Новый год по восточному календарю уместно отметить в Дальневосточных галереях нью-йоркского музея Метрополитен. Сейчас там праздник: Азиатскому отделу исполнилось 100 лет. Однако, чтобы насладиться шедеврами, надо научиться “читать” китайскую живопись.
Самое утонченное – наряду с каллиграфией – из всех восточных видов искусств, она требует сосредоточенности и награждает покоем. Эта живопись стремилась растворить тревоги дня в безвременной красоте. Суть ее эстетики – мирная, умиротворяющая. Когда азиатские художники впервые побывали в европейских музеях, они назвали все наши прославленные полотна – "картинами войны". Азия, конечно, воевала ничуть не меньше Европы, но ее духовным идеалом был не агон, а гармония.
Китайские картины нельзя смотреть на ходу. На них не глядят – их созерцают, соблюдая подробно разработанные в старом Китае правила и приемы. Так, считалось, что одних художников лучше разглядывать на балконе в сумерках, других – в снежный день, третьих – за вином, четвертых – в садовой беседке, пятых – под музыку. Конечно, в музее ничего из этого не получится, но и мы можем сделать необходимое: замереть и отдаться впечатлению, позволяя картине прорасти в нашем сознании.
Почти каждый экспонат изображает одно и то же: горы и реки. Веря, что скалы и воды, как ян и инь, исчерпывают вселенную, китайский художник редко писал что-нибудь другое.
Если на Западе мастера учили писать человека, считая, что потом живописец уже сможет воспроизвести на холсте все остальное, то на Востоке – прямо наоборот: пейзаж был всему мерой. Великий Го Си, главный авторитет классической эры, наставлял учеников: “Для гор воды – это жилы с кровью; трава и деревья – это их волосы; дымки, облачка – их цвет лица. Для вод горы – это лицо; беседки, павильоны – это глаза с бровями; рыболовные сети и удочки – их души”.
За антропоморфным уподоблением пейзажа человеку стоит целостная концепция "живого", "одухотворенного" мира, которую нам проще принять сегодня, чем сто или двести лет назад. Ведь экологическое мышление уже приучило нас воспринимать природу системой взаимосвязанных элементов, а не коллажем мертвых предметов, от перестановки которых сумма не меняется.
В китайском пейзаже все дышит и меняется. Это – не копия чудного уголка, а портрет мироздания в процессе его становления. Как только наши глаза привыкнут замечать работу кисти, мы увидим, что ее вибрация передалась очертаниям гор. Камни изображены как силовые поля на уроках физики. Твердая материя тут – не склад атомов, а сгусток энергии. И опять такой взгляд сегодня, после Эйнштейна, нам куда ближе, чем раньше. Энергия (китайцы называли ее "ци") пронизывала мир, образуя его. Сконцентрированная на бумаге или шелке, она служила аккумулятором, заряжающим нас жизненной силой.
Если на вертикальном свитке мы можем окинуть одним взглядом всю “природу” сразу, то горизонтальный свиток требовал от зрителя другой стратегии. Такую картину медленно – часами! – разворачивали (примерно по метру за раз). Это позволяло совершить умозрительное путешествие по пейзажу. Зритель превращался в путника, чью точку зрения художник удерживал на всем протяжении долгого маршрута. Живопись тут приобретала временное измерение и смыкалась с музыкой. Картину не смотрели, а проживали как симфонию – или видовой фильм, правда, такой утонченности, которую наше кино еще не научилось достигать.
Беда китайской живописи в том, что старинные картины (лучшие – времен династии Сун) плохо сохранились, а те, что есть, хранят в запасниках, оберегая от даже щадящего света. Оно и понятно: бумага и шелк – слишком хрупкий материал. Репродукции тут мало помогают. Китайская живопись даже при современных способах печати не поддается фотографическому воспроизводству. В книгах она умирает, кажется скучной и однообразной. Поэтому так важно, что в этом году в связи со столетним юбилеем кураторы музея устроят 17 (!) выставок. И им есть что показать. За последние десятилетия восточное собрание Метрополитен, благодаря щедрым дарам и завещаниям, стало одним из лучших и самых полных во всем мире, не исключая азиатских столиц.
