Клуб Гролье, старейшее в США общество библиофилов, отметившее в прошлом году свое 130-летие, открыл приуроченную к праздничному сезону выставку “100 знаменитых детских книг”. Экспозиция включает лучшие издания шедевров – от “Робинзона Крузо” до “Гарри Поттера”. За редкими исключениями, вроде сказок братьев Гримм, экспозицию составляют сочинения англоязычных авторов, которые смогли обеспечить классикой многие поколения детей всех стран и любого возраста. Но отдельное место в этой славной сотне отведено двум самым, пожалуй, любимым опусам всей детской литературы. Это – “Алиса в стране чудес” и “Винни Пух”.
Впитавшая антикварный дух своего времени, "Алиса" насыщена историей, как вся викторианская эпоха, высокомерно назвавшая себя суммой прошлого. "Винни Пух" – антитеза "Алисы". Это – арт-деко детской словесности. "Винни Пух" – сказка потерянного поколения. Преданное прошлым, оно начинает там, где еще ничего не было. Мир Винни Пуха – Эдем, а Кристофер Робин живет в нем Адамом. Он называет зверей, радуется их явлению и не нуждается в Еве, ибо теология Милна не знает греха и соблазна, а значит, не нуждается в оправдании зла – его здесь просто нет.
"Алиса" – по сравнению с "Винни Пухом" – сплошное memento mori. Здесь съедают доверчивых устриц, пришедших послушать про "королей и капусту", здесь макают соню в чайник, здесь всем обещают отрубить голову. Да и сама Алиса еще та змея, как сказала ей встречная птичка:
– Самая настоящая змея – вот ты кто! Ты мне еще скажешь, что ни разу не пробовала яиц.
– Нет, почему же, пробовала, – отвечала Алиса. – Девочки, знаете, тоже едят яйца.
– Не может быть, – сказала Горлица. – Но, если это так, тогда они тоже змеи!
Зато в "Винни Пухе" зла нет вовсе. Его заменяет недоразумение, то есть неопознанное добро, добро в маске зла, принявшего его личину, чтобы оттенить благо и пропеть ему осанну. По-моему, это – очень английская идея. Тут придумали считать злодеев эксцентриками. Вспомним, что лучшие герои Шекспира – переодетые, вроде принца Гарри, которому никакие грехи молодости не мешают оказаться Генрихом Пятым и одержать великую победу под Агинкуром. Но еще лучше этот прием представляет преданный королем Фальстаф. Демонстрируя изнанку пороков, он обращает их в добродетели.
– Самые яркие персонажи в литературе, – говорил Довлатов, вспоминая Карамазовых, – неудавшиеся отрицательные герои.
Но если диалектика добра и зла у нас стала великой литературой, то в Англии – детской и тоже великой.
Плохие детские книжки пишутся так же, как взрослые бестселлеры: слова короткие, описаний минимум, портрет скупой и никаких пейзажей – одно действие. Но в "Винни Пухе" все не так. Слова, особенно те, которыми пользуется Филин, длинные, герои – выписаны, пейзаж – многозначительный, а сюжет – пустяковый. Как в "казаках-разбойниках", он не исчерпывает содержание, а дает игре толчок и повод. Важнее не во что играют, а где – в лесу.
Английский лес – обитель свободы, от Робина Гуда до джентльмена-дачника. В "Винни Пухе" лес никак не сад, тем более – детский. В нем – целых сто акров. Это как раз столько, сколько нужно, чтобы заблудиться, но ненадолго. Лес "Винни Пуха" – настоящий, но герои в нем живут игрушечные. Чтобы мы не забыли об этом кричащем противоречии, автор переносит действие из детской на открытый воздух, где идет снег, дождь, но чаще светит нежаркое солнце, как пополудни летом, когда Бог сотворил мир. Из людей здесь один Кристофер Робин. Второй Гулливер, он нужен для масштаба, поэтому и сказать о нем нечего. Зато его игрушки увлекательны и назидательны. Как у всех кукол, у них вместо сюжета – характер и призвание.
Лучший, конечно, сам Винни Пух. Его мысли идут не из набитой опилками головы, а из нутра, никогда нас не обманывающего. Безошибочный, словно аппетит, внутренний голос учит мудрости. Винни Пух позволяет вещам быть, что делает из него поэта. Довольный собой, круглый и завершенный, как Обломов, Винни Пух не хочет меняться – стать смелей, умней или, не дай Бог, вырасти. Остановив часы на без пяти одиннадцать, он готов застыть в сладком времени второго завтрака. Это, впрочем, не значит, что Пух всем доволен, он просто не выставляет счета, принимая правила игры, на которых нас впустили в белый свет: где мед, там и пчелы. Говоря другими, увы, не моими словами, Винни Пух обрел Дао, а мы к нему роем подкоп.
Если Пух – счастливый китаец, то Ослик Иа-Иа – несчастный еврей. У меня самого были такие родственники. Они отказывали миру в благодати, без устали разоблачали плохое в хорошем и не могли проиграть, потому что не надеялись выиграть. Отвечая судьбе сарказмом, они сочиняли юмор, ибо горе, что показал во всем подражавший Ослику Беккет, рано или поздно окажется смешным.
Разойдясь по полюсам, Иа-Иа и Пух демонстрируют, как обращаться с реальностью. Второй ей доверяет, первый – нет, но правы оба. Реальность не может обмануть наших ожиданий, ибо ей нет до них дела. Но такие истины открываются нам только в раннем детстве, когда книги еще не читают, а слушают.
