируют произведения и художественные, и публицистические, и чисто политические какие-то памфлеты, направленные в основном против Запада, против современного мира или в пользу, за современный мир, но все эти рассуждения как бы на одном пяточке сконцентрированы. Люди, которые пишут эти тексты, и люди, которые произносят с просцениума эти тексты, мира никогда не видели, они не выезжали за пределы своей страны, они ограничены тем окоемом, который представляется человеку из Черемушек, из Мневников, с Васильевского острова, они не видят, как живут другие люди в свободном мире, но они судят об этом мире с важностью компетентных знатоков.
И очень скоро оказывается, что ограниченные в своем пространстве политическом, культурном, интеллектуальном, мировоззренческом, авторы этих текстов ограничивают себя и эстетически, ты понимаешь, что «новомирские» тексты 1968 года — убогие, удивительно убогие. И ведь это не значит, что в «Новом мире» не было других светлых и талантливых произведений — были, но, тем не менее, общее впечатление от всей толщи, от всей подборки, от комплекта журнала 1968 года вот такое вот тягостное.
Так нам сейчас кажется, это наш сегодняшний взгляд. Я совсем не хочу бросить камень в 1968 год и в тех людей, которые писали и читали, передавали с энтузиазмом номера этих журналов друг другу, тогда казалось по-другому. Несправедливо судить из 2014 года год 1968-й. Но мы живем в 2014, нам некуда деться, мы поневоле судим, и мы видим, что этот мир действительно какой-то подплинтусный.
И для того, чтобы показать, что существовал все-таки и другой мир, другой «Новый мир», вот для этого режиссер Дмитрий Волкострелов вводит в качестве приложения (как шапку набекрень), не в сам текст спектакля, а как бы в дополнение к нему - после того, как кончается этот тусклый кошмар на сцене, намеренный тусклый кошмар, - после этого выходят, как герои шекспировского «Глобуса», в зал выходят, в проход выходят актеры и начинают цитировать другие тексты 1968 года, вот эти самые последние слова Бабицкого, Богораз, Делоне, Дремлюги, Литвинова. И эти тексты, тоже ведь написанные без поэтического вдохновения, но в этих словах, словах героев Красной площади звучит свобода, звучит открытое окно, воздух, который несется с улицы. А ведь мы помним по спектаклям Театра на Таганке, любимовского театра, что режиссер прибегал к этому приему — он распахивал окна из зрительного зала на живую Москву с ее гудками машин, с разговорами людей, с шумом улицы, с ветром, он распахивал окно из условного театрального пространства в реальное, живое, человеческое пространство.
Вот нечто подобное было сделано на этом спектакле, эффект был такой же, когда произносили последние слова героев Красной площади, — это был воздух, ворвавшийся в этот затхлый новый мир. То есть, новым миром оказывался не журнал, по замыслу режиссера Дмитрия Волкострелова, а свобода в речах, мыслях и поступках этой семерки смельчаков на Красной площади.
Еще одну интересную находку я хотел бы отметить. Поскольку все в зале еще не очень далеко ушли от той эпохи, помнят либо сами непосредственно, были детьми, либо из рассказов своих родителей, либо через радиопередачи, телевизионные, либо от чтения книг помнят 1968 год, помнят то время, - то западная музыка, западные хиты 1968 года, как объявлено в программке, они не звучат. Герои иногда произносят «Let it Be”, “Битлз», легкая пауза, якобы прозвучала «Let it Be” или что там в этот год было написано, какие-то другие знаменитые хиты.
Это интересный прием, спектакль идет без этой музыки, без этих хитов, ты просто понимаешь, тебя ткнули, ты внутренне услышал, настроился и пошел дальше.
А что же такое «возможный эпилог» — это та дискуссия, которая начинается после спектакля, дискуссия, которая захватывает и охватывает весь зрительный зал, я в ней тоже немножко поучаствовал. Это крайне было интересно. Ты обсуждаешь из яйца вылупившегося цыпленка. Помните, в 1920-е да и в дореволюционные годы был такой жанр — дискуссия с залом, обсуждение только что созданного, или поэт прочел свою поэму, ее тут же обсуждают критики, просто пришедшие зрители, обыватели, кто-то возмущается, и так далее. Удивительно живая атмосфера. И вот этот совершенно свободный, интереснейший, концептуально прекрасно сделанный спектакль, по-моему, больше не идет ни на сцене Таганки, ни где-то еще. Но, Андрей, у вас есть возможность меня поправить и обрадовать, что все-таки это не так.
Андрей Гаврилов: Нет, у меня нет такой возможности, я не знаю о том, чтобы он где-нибудь еще был. Это тем более грустно, что я помню, что когда я заболел и вынужден был отдать билет вам, как ни печально и ни грустно, я помню, что говорилось о том, что это последний раз его показывают. Может быть, что-то изменится, может быть что-то исправится, но мне больше нигде не попадалось сообщение о том, что его возобновили.
Иван Толстой: А ваше событие театральное и культурное в этом году, что вам запомнилось, о чем вы расскажете своим друзьям или домочадцам за новогодним столом, когда будете вспоминать ушедшие деньки?
Андрей Гаврилов: Знаете, Иван, так получилось, что то, что мне было особенно интересно, я не буду рассказывать своим домочадцам или друзьям, потому что это связано с моими родственниками. Я хочу воспользоваться служебным положением (помните, в Советском Союзе была такая фраза - «воспользоваться служебным положением в личных целях»), и, ни в коем случае не рекламируя, потому что я не буду говорить о том, что будет дальше, просто хочу сказать, что лично для меня крайне интересными в художественном смысле были две выставки: одна выставка, которая называлась «Там, где нас нет», и вторая выставка, которая называлась «Воображаемые территории». «Там, где нас нет» - это выставка, которая прошла в Зверевском центре современного искусства, «Воображаемые территории» прошла в большом «Манеже». «Там, где нас нет» прошла осенью 2014 года, «Воображаемые территории» прошли весной 2014 года.
Почему они для меня особенно интересны - потому что это две выставки моих дочерей. Так получилось, что в 2014 году и у той, и у другой случились персональные выставки. Я не буду об этом больше долго говорить, я понимаю, что это абсолютно неприлично, что я сейчас делаю, поэтому я говорю, что это то, что на меня произвело наибольшее впечатление.
Я прекрасно знаю о выставке из коллекции Костаки — это событие. Я прекрасно знаю о выставке художников Возрождения — это событие. Я отвечаю на ваш вопрос: для меня это наиболее важные события — мои дочери и их персональные выставки. Они участвовали и в других выставках, но это уже будет говорить совсем неприлично — это были коллективные действия, бог с ними, оставим. Поэтому я совершенно спокойно на этом замолкаю и передаю микрофон вам.
Иван Толстой: А я, воспользовавшись моим служебным положением, хочу поздравить и вас, и ваших дочерей Лидию и Соню с замечательными выставками в таких престижных местах. А уж когда я проходил мимо московского «Манежа» и видел этот высотой с трехэтажный дом постер, объявляющий о том, что Софья Гаврилова выставляется в «Манеже», честно говоря, черная зависть посетила меня, чтобы вырастить такую дочь, которая выставлялась бы в центре Москвы с успехом в нескольких затемненных шатрах, где показывались компьютертно сменяемые слайды с неведомыми территориями — это действительно успех и отцовский успех тоже. Искренне поздравляю вас, Андрей.
Андрей Гаврилов: Мне жалко, что вы не были осенью и не видели афиши Лидии Витковской, которая проходила в Зверевском центре, там было одно помещение в очень уютном музее. Жаль, что вас не было, в следующий раз обязательно затащу вас и туда.
Иван Толстой: Хорошо. А теперь, Андрей, давайте снова обратимся музыке 2014 года. Что еще было замечательного и примечательного в этом плане?
Андрей Гаврилов: Я бы сказал, Иван, что минувший год порадовал нас многими событиями в российской рок-музыке, российском джазе и российской академической музыке, как-то он был очень урожаен, мы об этом с вами говорили может быть в других программах, когда рассказывали о фирмах грамзаписи. Но особенно для меня выделились два проекта — это проект Бориса Гребенщикова под названием «Соль» и проект Инны Желанной, ее двойной альбом, который называется «Изворот». Дело в том, когда вы говорили о 1968 годе, я вспоминал, что одна из тех вещей, которой конкретно меня лишила советская власть, лишила надолго, слава богу, не навсегда — это была любовь, интерес и уважение к фольклору. Да, я уже знал, что такое «Битлз», но я понятия не имел, что фольклор — это не только ансамбль Моисеева или то, что передают по радио и телевизору, долгие годы фольклор для меня — это были кокошники, это безумных денег стоящие расшитые сарафаны, в которых танцуют на сценах Дворца съездов или Большого театра во время съезда КПСС или по случаю съезда КПСС, или по случаю годовщины революции. Для меня слово «фольклор» было страшным словом. Я дрожал, когда его слышал, потому что ничего ужаснее, в общем-то, не было, с моей точки зрения, пока не вырос и не познакомился действительно с мастерами фольклора.
Я помню шок, когда мы работали на строительстве какого-то свинарника, на картошке, и в нашей команде был парень с гитарой, он запел какую-то русскую песню, подошли, как мне тогда казалось, бабки пожилые, на самом деле наверняка не пожилые, и запели вместе с ним, но совершенно другими искренними, настоящими голосами, вот тогда у меня появилось первое сомнение, первое ощущение, что что-то, наверное, неправильно в моем понимании слова «фольклор».
А потом было знакомство с Димой Покровским, а было знакомство с Сережей Старостиным, и вот эта часть мировой музыки или российской музыки для меня наконец-то открылась и наконец-то этот огромный прекрасный океан я смог увидеть, ощутить и послушать. Одной из певиц, которая работает с русским фольклором в последние годы, стала Инна Желанная. Как-то она была очень хорошей певицей, она очень удачно исполняла песни русские в какой-то современной аранжировке, и как-то это было все так хорошо, хорошо, что последние года три, наверное, я не ходил на ее концерты, потому что я знал, что это будет хорошо, это будет интересно, я не слушал ее пластинки. Это моя вина, ни в коем случае не ее, как-то я успокоился — ну да, Инна Желанная.
И вдруг альбом этого года, который для меня был как бомба совершенно, он вдруг поднял певицу на такую высоту, он показал такое уменье и такое мастерство работы с фольклорным материалом, которое я, несмотря на то, что я знал ее творчество и знал творчество людей, которые работают в том же направлении, не был готов. Давайте послушаем хотя бы одну пьесу из ее альбома 2014 года, напоминаю, он называется «Изворот». Кстати, это игра слов, потому что песня «Изворот» начинается со слов «Из ворот, ворот выходили девки», но тем не менее, название пишется в одно слово «Изворот».
(Песня)
