Памятники нередко возводятся не тем, не тогда и не по делу. Особенно часто такое случается, когда идеей монумента оказывается не вечная память о людях, а сиюминутная политическая сверхзадача. Таков случай скульптурной группы, торжественно открытой на днях в Ялте, вблизи Ливадийского дворца, где 11 февраля 1945 года завершилась Ялтинская конференция. Многотонный ансамбль запечатлел в бронзе трех участников памятной встречи – двух государственных мужей и одного вождя. Дело, разумеется не в том, что многоопытнейший Зураб Церетели, мастер мелких подлогов, и на этот раз слукавил: вопреки сохранившейся фотодокументации, он развернул группу так, чтобы Рузвельт и Черчилль почтительно смотрели Сталину в рот, а тому, по жизни плюгавенькому, подложил подушечку, что ли, чтоб на своих долговязых гостей вождь мог смотреть снисходительно, свысока. Дело, повторяю, в художественном замысле, а замысел этот председатель Госдумы Нарышкин определил недвусмысленно: памятник – не просто в память, а в предупреждение тем "политикам и тем спекулянтам от истории, которые пытаются нагло и цинично извратить историю и Второй мировой войны, и послевоенного устройства мира".

Всемирно-историческое значение Ялты действительно легко не понять, решив, что оно имеет отношение к победе в войне, которая для Сталина была Великой Отечественной, а для его гостей – Второй мировой. Вопросы военной стратегии в Ялте вообще не поднимались. К тому моменту все уже было ясно: "второй фронт" давно открыт, война на излете, Гитлеру оставалось жить считаные месяцы. На встрече в Крыму утрясались детали послевоенного передела мира: определялись границы европейских государств, линии размежевания победоносных армий, сферы будущего влияния. Вот это как раз делалось, говоря словами Нарышкина, исключительно нагло и цинично.

Уинстон Черчилль в своих воспоминаниях описал сценку, ставшую в историографии хрестоматийной: обсуждая со Сталиным (в Москве за полгода до Ялты) роль стран-победительниц в обустройстве Балкан после их освобождения, он набросал на подвернувшейся салфетке соотношения влияния Запада и Востока, причем сделал это с педантичностью колхозного счетовода, в процентах. Греция оказывалась в зоне исключительного влияния Великобритании (90:10), в то время как в Югославии и Венгрии оно распределялось 50 на 50, а вот в Румынии и Болгарии влияние СССР составляло 75 процентов, а на Запад приходилось только 25. Сталин поставил против пунктов колонки одобрительные галочки. Тогда Черчилль засомневался: не будет ли это воспринято как высокомерно-циничное отношение победителей к судьбам освобожденных народов? Он предложил на всякий случай сжечь улику, но Сталин остановил его царственным жестом. Фотография салфетки с формулами влияния и сегодня иллюстрирует любую монографию о войне. В ней – душа и сокровенный смысл ялтинского соглашения, а в том, чем в реальности обернулись самонадеянные цифры вершителей судеб, – душа и смысл нашего времени.

Долгих 45 лет Европа жила по ялтинским предписаниям. Циничный дух соглашений обернулся для нее большой кровью. О Ялте вспоминали всякий раз, когда народы пытались взять свою судьбу в собственные руки. В мае 45-го, уже после падения Берлина, восставшей Праге легко могли помочь американцы, расположенные в ста километрах к западу от чешской столицы. Их разведроты свободно заезжали на джипах в центр города "на кружку пива". Но когда генерал Паттон, чья 3-я армия 6 мая вошла в Пльзень, попросил разрешения продолжить наступление до Праги, он получил от начальства запрет: столица могла быть освобождена только советскими войсками. Так завещала Ялта.

Полегло немало пражан прежде, чем маршал Конев, сняв танки с берлинского направления, бросил их в прорыв на юг. Подобная ситуация, когда человеческие жертвы приносились на алтарь ялтинского идолища, повторялась неоднократно, причем с обеих сторон: гражданская война между коммунистами и роялистами в Греции в конце 40-х, восстание жителей Восточного Берлина в 53-м, венгерское восстание в 56-м, "пражская весна" в 68-м. В последнем случае чехословаки наивно надеялись на помощь Запада, но американский госсекретарь Дин Раск написал президенту Джонсону убедительную докладную записочку: "Похоже на провокацию. Советы пытаются нас втянуть в конфликт в регионе, который является их сферой ответственности". Собственно, вся доктрина Брежнева была не чем иным, как творческой разработкой фундаментальной ялтинской мыслишки о том, что малым народам положено жить в политической тени больших и сильных государств, не помышляя о собственных путях развития. Это была отрыжка средневековых представлений о разумности вассальско-сюзеренских отношений.

Когда Владимир Путин говорит о том, что Запад коварно нарушил собственные обязательства, данные в обмен на согласие СССР с воссоединением двух Германий, – и прежде всего обязательство не продвигать НАТО в восточном направлении, – он не только заведомо лжет, но и доказывает, что не понимает сути перемен, случившихся в Европе в последние десятилетия. Лжет, потому что о подобных обязательствах исторической науке ничего не известно. Нет никаких документов, которые подпирали бы столь дерзкую выдумку. Что же касается возможных устных договоренностей, то у покойного Рейгана уже об этом не спросишь, а у бывшего канцлера Коля спросить можно, он в добром здравии и в здравом уме. Но вот загвоздка: спрошенный об этом, он возмущенно фыркает. Вопрос действительно нелепый – как может демократический политик брать на себя обязательства, ограничивающие свободное волеизъявление других народов? Да еще после падения Берлинской стены, после устранения пограничной колючей проволоки, после революций в Восточной Европе! Не может брать и не брал! Даже если бы произнес вслух такую нелепицу, никогда не смог бы ее осуществить. Потому что упырский дух Ялты был к тому времени мертв.

Это не значит, конечно, что в общественной природе не существует такого явления, как влияние одних народов на другие. Оно есть и в культуре, и в экономике, и в политике – примеры если начнешь перечислять, то не закончишь. Но вот "разграничения сфер ответственности", как эвфемистически именовалось это явление, уже не наблюдается. Благополучно скончались и внешнеполитические доктрины, бывшие воплощением этих дикарских представлений о мире, – хоть доктрина Брежнева, хоть доктрина Монро. По этой последней доктрине, кстати, Латинская Америка сто лет назад рассматривалась как задворки Соединенных Штатов, ничего там без согласия Вашингтона не решалось, но вот же – российский министр обороны Шойгу нынче разъезжает по региону, заманивая местных диктаторов в русский рай обещаниями подкинуть танков – и ничего, вашингтонский обком зубами не скрежещет.

Сегодня ни одна сверхдержава не претендует на зоны влияния, в которых корчились бы безъязыкие "малые мира сего". Небольшие Эстония или Грузия сегодня – не в сфере ответственности России, как и Дания или Голландия – не в сфере ответственности Германии. Даже нищая Куба – под боком, но не в тени Соединенных Штатов. Только образования типа исламских халифатов не признают государственных границ, только неисправимые ретрограды, кичащиеся своей высокодуховной отсталостью, мечтают вернуться назад, в Ялту. Вся безнадежно устаревшая концепция ялтинских соглашений была основана на представлении о том, что нет народов, а есть народонаселение – быдло, погоняемое волевыми вождями, творящими историю. Последние десятилетия доказали обратное: народ – не безвольный объект, а суверенный субъект истории. Об этом, собственно, говорят все майданы Восточной Европы за последнюю четверь века.

Ялта – это симптом заболевания, но оно излечимо. В советские времена была такая речевка: "Не знаешь – научим, не хочешь – заставим!" Не я, не он, не дядя Вася, а суверенные народы время от времени заставляют своих зарвавшихся лидеров жить по человеческим, а не по ялтинским законам.

Ефим Фиштейн – международный обозреватель Радио Свобода

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции