Новую пьесу Тома Стоппарда ждали без малого десятилетие – с 2006 года, когда в Лондоне состоялась премьера его “Рок-н-ролла”. Знаменитый британский драматург мало рассказывал о своих замыслах, лишь сетовал, что работа над очередной вещью движется медленно. Наконец главный режиссер Национального театра Николас Хайтнер установил крайний срок, сообщив, что уходит из театра и хочет напоследок поставить Стоппарда. “Сложная проблема”, идущая на лондонской сцене с конца января, посвящена вопросам, изучаемым в эволюционной биологии, нейропсихологии и философии. Те, кто мало-мальски разбирается в этих дисциплинах, посмотрев пьесу, заявили, что автор недостаточно глубоко интерпретирует современную науку; любители театра, напротив, обвинили Стоппарда в излишнем наукообразии, ради которого он пожертвовал старой доброй драмой. И те, и другие, к сожалению, правы: полуторачасовой спектакль не порождает новых мыслей и не вызывает особых чувств.
Название пьесы отсылает к термину, введенному австралийским философом Дэвидом Чалмерсом и обозначающему проблему сознания. В центре ее – субъективный опыт восприятия человеком окружающего. Вопрос в том, можно ли отождествлять сознание с мозгом или же помимо этого физического объекта и протекающих в нем химических процессов существует нечто другое. Называйте это другое как вам угодно – душой, разумом, высшими силами – и все-таки оно есть, утверждает Стоппард устами своей героини.
Хилари – студентка университета, затем сотрудница Института исследований мозга – занимается психологией. Занимается даже в тех сценах, где лежит в постели со своим преподавателем или на коврике для йоги в позе, предписанной инструкторшей. Она верит в Бога и ежевечерне молится ему, прося о чуде: пусть ее дочери, от которой она отказалась, живется хорошо. Еще она верит в альтруизм и считает стремление к добру неотъемлемой частью человеческой природы. Хилари окружают коллеги, закосневшие в своем материализме. Неспособный устоять перед ее чарами Спайк объясняет ей, что сознание и “эти три фунта серого вещества” – одно и то же; что всякий альтруизм, включая материнскую любовь, есть лишь борьба за выживание собственных генов; и что в научных дебатах слову “добро” не место. Амал, работающий над проблемами искусственного интеллекта, пытается убедить Хилари в том, что компьютер способен думать не хуже человека. Практикантка Бо пишет за героиню математические формулы, в которых та не сильна, и проводит эксперимент, результат которого – оказывается, человек рождается хорошим, но с годами становится все хуже и хуже – поначалу радует Хилари, пока не выясняется, что данные подтасованы. В том, что один-единственный эксперимент с участием 88 детей можно считать достаточным основанием для каких-либо выводов, никто почему-то не сомневается.
Все эти персонажи, да и прочие – лесбийская пара, миллиардер – основатель института, администратор от науки, трясущийся за свое будущее, – нужны автору лишь для того, чтобы осветить “сложную проблему” под разными углами. Если реплики героев и призваны выражать какие-то чувства, то до зрителя долетают одни вялые сентенции. Даже когда миллиардер орет в мобильник на нерадивых трейдеров (исследования мозга помогают ему проворачивать биржевые махинации), создается впечатление, что свои деньги он уже сделал и больше ему не нужно. Схематичный сюжет, который все же присутствует в пьесе, скучен и незатейлив: раз Хилари думает о брошенной дочери, а среди персонажей есть девочка, ясно, что молитвы героини будут услышаны.
В пьесе Стоппарда “Аркадия”, премьера которой прошла в Национальном театре в 1993 году, тоже идет речь о науке, тоже ведутся споры и плетутся интриги. Есть там и девочка, которая рассуждает о ньютоновой механике и танцует со своим учителем при свечах. Героям “Аркадии” невозможно не сопереживать; героев “Сложной проблемы” невозможно воспринимать всерьез. Дело не в плохой игре – актерам не до передачи чувств, им нужно втиснуть в насыщенные 11 сцен множество информации, поговорить и о том, телеологичен ли космос, и о том, какие химические изменения претерпевает слюна игроков в покер, и о том, зачем муравьи ползут вверх по стеблям травы. При виде исполнителей вспоминается фраза из пьесы Стоппарда “Отражения, или Истинное” – там герой-драматург, сочувствуя актеру, играющему в постановке его вещи, говорит: “Я это один раз написал, а ему каждый вечер произносить приходится”. Научные дискуссии разворачиваются в сени гигантской декорации – нависшей над сценой модели мозга, сооруженной из проводов и фонариков, вспыхивающих разными цветами, как изображения на экране томографа.
Собирая материал для “Сложной проблемы”, Стоппард читал научные труды и общался со специалистами. Среди них был Ричард Докинз, известный британский биолог, популяризатор науки, воинствующий атеист, автор книг “Эгоистичный ген” и “Бог как иллюзия”. В письмах драматургу Докинз объясняет, что “сочувствие, жалость, сердечность и т. д. с точки зрения дарвинизма напоминают похоть”, и парирует доводы Стоппарда о материализме: “Если разум – не просто продукт мозговой деятельности, а нечто бесплотное, то откуда же он взялся в процессе эволюции?” Другой ученый, Арман Мари Леруа, завершает свое письмо Стоппарду так: “Наши прогнозные модели – все без исключения – применительно к человеческому опыту по-прежнему дают смехотворные результаты. Связано ли это с недостатками моделей или с неопределенностью, лежащей в основе всего человеческого, мы не знаем и, возможно, никогда не узнаем”.
После премьеры гениальной пьесы “Розенкранц и Гильденстерн мертвы”, состоявшейся в 1966 году на Эдинбургском фестивале, Стоппард проснулся знаменитым. После предварительного показа “Сложной проблемы” он проснулся озадаченным – во время представления публика смеялась не там, где было задумано, – и бросился перерабатывать текст. Одну сцену он переписал три раза, наблюдая за реакцией зрителей в первые дни, пока не добился, чтобы шутка, поначалу оказавшаяся для них слишком тонкой, дошла в упрощенной форме. Что это была за шутка, автор, увы, не сообщил. Быть может, он выбросил из диалога блестящий каламбур, построенный на “Cogito, ergo sum”, заменив его на беспроигрышное “Хочешь сохранить невинность, бросай биологию и иди в бизнес”. Или снял остроумно поданную цитату из статьи философа Томаса Нагеля “Каково быть летучей мышью?”, оставив героям надежный обмен репликами: “Нехорошо, что ты со мной спишь, я же твоя студентка”. – “Действительно, случай в истории высшего образования беспрецедентный”.
Нетрудно представить себе какой-нибудь "Институт исследований юмора", где сейчас изучают эволюцию злополучной шутки: сканируют содержимое черепов тех, кому посчастливилось ее услышать в разных вариантах, пытаясь вывести формулу успеха, за которой впоследствии будут гоняться авторы. Впрочем, лондонская театральная публика и без того смеется часто и охотно. Редкая драма не содержит в себе комических элементов, и зритель, придя в театр в поисках развлечений, разочаровать себя просто так не даст. Дополнительное влияние здесь оказывают известность автора и доступность темы, чувство локтя и цена билета – факторы, наверняка воздействующие на соответствующие доли мозга. Какими цветами они при этом светятся, британские ученые пока не установили.
