1 марта отчетливо показало: в нынешней России есть две идеологические силы: "Антимайдан" и то, что я берусь называть "Русский Майдан". Системные левые (КПРФ) и локально-внесистемные левые силы типа столичного "Моссовета" никакого явного общественного влияния не имеют. Это подчеркивается комизмом требований/просьб левых к Путину – убрать со своих постов "либералов" Медведева или Собянина. В стране нет силы, выступающей за проведение реформаторской политики, являющейся альтернативой революции. Более того, в стране нет и интеллектуального движения за отказ от революции в пользу реформ.

Русские революции "откладывались" или "спускались на тормозах" потому, что "производители смыслов" вели интенсивную работу по противопоставлению революции и реформ. И были реформаторы, и была явная программа реформ, пусть и эскизная. Даже просматривались деятели, готовые реформаторское движение возглавить: Александр II, Витте, Столыпин, условный "молодой Косыгин", Горбачев, Медведев...

В России разговоры о реформаторской альтернативе прекратились после второго процесса Ходорковского. В итоге выкристаллизовались две позиции: "режим должен пасть" (ибо ужасный конец лучше ужаса без конца) и "не надо рушить режим" (ибо, как писал Гёте, "непорядок хуже, чем несправедливость"). Очевидно, что при таком настрое сдвиг общественного мнения в сторону прореволюционных настроений – дело времени.

Но уже во время революций всегда есть шанс у некоей умеренной альтернативы, которая оказывается у власти, будучи вознесенной революционной волной. Эта альтернатива (третий вариант) может возникнуть и из умеренного крыла революции, и из умеренного крыла контрреволюции. Это четко проявилось в ходе Первой русской революции, когда "могильщик революции" Столыпин своими руками выполнил ее главную задачу – похоронил в России феодализм, превратив хозяйственную систему страны в простую разновидность рыночного авторитаризма. Маркс и другие внимательные комментаторы французских революций отметили такую их склонность, как, говоря современным языком, инерционный "занос" куда дальше той степени трансформации, которая приемлема для данного социума, а потом возвращение в новое равновесное состояние.

Временное правительство как реформатор провалилось, и к ноябрю 1917 года в стране в качестве основных идеологически-политических акторов были только две силы – большевики с радикально-левыми союзниками и будущие белогвардейцы. Эсеровско-социал-демократическая альтернатива правым и левым авторитаристам потерпела полный крах.

После победы большевиков выяснилась такая закономерность, как неизбежный триумф центризма, но уже среди революционеров. В результате триумфатор Ленин был вынужден отказаться от антирыночных коммунистических экспериментов и от мировой революции, вернуться к эсеровскому варианту аграрной реформы и государственному капитализму (тот самый "третий вариант", потерпевший крах в 1918 году), а его преемники встали на путь восстановления имперской государственности и вписались в пертурбации европейской дипломатии. Для "обратной" корректировки Сталину потребовалась его "революция сверху".

В событиях 1988-1991 годов (и не только в России) очень выразительно реализовался "третий вариант" – не уничтожение демократическими и национально-демократическими движениями номенклатурной государственности, а ее подчинение задачам создания рыночных национальных государств. В итоге, когда Ельцин понял, что теряет контроль над госаппаратом, ему пришлось решиться на "революцию сверху" осени 1993 года; только тогда он смог пойти на антисоциалистические реформы.

У стоящей на повестке дня в России антикоррупционной ("антикриминальной") революции очень трудно найти "третий вариант" – такие революции сносят всю старую правящую верхушку. Поэтому любой реформаторский вариант по необходимости включает в себя ритуальное жертвоприношение видных сановников и идеологии старого режима. В Украине "третьим вариантом" стало правление Порошенко-Яценюка, временно остановивших развитие антиноменклатурной революции, предотвративших соскальзывание Майдана на "якобинскую" стадию. Разумеется, Янукович, вместо расстрела Майдана, мог назначить Порошенко премьер-министром, а сам уйти в политическую тень. Но как вожак коррумпированного клана, он все равно бы стал первой мишенью общественного негодования, и вопрос о его (и его сподвижников) бегстве из страны не потерял бы актуальности.

В России нет Порошенко. Альтернатива путинизму – стратегия политических и экономических реформ, чистка бюрократии, в первую очередь силовой, – не может быть проведена ни одной из фракций истеблишмента. В этом отличие от ситуации 1991-1996 годов, когда именно силами партхозноменклатуры в России происходил идеологический и институциональный демонтаж социализма. Поэтому антипутинистская революция снесет весь истеблишмент полностью. На роль российского Порошенко мог бы подойти Прохоров, но он оказался настолько не политик, насколько это возможно вообще. Умеренное крыло "Антикриминальной революции" мог бы возглавить "освобожденный народом из застенков" Ходорковский, но как швейцарский житель он эту возможность утратил.

В России больше нет ни одного авторитетного политика, который мог бы возглавить респектабельное крыло антипутинской оппозиции, объединив либеральную часть бюрократического и предпринимательского истеблишмента, и либо попытаться провести революцию по наиболее "отлогой" траектории, либо провести реформы при "живом Путине", как это происходило в Чили в конце эпохи Пиночета.

С этой точки зрения очень важным является обращение Чубайса к Путину и к "русско-майданной" оппозиции, которое, естественно, тут же вызвало нападки со стороны антипутинистов. Раздражение вызвала симметрия призыва к обоим сторонам остановить соскальзывание к гражданской войне. Понятно, однако, что со стороны Чубайса это было такой же дипломатической условностью, как и стандартные международные призывы к обеим сторонам конфликта (и агрессии, и к ее жертве) остановить военные действия. Именно за такую "симметрию" подвергли яростной критике февральские минские соглашения — ведь в них Россия не была названа ни стороной конфликта, ни агрессором. Очевидно, что обвинения брошены неким "темным силам", которые своим безумием и разрушают последние надежды на компромисс. От оппозиции в этом контексте требуется лишь снизить градус риторики, например, отказаться от прямых обвинений Путина в политических убийствах и от призывов, скажем так, отправить путинистов "на гильотину".

Давайте вспомним, что 19 лет назад именно Чубайс удержал Ельцина от "плана Коржакова" – разогнать Думу, ввести ЧП и отменить президентские выборы, что в контексте тех событий означало приостановить политическую жизнь (возможно, соблазнив Зюганова постом в правительстве), и добился продолжения борьбы с компартией. Возможно, сегодня мы проходим схожую историческую бифуркацию.

Однако Чубайс, который, как глава правительства, мог бы стать лидером умеренных реформ и дозированной демократизации, уже совершенно "непродаваем" – ни общественности, ни новому истеблишменту, для которого он, недавний главный инженер проекта рыночных реформ, уже почти никто. Его призыв опоздал лет на пять.

После убийства Немцова карты сданы окончательно. Убийство царской семьи почти 97 лет назад очень наглядно показало, что большевики готовы буквально на все в своей защите полученной власти. Ночное злодеяние у стен Кремля демонстрирует: за этими стенами есть силы, готовые идти до конца в своем сопротивлении любым переменам.

У России нет шансов на управляемые сверху реформы. Нет лидера умеренного истеблишмента, готового возглавить возвращение к "олигархической" плюралистической демократии конца 1990-х годов. Нет и лидера для умеренного крыла революции.

Евгений Ихлов – эксперт Движения за права человека, общественный деятель и публицист