Выдающийся философ Мераб Мамардашвили родился в Гори. Там же, где появился на свет Иосиф Сталин.
Философ постепенно забывается в родной стране, Грузии, где он покоится на обычном тбилисском городском кладбище. Его грозный соотечественник возлежит в пантеоне на главной площади соседнего огромного государства. При этом ненавидящие грузин апологеты российской империи не хотят расстаться с трупом, а более всех пострадавшие от его рук грузины выражают готовность взять его к себе, вернуть на историческую родину.
В Тбилиси, на неприметном пятачке, меж каменных громад домов, стоит скромный памятник философу. Учёный держит в руке факел знаний. Это немой укор прежде всего нам, его соотечественникам – мы не прислушались к человеку, предостерегавшему народ от роковых ошибок в будущем. Что касается России, где учёный провёл большую часть жизни – она также не вняла словам Мераба, сумевшего чётко определить губительную сущность царской и советской империй и указавшего выход из тупика во взаимоотношениях двух единоверных народов.
Мамардашвили реально олицетворял собой то, что в своё время провозгласил на одном из международных форумов покойный Зураб Жвания: "Я грузин – и, следовательно, европеец". Вот что Мамардашвили писал о великом поэте и публицисте Илье Чавчавадзе: "Чавчавадзе был европейской личностью, и автономное пребывание внутри России для него имело смысл лишь как путь к воссоединению с Европой. Историческое предназначение Грузии европейское, в силу того характера, какой имело наше первохристианство. От этой судьбы не уйти – необратимо то, что грузин не может не хотеть быть свободным и независимым в государственном отношении. Мы можем погибнуть, но если мы есть, мы должны эту судьбу выполнить". И ещё Мераб предупреждал: "Если мы будем собирать новое мышление из старых представлений, тогда с точностью копии повторим все структуры тоталитарной системы, и слепые вновь поведут зрячих, сгорбленных в знак всеобщего и полного повиновения. Захотел вождя? Осторожно. Знай, это рабство". Непохоже, что кто-нибудь в Грузии прислушался к этим словам.
А что Россия? Вновь Мамардашвили: "Сохраняются остатки русской традиции невозможности автономного существования социальных сил, помимо государства и власти. По такой же структуре происходит её непосредственная, неполитическая (и этим еще более опасная) реакция на национальные проблемы. Национальная независимость – это автономный феномен, который воспринимается как опасность и враг... Русские чувствуют опасность перед чем-то, что существует само по себе, и в них возникает агрессивная обида, основным элементом которой является то, что кто-то для себя чего-то захотел. Если русский народ сам не преодолеет эту структуру, Россия затонет..."
Через несколько лет после кончины Мераба Мамардашвили я делал передачу о нём для радио "Свобода". Много интересного о своём коллеге и друге рассказал ныне покойный тогдашний директор грузинского института философии академик Нико Чавчавадзе. В конце монолога, который я не решался прерывать, он вдруг, обращаясь куда-то в пространство, с горечью произнёс: "Где ты, Мераб, и как нам быть?" С тех пор, кажется, ничего не изменилось.
Философ постепенно забывается в родной стране, Грузии, где он покоится на обычном тбилисском городском кладбище. Его грозный соотечественник возлежит в пантеоне на главной площади соседнего огромного государства. При этом ненавидящие грузин апологеты российской империи не хотят расстаться с трупом, а более всех пострадавшие от его рук грузины выражают готовность взять его к себе, вернуть на историческую родину.
В Тбилиси, на неприметном пятачке, меж каменных громад домов, стоит скромный памятник философу. Учёный держит в руке факел знаний. Это немой укор прежде всего нам, его соотечественникам – мы не прислушались к человеку, предостерегавшему народ от роковых ошибок в будущем. Что касается России, где учёный провёл большую часть жизни – она также не вняла словам Мераба, сумевшего чётко определить губительную сущность царской и советской империй и указавшего выход из тупика во взаимоотношениях двух единоверных народов.
Мамардашвили реально олицетворял собой то, что в своё время провозгласил на одном из международных форумов покойный Зураб Жвания: "Я грузин – и, следовательно, европеец". Вот что Мамардашвили писал о великом поэте и публицисте Илье Чавчавадзе: "Чавчавадзе был европейской личностью, и автономное пребывание внутри России для него имело смысл лишь как путь к воссоединению с Европой. Историческое предназначение Грузии европейское, в силу того характера, какой имело наше первохристианство. От этой судьбы не уйти – необратимо то, что грузин не может не хотеть быть свободным и независимым в государственном отношении. Мы можем погибнуть, но если мы есть, мы должны эту судьбу выполнить". И ещё Мераб предупреждал: "Если мы будем собирать новое мышление из старых представлений, тогда с точностью копии повторим все структуры тоталитарной системы, и слепые вновь поведут зрячих, сгорбленных в знак всеобщего и полного повиновения. Захотел вождя? Осторожно. Знай, это рабство". Непохоже, что кто-нибудь в Грузии прислушался к этим словам.
А что Россия? Вновь Мамардашвили: "Сохраняются остатки русской традиции невозможности автономного существования социальных сил, помимо государства и власти. По такой же структуре происходит её непосредственная, неполитическая (и этим еще более опасная) реакция на национальные проблемы. Национальная независимость – это автономный феномен, который воспринимается как опасность и враг... Русские чувствуют опасность перед чем-то, что существует само по себе, и в них возникает агрессивная обида, основным элементом которой является то, что кто-то для себя чего-то захотел. Если русский народ сам не преодолеет эту структуру, Россия затонет..."
Через несколько лет после кончины Мераба Мамардашвили я делал передачу о нём для радио "Свобода". Много интересного о своём коллеге и друге рассказал ныне покойный тогдашний директор грузинского института философии академик Нико Чавчавадзе. В конце монолога, который я не решался прерывать, он вдруг, обращаясь куда-то в пространство, с горечью произнёс: "Где ты, Мераб, и как нам быть?" С тех пор, кажется, ничего не изменилось.
