Роман Лейбов –​ писатель, доктор филологии, ученик Юрия Лотмана, преподаватель кафедры славистики Тартуского университета, первопроходец Рунета, первый русский автор Livejournal.com, а также создатель гипертекстового интерактивного романа "РОМАН" и личный секретарь Май Иваныча Мухина. В этом семестре он расскажет группе англоязычных студентов о специфике russian media.

–​ Роман, вам не кажется, что гипертекст умирает, потому что никто не читает ссылок?

– Да, кажется. Уплощение гипертекста определенно случилось. Но это такая история: если у тебя есть новая штука, ты все время держишь ее в руках, вертишь, что-то с ней делаешь, всем показываешь. А потом устаешь, и она становится для тебя просто функциональной. С гипертекстом была ровно такая история.

–​ Я недавно опубликовала интервью, которое разошлось в сети. В одном сетевом СМИ его переписали, украсив превосходными степенями и яркими метафорами. Даже прямую речь. При этом в тексте имелась ссылка на оригинал. То есть люди, видимо, считали, что тот текст и этот – одно и то же?

– Да, понятие о тождестве размывается. Начнем с того, что мы переоцениваем традиционную форму культуры. Нас научили, что у книжки есть автор. Но многие и книжки бумажные так читают, что название, цвет обложки запоминают, а автора – нет: какая разница, кто написал. Когда это явление приходит в интернет, оно становится еще более наглядным. Прежние издатели знали, что имя автора надо ставить на обложке. А теперь, делая "копипейст", его просто пропускают. И огромное число текстов анонимизируется. Господствует фольклорное представление, что, в общем, у текста автора нет. В нашей старой культуре оно было подавлено, а теперь опять выплеснулось наружу. Подобных историй масса. Иван Федорович Давыдов, к примеру, ужасно обижается, что его бессмертное стихотворение о том, как "пятого помятого спасла Чулпан Хаматова", цитируют то как "народный фольклор" (люблю это выражение), то как "устный фольклор". Зря, по-моему, обижается. Это как народная песня. Вот, допустим, у меня есть соседка Екатерина, она "хорошо поет". А что это значит? Во-первых, она мелодию похитрей выводит, а во-вторых, слова похитрее расставляет. А вот Марфа, она как все поет. С точки зрения нашего сознания, это разные песни. С точки зрения людей традиционной культуры – одна. И ваше интервью и переписанное на сайте с точки зрения фольклорного сознания – это один текст, причем второй вариант улучшенный.

​–​ Это широкие народные массы, хлынувшие в интернет, внесли фольклорную струю?

– Да, в значительной мере. По части утраты авторства это очень заметно. Этому способствуют новые стандарты интернет-СМИ. Даже когда я смотрю на сайт сетевого образования "Арзамас" , мне сильно не хватает имени автора лекционного курса крупными буквами в самом начале.

–​ А какое влияние на интернет оказывает идеологизация народных масс?

– Интернет тут дело десятое. Конечно, все, что думают массы, выплескивается в сеть и форсировано расходится. В виртуальном мире, понятное дело, можно вести себя агрессивнее, чем в реальном. И это немного, конечно, индуцирует общее безумие. Но на фоне телепропаганды интернетом, кажется, можно пренебречь. В основном, сеть работает не как средство воздействия на мозги, а как поле организации, и все добровольческие движения завязаны именно на ней. Но это не про тексты. А что касается индукции насилия и агрессии, я не очень часто хожу в "Фейсбуке" по специфическим ссылкам – их можно сразу опознать по характерному дизайну и заголовкам, и не смотрю телевизор, меня от него тошнит. Но иногда у меня совесть просыпается, и я вспоминаю, что я в этом семестре должен рассказывать студентам на английском языке про russian media. И тогда я включаю телевизор и вижу, что там градус безумия зашкаливает.

–​ А что вы расскажете в своем курсе про русские медиа?

– Есть такое модное понятие newslore, объединяющее новостные потоки в СМИ и новый сетевой фольклор. Это агломераты образов, образная каша, из которой мы можем вычленить отдельные сюжеты и внутри них обнаружить связность. В более или менее нормальном новостном пространстве для языка, который описывает мир, действуют определенные условности. Конечно, это тоже отчасти мифологизированный язык, например, используются такие конструкции, как "европейские страны хотят". Но до уровня овеществления метафор, насыщенного метафорического бульона, как в русском новостном и сетевом языке, дело все же не доходит. К примеру, первое лицо российского государства вдруг начинает на камеру рассказывать историю про медведя, которому нужно сохранить когти и зубы, и не питаться ягодками и грибочками, а продолжать гонять поросяток. Этот довольно длинный фрагмент прямой речи президента целиком метафоричен и, в общем, не совсем прозрачен. Мы, конечно, понимаем, о чем идет речь, и он сам рассказывает далее про средства сдерживания. Но есть люфт между знаком и обозначаемым. И ты можешь уйти в этой образной каше довольно далеко. Вот я и попытаюсь раскрутить для студентов эту "зоологическую" историю и показать разные ее изводы в последнее время.

–​ Как эта информация действует на мозги человека, ее потребляющего?

– У человека в сознании выстраивается отдельный от реальности метафорический ряд, и он начинает в нем жить. В этой аллегории есть какие-то животные, которые, как это бывает в мифологической картине мира, перетекают друг в друга и могут заменять друг друга. Образные атрибуты вдруг переносятся с одного объекта на другой, приобретают неожиданное значение. Прекрасная иллюстрация – история с георгиевской ленточкой. Она рождается как вполне скучный бюрократический проект, сдобренный некоторой фантазией сотрудников РИА, в 2005 году. А потом на этой почве вдруг развивается фантастическая история с выраженным зоологическим кодом. У Леви-Стросса эта техника называется бриколаж (создание предмета или объекта из подручных материалов). Ее довольно трудно объяснить словами, нужно показывать: посмотрите, вот георгиевская ленточка, вот тексты, с ней связанные, изначально вполне эмблематические, связанные с воинской славой. Происходит реактуализация белогвардейских смыслов, притягивание смыслов Великой Отечественной с преувеличением роли цветов. Потом происходит подмена, и она дает широкие всходы этих цветов в патриотическом лагере. Затем буквально на наших глазах возникает идея колорадских жуков, то есть насекомых. Ну, это понятно, для дегуманизации врага. Затем ответная идея – обвинение противника в фашизме, потому что немецкие фашисты описывали евреев как тараканов или мышей. С другой стороны возникает история про тигров, которые окрашены в те же цвета, есть такая серия агитационных картинок. А мы же помним, кто тигров целует и чей это альтернативный тотем. Тигры связываются с уссурийскими подвигами политика. Это занятно, ведь тотемом этого политика должен быть медведь. Но тигр отлично вписывается в цветовую гамму. Происходит перетекание тигра в медведя, оба оказываются, в сущности, одним животным. Дальше мелькает Маугли с Шерханом, а где он, там и бандерлоги. Это бесконечная продукция, она производится и тут же разрушается.

​–​ Вы описываете картину шизофрении.

– Точно. Это то, что называется бредом отношений и шизофренической образностью. Вот в таком мире мы живем.

–​ В мире легализованного бреда?

– В значительной степени. Ну как же, думает отдельный человек, не могут же все окружающие бредить. Мы же знаем: они бандерлоги, они мучают сына человеческого Маугли. Значит, они распяли мальчика в Славянске, а до этого они распяли беркутов в резиденции Януковича. Люди всех этих цепочек не выстраивают, для них эти сюжеты существуют как относительно автономные, но в реальности это непрерывное поле и это все рассказывают одни и те же люди. Они не проговаривают эту связность, но она для них объективно существует. Я думаю, что такие вещи всегда случаются в специальные эпохи, и не только в России, а во всем мире. Происходит модернизация, а потом вдруг как реакция на нее включается механизм архаизации. Нынешнее время немного похоже на эпоху охоты на ведьм: человечество в 90-е совершило гигантский информационный рывок, сравнимый разве что с последствиями распространении книгопечатания в Европе.

–​ А что делать-то? Ждать, когда все само по себе кончится?

– Кончиться все это должно само по себе, только не все доживут.

–​ Будут ли соцсети закрываться от интернета, ограничивать доступ? Или требовать от всех пользователей открыть лицо?

– Закрываться ничего не будет, а произойдет дифференциация. Сейчас социальные сети дифференцированы только пространственно. Наверное, появятся какие-то иерархически организованные сети наподобие экспертных сообществ, таких как Executive. Гуляет мечта в интернете о создании робота, который бы автоматически на основе формально-текстуальных признаков отсеивал идиотов. Это возможно?

Мне рассказали исторический анекдот из советского прошлого. Директор автобусного парка пришел к директору вычислительного центра и попросил написать программу для оптимизации расписания автобусов. Тот спросил об условиях. "Да что там, у нас одно условие – меньше расходовать бензин", – говорит директор парка. "Тогда, – отвечает начальник центра, – я вам и без машины скажу: автобусы должны стоять в парке". Для оптимизации количества идиотов в своем информационном поле нужно отключить все каналы коммуникации и свести общение к нулю. Либо нам нужно привыкнуть к тому, что идиотизм – часть человеческой природы. Как-то с этими людьми нужно мириться, с ними как-то разговаривать и перестать, в конечном итоге, считать их идиотами. Но в периоды обострения это действительно очень трудно.