Иван Толстой: Архивный час. Дети Шаляпина.
Великий певец был женат дважды – на Иоле и Марии. В общей сложности у него было девять детей. В первом браке – шестеро (Игорь, Борис, Федор, Татьяна, Ирина, Лидия), во втором – трое (Марфа, Марина, Дасия).
Практически все шаляпинские дети так или иначе связали себя с искусством. Борис стал художником, Федор актером, Ирина и Татьяна актрисами, Марина в каком-то смысле тоже имела отношение к искусству - она стала Мисс Россия в 1931 году на конкурсе, проходившем в русском эмигрантском Париже. Ее фотографии печатались потом во всей изгнаннической прессе. Если это относить не к искусству, то к чему же?
Все дети обожали своего отца, и Федор Иванович в них души не чаял. Все они, куда бы их ни бросила судьбина, оставили воспоминания. Жаль только, что не всем удалось записать их на пленку. Сегодня мы послушаем то, что дошло до нас.
Но сперва – о том, что заставило Шаляпина покинуть Россию и, тем самым, разделить семью. Тридцать лет назад на волнах Радио Свобода прозвучали те главы шаляпинских мемуаров, которые советской цензурой были вырезаны из его книги. Эти страницы и читал у нашего микрофона бывший артист московского «Современника» Лев Круглый.
Федор Шаляпин: «Театральные дела, недавно побудившие меня просить свидания у Ленина, столкнули меня и с другим вождем революции - Троцким. Повод, правда, был другой. На этот раз вопрос касался непосредственно наших личных актерских интересов.
Так как гражданская война продолжалась, то с пайками становилось неладно. Особенно страдали актеры от недостатка жиров. Я из Петербурга иногда ездил на гастроли в московский Большой театр. В один из таких приездов московские актеры, жалуясь на сокращение пайков, просили меня за них при случае похлопотать.
Случай представился. Был в театре большой коммунистический вечер, на котором, между прочим, были представители правящих верхов. Присутствовал в театре и Троцкий. Он сидел в той самой ложе, которую раньше занимал великий князь Сергей Александрович. Ложа имела прямое соединение со сценой, и я как делегат от труппы отправился к военному министру. Министр меня, конечно, принял. Я представлял себе Троцкого брюнетом. В действительности это скорее шатен-блондин с светловатой бородкой, с очень энергичными и острыми глазами, глядящими через блестящее пенсне. В его позе - он, кажется, сидел на скамейке - было какое-то грузное спокойствие.
Я сказал:
- Здравствуйте, тов. Троцкий!
Он не двигаясь просто сказал мне:
- Здравствуйте!
- Вот, - говорю я, - не за себя, конечно, пришел я просить у вас, а за актеров. Трудно им. У них уменьшили паек, а мне сказали, что это от вас зависит прибавить или убавить.
После секунды молчания, оставаясь в той же неподвижной позе, Троцкий четко, буква к букве, ответил:
- Неужели вы думаете, товарищ, что я не понимаю, что значит, когда не хватает хлеба? Но не могу же я поставить на одну линию солдата, сидящего в траншеях, с балериной, весело улыбающейся и танцующей на сцене.
Я подумал:
- Печально, но резонно.
Вздохнул и сказал:
- Извините, - и как-то стушевался.
Я замечал не раз, что человек, у которого не удается просьба, всегда как-то стушевывается...
Иван Толстой: Лев Круглый читал отрывок из шаляпинских воспоминаний, не прошедший советской цензуры. Запись 1985 года. В один из своих приездов в Москву сын Федора Ивановича Федор, киноактер, наговорил свой рассказ об отце на пластинку. Ни года записи, ни названия пластинки я, к сожалению, не знаю. И Юрий Иванович Метелкин, любезно предоставивший эту запись для нашей сегодняшней программы, также теряется в догадках. Но, как бы то ни было, Федор Федорович Шаляпин – об отце. Фонограмма.
Федор Шаляпин: Я никогда не видел, не знал, как он готовит свои роли, но одну роль Кончака я видел, как он готовил, я даже ему помогал, как это ни странно. Он брал меня с собой, мы много ходили, и рассказывал, как он будет играть эту роль, как он парик закажет, какой будет костюм. Кончак с охоты приезжает с соколом на лошади, вот он слезает с лошади пыльный, грязный, ему подносят полотенце с водой, и в это время про князя говорил: «Как там поживает князь мой?». И потом ему подносили халат бухарский, который он купил на выставке, который я ему указал, международная была выставка, был советский павильон, я говорю: «Вот!». У меня была татарская шапочка зеленая, у отца была голова меньше, чем у меня, как это ни странно. Сделали еще какие-то блестки, и получился чудный костюм. В первом спектакле он был бедно одет, сказал: «Знаешь, цепь мне надо. Я должен быть таким торжественным ханом».
У отца не было какого-то невероятного голоса, как у Таманьо, который феноменальный голос имел, нечеловеческий. У отца был человеческий голос, обыкновенный, просто оперный голос, как у всех. Он не силой брал публику, а интерпретацией, кардинальностью своей интерпретации. Рубинштейн написал: «Тебя я, вольный сын эфира, возьму в надзвездные края», а отец пел «Тебя Я, вольный сын». Он такой гордый — я.
Иван Толстой: Сын об отце. Федор Шаляпин о Федоре Шаляпине. Дата этой записи неизвестна. Дети Шаляпина. Не все они оказались в эмиграции, некоторые всю жизнь прожили в России. Как, например, Ирина Федоровна. В 1958 году на сцене московского Дома актера она принимала участие в шаляпинском вечере и выступала с пересказом мемуаров своей матери балерины Иолы Торнаги.
Ирина Шаляпина: Моя мать — итальянка Иола Торнаги. Историю ее знакомства с моим отцом Федором Ивановичем Шаляпиным я расскажу с ее слов.
“В 1896 году я танцевала в Милане. На зимний сезон у меня уже был подписан контракт в Лион, как вдруг я получаю через агентство Кароцци предложение выехать с балетной труппой в Нижний Новгород. Приглашал С. И. Мамонтов.
Для нас, итальянцев, это было событием. Россия казалась нам далекой и загадочной страной.
Наконец мы прибыли в Нижний Новгород. Нам объяснили, что надо будет переехать на другой берег Волги.
Волга поразила нас своими просторами. У нас в Италии таких рек нет. Вдруг мы увидели какое-то странное сооружение, похожее на мост. На нем уже было много людей и, что нас особенно удивило, — телеги, запряженные лошадьми, коровы, какие-то корзины с курами... Нам предложили войти на этот мост. И вдруг мост, к великому нашему изумлению и страху, поплыл... Это был паром.
Переправившись на другую сторону Волги, мы, смеясь и перекидываясь шутками, всей ватагой двинулись пешком к Николаевскому театру, который, как оказалось, был недостроен. Кругом сновали какие-то люди, рабочие таскали известку и прочий строительный материал. Это было для нас неожиданным сюрпризом, и многие из моих товарищей стали громко выражать свое недовольство. На площади поднялся шум!
Вдруг видим, издали, направляясь к нам, идет высоченный мужчина. Он приветствовал нас, размахивая шляпой, и беспечно и весело улыбался.
Артист Малинин, который встречал нас на вокзале, подвел к нам этого человека. Он был худ, немного нескладен из-за огромного роста, у него были серо-зеленые глаза, светлые волосы и ресницы, его широкие ноздри возбужденно раздувались, а когда он улыбался, обнажались крепкие и ровные зубы.
— Федор Шаляпин, — представился он. У него был приятный грудной голос. Малинин объяснил нам, что это молодой бас, которого С. И. Мамонтов пригласил на летний сезон. Нам было очень трудно запомнить его фамилию, и мы стали называть его: “Иль-бассо”.
Молодой Шаляпин сейчас же принял горячее участие в нашей судьбе. Проводив нас в гостиницу, он заявил, однако, что здесь дорого, неудобно, что он советует нам переехать на частную квартиру, где живет сам, где замечательная хозяйка и где он, конечно, будет всячески ухаживать за нами. Все это объяснялось жестами, мимикой и было очень смешно. Все же мы с подругой Антоньеттой Барбьери решили остаться в гостинице.
Вскоре начались репетиции. Я познакомилась с С. И. Мамонтовым: удивительный это был человек, художник и знаток театра, он прекрасно говорил по-французски и по-итальянски, и нам с ним было интересно и легко разговаривать.
К открытию сезона готовили оперу “Жизнь за царя”. Наш балет усиленно репетировал мазурку и краковяк. Но итальянец Цампелли, хотя и прекрасный балетмейстер, поставил танец в неверных темпах. На закрытой генеральной репетиции мы разошлись с оркестром и в смущении остановились; остановился и оркестр.
Скандал!!!!
И вдруг на весь театр раздался молодой раскатистый смех. В ложе сидел Шаляпин. Одна из наших подруг подошла к рампе и сказала ему громко:
— Cretino! (Кретин!)
Он опешил...
— Кто кретино?
— Voi! (Вы!) — ответила она.
Шаляпин страшно растерялся и с виноватым видом замолчал.
После этого случая нам предложили ехать домой — в Италию. Но тут уже заговорила во мне национальная гордость.
— Неужели, — думала я, — эта неудача опозорит всю нашу труппу?..
Я пошла в дирекцию и попросила дать нам русского балетмейстера. Дирекция согласилась, и мы исполнили мазурку с большим “брио”.
Вскоре я заболела. Шаляпин спросил Антоньетту, почему я не прихожу на репетиции. Она жестами объяснила ему, что я больна. Тогда он сразу закричал:
— Dottore, dottore! (Доктора, доктора!)
На следующий день ко мне явился артист нашего театра, врач по образованию.
Я уже начинала поправляться, как вдруг Антоньетта заявила мне, что “Иль-бассо” пристает к ней с просьбой разрешить навестить меня.
И вот в один прекрасный день раздался громкий стук, и на пороге появился “Иль-бассо” с узелком в руке. Это оказалась завязанная в салфетку кастрюля с курицей в бульоне.
Как всегда жестами, он объяснил мне, что это очень полезно и что все это надо съесть. И эта трогательная “нижегородская курица” навсегда осталась у меня в памяти.
Вскоре мы с Антоньеттой переехали на квартиру, где жил Шаляпин, и подружились с ним. Он рассказал о своем тяжелом детстве, и мы были увлечены его непосредственностью и обаянием.
В ту пору Федор был беден. Все его имущество заключалось в небольшой корзине, обшитой клеенкой. Здесь хранилась пара белья и парадный костюм: светлые брюки и бутылочного цвета сюртук. В особо торжественных случаях он надевал гофрированную плоёную сорочку и нечто вроде манжет а-ля “Евгений Онегин”. Этот странный костюм ему очень шел.
Но самое интересное в его имуществе были две картины — пейзажи — подарок какого-то товарища. Он бережно возил их с собой. Гордился он и самоваром, выигранным за двадцать копеек в лотерее.
Однажды в ссоре со своим товарищем — артистом Кругловым — он порвал свой парадный сюртук. С виноватым видом пришел “Иль-бассо” ко мне с просьбой зачинить дыру в рукаве. Я была возмущена этой дракой, но сюртук все же починила.
Мы заметили, что часто, выйдя из нашего домика, Шаляпин, стоя на тротуаре, громким раскатистым басом что-то кричал на всю улицу. Слов мы понять не могли и нам слышалось лишь:
— Во-о-о!..
После этого странного возгласа со всех сторон съезжались таратайки. Шаляпин садился в одну из них и уезжал.
Как-то мы с Антоньеттой спешили на спектакль. Мы вышли из ворот и хотели нанять извозчика, но такового не оказалось. Тогда, вспомнив, как это делал Шаляпин, мы стали, подражая ему, неистово кричать в два голоса:
— Во-о-о!
И вдруг, к великому нашему удовольствию, в переулке показался извозчик. Тут только сообразили мы, что Шаляпин кричал: “Изво-о-озчик!”
Совсем не зная русского языка, мы с трудом понимали товарищей, и они объяснялись с нами преимущественно жестами и мимикой. Особенно утомлял нас Шаляпин. Как только мы появлялись в театре, он, размахивая полами своего сюртука, подлетал к нам и, громко смеясь и жестикулируя, старался разговаривать с нами. К вечеру у меня от его “стараний” распухала голова, и под конец мы с подругой, завидев его, с возгласами “Иль-бассо!” скрывались куда попало.
В театре репетировали “Русалку”. Исполнив свои балетные номера, мы тотчас же уходили.
Наступил день спектакля. Мы с Антоньеттой сидели у себя в артистической уборной и гримировались, готовясь к выходу. Вдруг во время действия раздались аплодисменты. Антоньетта, выйдя в коридор, увидела бегущих к сцене артистов. В это время снова раздался взрыв аплодисментов. Тогда и мы побежали за кулисы. Акт уже кончился, и на авансцене, в каких-то лохмотьях, раскланивался с публикой старик со всклокоченными волосами и бородой. Мы не узнавали артиста. Вдруг взгляд “старика” упал в кулису, и безумец широкими шагами направился к нам восклицая:
— Buona sera, signorine!.. (Добрый вечер, барышни!..)
— “Иль-бассо”! — Мы были поражены.
С тех пор я стала иначе относиться к Федору Ивановичу. Чем больше на репетициях я приглядывалась к нему, тем больше начинала понимать, что этот артист, еще только начинающий свой путь, необычайно ярко выделяется своим дарованием на фоне всего ансамбля очень талантливой труппы Саввы Ивановича Мамонтова.
Театр готовился к постановке “Евгения Онегина”. Роль Гремина была поручена Шаляпину. В этом спектакле я не была занята, и Мамонтов пригласил меня на первую генеральную репетицию, на которой присутствовали лишь свои. Савва Иванович рассказал мне о Пушкине, о Чайковском, и я с волнением смотрела спектакль. Но вот и сцена на петербургском балу. Из дверей, ведя под руку Татьяну, вышел Гремин — Шаляпин. Он был так значителен, благороден и красив, что сразу завладел вниманием всех присутствовавших.
Мамонтов, сидевший рядом со мной, шепнул мне:
— Посмотрите на этого мальчика, — он сам не знает, кто он! — А я уже не могла оторвать взора от Шаляпина. Сцена шла своим чередом. Вот встреча с Онегиным и, наконец, знаменитая ария “Любви все возрасты покорны...”.
Как мне впоследствии рассказывал Мамонтов, эту арию обычно пели, сидя в кресле. Шаляпин предложил новую мизансцену: он брал под руку Онегина, прогуливался с ним по залу, иногда останавливался, продолжая беседу. Голос его звучал проникновенно и глубоко.
Я внимательно слушала Шаляпина. И вдруг среди арии мне показалось, что он произнес мою фамилию — Торнаги. Я решила, что это какое-то русское слово, похожее на мою фамилию; но все сидевшие в зале засмеялись и стали смотреть в мою сторону.
Савва Иванович нагнулся ко мне и прошептал по-итальянски:
— Ну, поздравляю вас, Иолочка! Ведь Феденька объяснился вам в любви...
Лишь много времени спустя я смогла понять все озорство “Феденьки”, который спел следующие слова:
Онегин, я клянусь на шпаге,
Безумно я люблю Торнаги...
Тоскливо жизнь моя текла,
Она явилась и зажгла..
...Сезон подходил к концу, и мы должны были разъехаться по домам.
Первой уехала Антоньетта, “Тонечка”, как звал ее Федор Иванович и как всегда подписывалась она в письмах ко мне.
Потом, распростившись со мной и с товарищами, покинул нас Шаляпин, возвращавшийся к зимнему сезону в Мариинский театр.
Наконец собралась в дорогу и я.
Россия и русские люди очень пришлись мне по сердцу; несмотря на то, что я подписала контракт на зимний сезон во Францию — в Лион, — уезжать из России мне очень не хотелось, да и “Фэда” уже стал мне дорог.
Мамонтов предложил мне остаться еще на один сезон — уже в Москве, в Солодовниковском театре, — и я приняла его предложение, расторгнув французский контракт. Но Мамонтов лелеял еще одну заветную мечту — привлечь в свой театр Шаляпина — и решил послать меня за ним в Петербург.
— Иолочка, вы одна можете привезти нам Шаляпина, — уверял он.
И я поехала в Петербург.
Серым, туманным утром прибыла я в незнакомый мне величественный город и долго разыскивала по указанному адресу Федора. Наконец очутилась я на какой-то “черной лестнице”, которая привела меня в кухню квартиры, где жил Шаляпин. С трудом объяснила я удивленной кухарке, что мне нужен Федор Иванович, на что она ответила, что он еще “почивает”.
Я попросила разбудить его и сказать, что к нему приехали из Москвы.
Вскоре в кухню вошел его товарищ Паша Агнивцев, с которым он служил в Тифлисской опере, будучи еще совсем юным.
Наконец появился сам Федор. Он страшно удивился, увидев меня. Кое-как, уже по-русски, объяснила я ему, что приехала по поручению Мамонтова, что Савва Иванович приглашает его в труппу Частной оперы и советует оставить Мариинский театр, где ему не дадут надлежащим образом проявить свой талант.
Федор призадумался: он боялся потерять работу в казенном театре, да и неустойку за расторжение контракта ему платить было нечем. Я сказала, что Мамонтов берет неустойку на себя.
— А вы, Иолочка, уезжаете? — спросил он меня.
— Нет, я остаюсь на зимний сезон, — ответила я.
Он этому страшно обрадовался и обещал, что если будет свободен по репертуару в театре, то приедет в Москву повидаться с Мамонтовым и товарищами.
Я простилась с Федором и вернулась в Москву, а дня через два приехал и он сам.
В тот же вечер были мы с ним в театре на “Фаусте”. За кулисами нас радостно встретили друзья-артисты во главе с Мамонтовым и все уговаривали Федора вступить в труппу театра.
Вопрос был решен положительно, и в ближайшие же дни Федор выступил в партии Сусанина. Он имел огромный успех. Это был его первый спектакль в Москве.
Он быстро завоевал признание московской публики и вскоре стал ее любимцем.
Почти все свои лучшие роли создал Федор на сцене Мамонтовской оперы и в том много обязан заботливому вниманию Саввы Ивановича.
Я проработала в Частной опере еще два сезона, ставила балеты, танцевала в “Коппелии”, в роли Сванильды, а также выступала во всех оперных постановках как солистка.
Никогда не забуду мою первую встречу с С. В. Рахманиновым. Меня поразила его скромность, его благородство. В спектакле “Кармен”, которым он дирижировал, я танцевала цыганский танец. Он заботливо спрашивал меня, подходят ли мне предложенные им темпы. Говорил он по-французски, и мы очень хорошо друг друга понимали. Более чуткого дирижера я не встречала за всю свою артистическую жизнь.
В 1898 году я вышла замуж за Федора, а в 1899 у меня родился сын Игорь, и я навсегда оставила сцену, всецело отдавшись семье. С тех пор я живу в России, которую считаю своей второй родиной.
Иван Толстой: Ирина Шаляпина с пересказом воспоминаний своей матери Иолы Торнаги. Запись со сцены Центрального дома актера в Москве, 20-е февраля 1958 года. Пленка любезно предоставлена нам московским реставратором звуков и собирателем Юрием Метелкиным. Обратимся теперь к заграничной части шаляпинского семейства. В течение многих лет сотрудницей нашего радио в Нью-Йорке была Татьяна Федоровна, выступавшая у нашего микрофона под радиопсевдонимом Ирина Иванова. Ирина – как оставшаяся в Москве сестра, Иванова – по отцовскому отчеству. Так что всё родное, всё семейное. В 1975 году с Татьяной Шаляпиной беседовал ее коллега наш нью-йоркский сотрудник Владимир Юрасов.
Владимир Юрасов: Весной этого года в Советском Союзе всплыл на поверхность принципиальный спор: хорошо или плохо, что некоторые деятели культуры уезжают за границу? Спор начал математик Игорь Шафаревич, ему ответил писатель Юлий Даниэль, Даниэля поддержал музыкант Мстислав Ростропович и так далее. Продолжается этот спор и поныне. Известно, что одним из самых выдающихся представителей русской культуры, уехавших из Советского Союза за границу, был великий певец и актер Федор Шаляпин. Сейчас рядом со мной в студии находится дочь Шаляпина - Татьяна Федоровна Шаляпина. Татьяна Федоровна, расскажите для начала о себе: когда и при каких обстоятельствах лично вы выехали за границу?
Татьяна Шаляпина: Родилась я в Москве и окончила Единую трудовую школу. Моей мечтой всегда было поступить на сцену и быть актрисой. Я приехала в 1922 году в Италию, в Милан. В это время там гастролировала великая итальянская актриса Элеонора Дузе. Конечно, я побежала на ее спектакль. И она действительно произвела на меня такое грандиозное впечатление, что я решила остаться в Италии, научиться говорить по-итальянски и поступить на итальянскую сцену. И вот, как ни странно, Дузе сыграла большую роль в моей судьбе. Я так и осталась за границей, я больше не вернулась в Россию. Через год я уже говорила по-итальянски. В это время в Италии формировалась новая труппа, итальянская труппа, во главе который стояла русская - Татьяна Павлова. Она была прекрасная актриса, в свое время играла с Орленевым и была его ученицей. И, на мое счастье, я попала в ее труппу. Репертуар был грандиозный, потому что в Италии не было тогда стабильных театров, а были, как у нас бывало раньше, провинциальные театры, которые разъезжали из одного города в другой.
И вот мы приехали в Неаполь. В это время Алексей Максимович Горький жил в Позилипо, я с ним встречалась потому, что он был большим другом моего отца. И вот Павлова решила поставить ''На дне'' Горького.
Владимир Юрасов: По-итальянски?
Татьяна Шаляпина: Конечно, по-итальянски. И подумала: может быть, он примет участие в спектакле: поможет или скажет что-нибудь? И вот мы поехали к нему. На наше большое счастье он согласился. Он только сказал: ''Одно условие: я сам хочу распределить роли''.
Владимир Юрасов: Это Горький ?
Татьяна Шаляпина: Да. Алексей Максимович приехал в Неаполь, пришел в театр и стал раздавать роли. Я была в таком волнении, я была уверена, что никакой роли мне не дадут. И, вдруг, на мое великое счастье, Алексей Максимович говорит: ''А вы будете играть Анну''. Репетиции проходили очень интересно, я никогда не думала и никогда не ожидала, что Алексей Максимович может режиссировать. Он действительно подобрал все типы так, как нужно. На репетициях я, конечно, старалась переводить его замечания, потому что он не очень хорошо говорил по-итальянски.
Владимир Юрасов: Но имела успех эта пьеса у итальянской публики в Неаполе?
Татьяна Шаляпина: Грандиозный. Мы даже не ожидали. Очень большой успех. И не только успех, а овации устроили. И с того времени это, конечно, осталось в репертуаре.
Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, когда вы были в Италии, три года в этой труппе, вы встречались со своим отцом?
Татьяна Шаляпина: Конечно, я с ним встречалась, он тоже приезжал в Италию. Он постоянно жил в Париже. Он очень любил Париж. Тем более, в то время там образовалась опера, русская опера. Он режиссировал, он принимал большое участие, он с такой любовью относился ко всем постановкам. И репертуар был довольно большой: ''Борис Годунов '', ''Русалка'', ''Князь Игорь'', ''Царская невеста'', ''Садко''. Из иностранных композиторов был ''Фауст'' Гуно, ''Севильский Цирюльник'' Россини и ''Дон-Кихот'' Массне.
Владимир Юрасов: Из каких певцов состоял русский оперный театр, кроме Федора Ивановича?
Татьяна Шаляпина: Я не могу припомнить всех артистов, но, я помню, была Садовень, Давыдова, Поземковский, Юреньев, Дубровский. Хор и балет все были русские. Колоссальный имел успех в Париже.
Владимир Юрасов: Как долго вы прожили в Париже?
Татьяна Шаляпина: Я Париже была только три года. А потом я жила в Италии, после этого приехала в Соединенные Штаты.
Владимир Юрасов: Когда же вы приехали в Соединенные Штаты?
Татьяна Шаляпина: Я приехала в Соединенные Штаты в 1946 году.
Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, а сколько детей было у Федора Ивановича, ваших братьев и сестер?
Татьяна Шаляпина: Нас было шесть человек от первого брака. У меня был старший брат Игорь, который в детстве умер. И три сестры от второго брака.
Владимир Юрасов: Где они сейчас живут и что делают?
Татьяна Шаляпина: Я вам сейчас расскажу. В Соединенных Штатах живет моя сестра Лида, у нее здесь была школа пения. Сестра Дася, она замужем, живет в Калифорнии. Брат мой Борис живет тоже в Соединенных Штатах, он художник и пользуется большим успехом здесь, хотя и не любит абстракты.
Владимир Юрасов: Он, по-моему, портретист знаменитый.
Татьяна Шаляпина: Да, он портретист, он хорошо пишет портреты. Потом у меня брат, мой близнец, Федор, живет в Италии, он кинематографический актер. И сестра Марина, она моя полусестра, тоже живет в Италии. Потом еще другая сестра живет в Англии. Моя старшая сестра Ирина живет в Москве.
Владимир Юрасов: А что она делает?
Татьяна Шаляпина: Она актриса, она всегда была актрисой. Но теперь последние годы она разъезжала по всем городам Советского Союза и читала лекции о жизни и искусстве отца.
Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, вы бывали на концертах и операх, где пел ваш отец?
Татьяна Шаляпина: Когда я бывала в Париже, в других городах или в других странах вместе с отцом, я никогда не пропускала ни одного концерта, ни одного спектакля.
Владимир Юрасов: Как его встречала иностранная публика?
Татьяна Шаляпина: Вы знаете - удивительно. Вот все-таки разные национальности - и немцы, и французы, и итальянцы - все принимали его с восторгом и восхищением, несмотря на то, что на концертах он пел по-русски. И вот однажды в Париже, в Salle Pleyel, когда он спел ''Два гренадера'', вдруг как один и человек вся публика встала и такую устроила овацию, что я думала, что провалится весь зал. Вот это удивительно, что повсюду его публика понимала. Можно сказать, что всю свою жизнь за границей отец отдал русскому искусству, именно прославлению русского искусства. И вот весь свой талант актера, певца он посвятил прославлению русского искусства.
Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, в 1973 году в Советском Союзе и во всем мире отмечалось столетие со дня рождения вашего великого отца Федора Шаляпина. И вы, по-моему, ездили на торжества в Советский Союз, не так ли?
Татьяна Шаляпина: Да.
Владимир Юрасов: Расскажите, пожалуйста, об этом.
Татьяна Шаляпина: Мы были приглашены правительством Советского Союза приехать на торжества. К сожалению, в Большой театр на большой концерт мы не попали, потому что нам дали знать за очень короткий срок, чтобы мы приехали туда. Это не удалось. Но мы попали на другой концерт. Когда мы вошли в зал, вокруг нас стояла молодежь, девушки и молодые люди, так трогательно смотрели на нас и говорили: пожалуйста, приезжайте еще. Спасибо, что вы приехали. У них были на глазах слезы. Меня это очень расторгало. Мы пробыли 10 дней в Москве и вернулись обратно в Соединенные Штаты. Получили сейчас письмо от сестры Ирины, что было 75-летие ее, ее чествовали в концертном зале под председательством актера Художественного театра Павла Массальского. Она многое сделала в том смысле, что как раз молодежь и знает, кто такой Шаляпин и его искусство, его пение и его творчество.
Владимир Юрасов: Татьяна Федоровна, вы, по-моему, присутствовали при смерти Федора Ивановича?
Татьяна Шаляпина: Да, я была там. Я тогда не жила в Париже, но я узнала, что отец очень серьезно болен, и я приехала. Я приехала за три недели до его смерти. Он был в совершенном сознании, я даже с ним играла в карты, так как он не любил проигрывать, то я нарочно проигрывала. Он был в восторге, когда я проигрывала, и говорил, что мне нужно в школу пойти, поучиться, как играть в карты. Потом ему внезапно стало делаться хуже, хуже и хуже. За три дня до его смерти пришел Сергей Васильевич Рахманинов к нему. Отец пробовал голос. И вы знаете, удивительно, у него голос звучал потрясающе. Отец сказал Сергею Васильевичу: «Знаешь что, вот я поправлюсь, я хочу писать еще одну книгу. Я много буду писать о тебе». А Сергей Васильевич ему ответил: «А я тоже буду писать книгу и тоже много буду писать о тебе». Через три дня отец скончался. Он был в сознании, он понимал, что он умирает. Его последние слова были: «Русское искусство, русский театр».
(Песня)
Владимир Юрасов: Голос великого певца Федора Шаляпина в записях на пластинке будет жить вечно.
Иван Толстой: Татьяна Шаляпина в беседе с нашим нью-йоркским сотрудником Владимиром Юрасовым. Запись 22 августа 1975 года. По нашим старым пленкам рассыпано множество записанных воспоминаний об эмиграции, о русском Париже, о Шаляпине. Вот слова, сказанные писателем Гайто Газдановым. Он выступал одно время под псевдонимом Георгий Черкасов.
Гайто Газданов: Я знал артистов и артисток, которые всегда выступали вместе с Шаляпиным, и слышал их рассказы о нем. Одна из этих артисток говорила: «Его присутствие на сцене и во время спектакля, и на репетициях, в этом присутствии было что-то магическое. Каждому из нас хотелось дать самое лучшее, что у нас было. Никакой другой артист нам этого чувства никогда не внушал».
Говорят о плохом характере Шаляпина — это неверно. Он был, конечно, вспыльчив и требователен, но требовательность эта объяснялась тем, что он не терпел никакой фальши, ни в постановке, ни в исполнении той или иной роли. Шаляпин пел чуть ли не во всех странах мира, но постоянно он жил и всегда туда возвращался, в этом доме, который был его домом, это было во Франции. У него было имение и собственный дом, там на 5 этаже у него была огромная квартира — это и был его настоящий дом, то место, где он поселился, покинув навсегда Россию. Шаляпин особенно любил и хорошо знал Париж. Это было как-то неспроста. Один из друзей Шаляпина говорил мне: «В мире было два города, в которых жизнь Шаляпина входила как-то сама собой — это Москва и Париж».
В выступлениях, в концертах, в необыкновенном напряжении всех его гигантских сил. Он родился в 1873 году и умер в 1938-м, но за эти 65 лет он прожил несколько жизней, создал незабываемые человеческие образы на сцене. Концертные залы всего мира услышали звуки его единственного, неповторимого голоса. И парижская земля, кладбище Батиньоль, приняла прах этого удивительного человека, сделавшего для подлинной славы российского гения больше, чем любой маршал и любой политический деятель.
Диктор (Юлий Козловский): Вы прослушали выступление нашего парижского корреспондента Георгия Черкасова. 18 апреля (1938) в Париже французское правительство устроило Шаляпину грандиозные похороны. Вот как их описывает очевидец, русский журналист Лоллий Львов: «18 апреля 1938 года. Это был особенный день для Парижа, в этот день Париж прощался с Шаляпиным, в этот день были похороны Федора Ивановича. Отпевали Шаляпина в Александро-Невском соборе, где когда-то отпевали и замечательного русского писателя Ивана Сергеевича Тургенева. В день последнего прощания с Шаляпиным Александро-Невский собор был переполнен. Виднейшие представители русского и иностранного музыкального мира в этот день пришли в православный русский собор. Это был день траура. Даже внешний вид Александро-Невского собора был необычен в этот день, высокие ворота у входа в ограду были увенчаны пламеневшими факелами, вокруг храма на ступенях, ведших внутрь собора, везде толпились пришедшие проводить, проститься с Шаляпиным. После отпевания шествие двинулось к кладбищу около Монмартра. По пути были остановки, первая у Большой парижской оперы, на сцене которой выступал Шаляпин. Медленно дошли до места погребения. Впоследствии, бывая на этом кладбище, где похоронены многие русские, я не раз приходил на могилу Шаляпина. Скромный памятник в русском стиле, православный крест. Русские в Париже знали, что Шаляпин погребен в трех гробах. По его предсмертной воле прах его в будущем должен быть похоронен в русской земле, когда его родина будет свободна». Так описывает похороны Шаляпина русский журналист Лоллий Львов.
Иван Толстой: Из записей 1963 года. И в завершении программы – сугубая ектенья в исполнении Федора Шаляпина и православного хора под управлением Николая Афонского.
(Песня)
Иван Толстой: И на этом мы заканчиваем программу Дети Шаляпина. Архивный час составили записи, любезно предоставленные нам реставратором и собирателем Юрием Метелкиным (Старое Радио), и пленки Радио Свобода.
