Лукино Висконти, со дня рождения которого исполняется 100 лет, –один из тех немногих кинорежиссеров, которых в обязательном порядке проходят в киноинститутах, но в то же время просто смотрят для своего удовольствия, взяв напрокат. Еще он, исторически – завершение неореализма, яркая точка, поставленная фильмом "Рокко и его братья" в этом течении, которое оказало сильнейшее влияние на кино Восточной Европы и России, Советского Союза. Висконти наш – вот кто он еще.
Мы ловили знаки правды в советских фильмах, не подозревая, что это привет от Висконти и его предшественников по неореализму. Советским кинематографистам так или иначе европейское кино удавалось видеть, мы – воспринимали те достижения в их переложениях. Спасибо.
Кое-что доставалось советскому зрителю и напрямую. "Рокко", снятый в 1960 году, был показан в СССР уже в 62-м – необычно быстро для прокатного обихода: шла хрущевская оттепель. Аудиторию потряс изливающийся с экрана поток быта. Мощные страсти могли кипеть на кухне, и таких декораций, оказывается, не надо стесняться. В отечественных-то картинах даже пролетарская семья в будние дни садилась обедать за накрытый белой скатертью стол, а щи разливались из супницы. Персонажи Висконти бродили по миланской квартире в кальсонах, что поражало и порождало ощущение близости. В отечественном кино кальсоны могли быть только на партизанах, выведенных ночью на расстрел. Рокко и его братья ходили в кальсонах, будто так и нужно, и постепенно стало ясно, что так и нужно.
Лукино Висконти реабилитировал советский быт в глазах советского зрителя. И более того – сочетание быта с высотами искусства. Камера взмывала из полуподвала миланского квартала Ламбрате на крышу Миланского собора, и гремели оперные страсти. Пафос и красота – по нашей части, но все же без таких перепадов. У нас экране могли появляться бабочки и лакированные ботинки, но как можно помыслить, что под черным бостоном – бельевая бязь? Все знали, что это вещи разные. И вдруг оказалось – совместные, так тоже можно, так носят.
И висконтиевская опера легла на душу правильным образом. Он – самый оперный из всех режиссеров мировой истории кино. Первые кадры первого его фильма "Одержимость" идут под арию Жоржа Жермона из "Травиаты". "Любовный напиток" Доницетти звучит в картине "Самая красивая". "Трубадур" Верди – в "Чувстве". "Севильский цирюльник" Россини – в "Белых ночах" по Достоевскому. Снова "Травиата" – в "Леопарде". Висконти умер 17 марта 1976 года в Риме, не увидев свою последнюю картину "Невинный", не услышав с экрана вписанные им в сценарий мелодии из оперы Глюка «Орфей и Эвридика».
В России одной из социально-эстетических отдушин была классическая музыка, опера. Слава богу, был Большой театр, примерно с тем же, что в Милане, репертуаром. В разгар борьбы с космополитизмом из репродукторов по всей стране неслись арии Верди и Пуччини.
На нашей рижской коммунальной кухне их вдумчиво слушал ответственный квартиросъемщик отставной полковник Пешехонов. Потом вставал и, не убавляя громкости, шаркающей кавалерийской походкой, наступая на завязки кальсон, с пачкой "Казбека" и подшивкой "Огонька" надолго уходил по длинному коридору в сортир.
Мы ловили знаки правды в советских фильмах, не подозревая, что это привет от Висконти и его предшественников по неореализму. Советским кинематографистам так или иначе европейское кино удавалось видеть, мы – воспринимали те достижения в их переложениях. Спасибо.
Кое-что доставалось советскому зрителю и напрямую. "Рокко", снятый в 1960 году, был показан в СССР уже в 62-м – необычно быстро для прокатного обихода: шла хрущевская оттепель. Аудиторию потряс изливающийся с экрана поток быта. Мощные страсти могли кипеть на кухне, и таких декораций, оказывается, не надо стесняться. В отечественных-то картинах даже пролетарская семья в будние дни садилась обедать за накрытый белой скатертью стол, а щи разливались из супницы. Персонажи Висконти бродили по миланской квартире в кальсонах, что поражало и порождало ощущение близости. В отечественном кино кальсоны могли быть только на партизанах, выведенных ночью на расстрел. Рокко и его братья ходили в кальсонах, будто так и нужно, и постепенно стало ясно, что так и нужно.
Лукино Висконти реабилитировал советский быт в глазах советского зрителя. И более того – сочетание быта с высотами искусства. Камера взмывала из полуподвала миланского квартала Ламбрате на крышу Миланского собора, и гремели оперные страсти. Пафос и красота – по нашей части, но все же без таких перепадов. У нас экране могли появляться бабочки и лакированные ботинки, но как можно помыслить, что под черным бостоном – бельевая бязь? Все знали, что это вещи разные. И вдруг оказалось – совместные, так тоже можно, так носят.
И висконтиевская опера легла на душу правильным образом. Он – самый оперный из всех режиссеров мировой истории кино. Первые кадры первого его фильма "Одержимость" идут под арию Жоржа Жермона из "Травиаты". "Любовный напиток" Доницетти звучит в картине "Самая красивая". "Трубадур" Верди – в "Чувстве". "Севильский цирюльник" Россини – в "Белых ночах" по Достоевскому. Снова "Травиата" – в "Леопарде". Висконти умер 17 марта 1976 года в Риме, не увидев свою последнюю картину "Невинный", не услышав с экрана вписанные им в сценарий мелодии из оперы Глюка «Орфей и Эвридика».
В России одной из социально-эстетических отдушин была классическая музыка, опера. Слава богу, был Большой театр, примерно с тем же, что в Милане, репертуаром. В разгар борьбы с космополитизмом из репродукторов по всей стране неслись арии Верди и Пуччини.
На нашей рижской коммунальной кухне их вдумчиво слушал ответственный квартиросъемщик отставной полковник Пешехонов. Потом вставал и, не убавляя громкости, шаркающей кавалерийской походкой, наступая на завязки кальсон, с пачкой "Казбека" и подшивкой "Огонька" надолго уходил по длинному коридору в сортир.
