Одна из самых важных черт нынешней российской ситуации – глубокий консервативный поворот в культурной политике. Точнее было бы сказать не консервативный, но реакционный, и не культурная политика, а воинствующее бескультурье. Россия не Европа, Запад утратил вековые культурные ценности, и Россия, мол, единственное сейчас в мире место, где эти ценности сохраняют и как бы преумножают. Раздаются призывы к возвращению патриархальных порядков, к домострою и шариату, как высказался один думский депутат. Говорят о "консервативной революции", связывая таковую с антидемократической и антилиберальной идеологией, которая в свое время породила европейский фашизм. Восстанавливают подмоченный авторитет поздних реакционных романтиков вроде Карла Шмитта. Но это, так сказать, на вершинах. В быту – восстановление практики православного мирского активизма на манер дореволюционной черной сотни.
Вести с этими тенденциями и этими людьми культурную полемику – дело безнадежное, да в принципе и ненужное, ибо они глубоко некультурны. Проблема в том, что ситуация создана сверху, запущена властью. И здесь она делает роковую ошибку. Опираться на подобную идеологию и на подобные социальные элементы – путь в лучшем случае тупиковый, а в перспективе – ведущий к катастрофе.
Тому масса примеров из самой же российской истории, причем не только на властных верхах, но и в культурной – действительно культурной – среде. Мысли об упадке Запада, об утрате им культурной инициативы высказывалась в девятнадцатом веке людьми, которым не чета нынешние идеологи вроде Дугина и Проханова. Такие мысли были свойственны некоторым большим русским людям, культурным гениям – и тем более показательно, что их идеологические верования и политические прогнозы самым скандальным образом провалились.
Два таких примера особенно показательны. Это Тютчев и Достоевский. Первый в разгаре европейских революций 1848–49 гг. написал несколько брошюр, главная из которых "Россия и революция". Мысль поэта была та, что в мире осталось две силы – вот эти самые революция и Россия. Запад погибает в ее огне, а Россия стоит неприступным бастионом на пути этой огнедышащей лавы, ибо Россия – единственная страна, верная заветам христианства, забвение каковых привело к глубочайшему кризису Запада.
Но вот прошло полвека, и все расставилось по-другому: революция, революционная бунтовская, радикальная идеология и политика была изжита Западом, а Россия погрузилась в пучину революции, носящей к тому же резко антихристианский и антицерковный характер. Никаких краеугольных камней и устоев у России против революции не обнаружилось.
В России социализм стоил 100 миллионов голов, а Запад мирно осуществил социальные реформы в духе гуманитарного социализма
Несколько позже на ту же тему высказывался в своей публицистике Достоевский. Он понял, что главная тема 19-го века – социализм, и много говорил о том, что создать гармоническое справедливое общество, имеющее в виду общую пользу, как раз Запад не может. Потому что западный человек – индивидуалист и рационалист, он живет не высокими эмоциями, а трезвыми расчетами, и никого на Западе к идее мирного врастания в социализм не склонить, западный человек привык "делиться", то есть торговаться, соблюдать свой интерес в первую очередь. С таким человеческим материалом социализм не построить, его возможно только осуществить насильственно. Достоевский сам при этом оставался в душе социалистом, со времен еще кружка Петрашевского, он был то, что называется христианский социалист. Социализм, говорил Достоевский, – это не расчет, не дележка, а братство. И братскими чувствами обладает не западный человек, а скорее русский, воспитанный в православии. Русский и есть православный в первую очередь и в последнем выражении.
Это Достоевский писал еще в 1862 году в путевых очерках "Зимние заметки о летних впечатлениях" – результат его первой поездки в Европу. Но и пятнадцать лет спустя, в 1877 году, в "Дневнике писателя" он снова говорил об этом и произнес здесь впечатляющие слова, выдал устрашающую формулу: социализм на Западе будет стоить 100 миллионов голов – в силу все той же нерасположенности западного человека к братской гармонии.
Нужно ли напоминать о дальнейшем, о судьбе этого пророчества? Оно сбылось с точностью до наоборот. Это в России социализм стоил 100 миллионов голов (точно так и не посчитали), а Запад мирно осуществил социальные реформы в духе самого что ни на есть гуманитарного социализма, "социализма с человеческим лицом", как стали говорить. Можно вспомнить еще Владимира Соловьева, сказавшего, что революционеры на Западе делают ту работу, от которой отказались христиане, – строят гуманистическое общество.
Вот два скандальных – по-другому и не скажешь – примера того, как самые крупные, действительно гениальные русские люди терпели крах, когда пытались видеть Россию как некую изначальную благую альтернативу "гнилому Западу". Ошибка их вырастала из старого, славянофильского еще предрассудка: реальному образу Запада, со всеми его шумихами, бурями и неурядицами, противопоставляли идеальный образ России в ее "идее". Это же продолжается и сейчас.
Нынешние либеральные публицисты предлагают вместо разговоров о духовной России и загнивающем Западе сравнить реальные цифры, позволяющие измерить и взвесить невесомые, казалось бы, духовные ценности: сравнить, к примеру, статистику абортов, разводов, брошенных детей, алкоголизма в России и на Западе. Методология, конечно, правильная, необходимая, но не достаточная. Вот для ее восполнения я и привел пример двух русских гениев – действительных, а не мнимых, – которые удручающе провалились, пытаясь играть в ту же игру, гальванизировать мифы о духовной России и бездуховном Западе.
