Чем слабее в государстве институты, тем сильнее должна быть сплачивающая общество мифология. Создавая современного типа государственную мифологию, прежде всего, через образование и пропаганду, ее стараются "исторически укоренить", вписать в некую уже существующую традицию. Это – совершенно нормально и по-другому не может быть в принципе. Совсем недавно мы видели, как такое стремление было даже закреплено юридически. Я имею в виду закон о борцах за независимость Украины, в котором скрупулезно перечислены государственные образования, политические и общественные движения (последнее – диссиденты-правозащитники), которые как бы являются предшественниками нынешней "Третьей республики".

Особое значение государственное мифотворчество обрело в рамках путинизма, поскольку первые его идеологи школы ныне оппозиционного Олега Павловского, широко развитой Владиславом Сурковым, исходили из такой версии субъективного идеализма, согласно которой пропагандистская картина мира и есть единственная реальность для населения. А группа посвященных PR-жрецов, тщательно дозируя и регулируя поток пропаганды, формирует необходимые условия для болезненных реформ сверху. До поры до времени все шло блестяще, пока речь не зашла об укоренении путинизма в русской истории. Наскоро выхватили очень разные фигуры государя Александра Павловича и графа Петра Аркадьевича и "канонизировали" их обоих – установкой памятников. Но традиция оказалась довольно "пунктирной" и негибкой. Как, например, можно славить "эпоху Великих реформ" – и одновременно ликвидировать суд присяжных и выхолащивать местное самоуправление (легендарное земство)? Или чествовать Столыпина, напустив "опричнину" на независимый бизнес?

Внезапно вспомнили Минина и Пожарского и события Смутного времени. Но, уже вознеся до небес привод к царской власти боярского рода Романовых – верных приспешников Тушинского двора Лжедмитрия II, осознали, что великий преобразователь Петр I почти до основания уничтожил все, созданное первыми царствовавшими Романовыми, оставив и развив только крепостное право и "национализацию" церкви.

Тогда вспомнили беспроигрышный ход Брежнева – и в основу легитимации государства поставили День Победы. Чем импровизированнее был обновленный культ, тем строже боролись с "защитой истории от искажений и фальсификаций". Сперва придумали мертворожденную президентскую комиссию, затем ввели наказание за разоблачение советских военных преступлений. И в этом опять проявили чудесную парадоксальность. Есть много стран (и последние в их череде Украина и Российская Федерация), введших наказание за отрицание преступлений против человечности – геноцида и политического террора. Но очень немногие страны, формально относящие себя к разряду правовых и демократических, криминализуют разоблачение исторических преступлений.

В итоге единственным юридически "защищенным" периодом отечественной истории оказалась Вторая мировая война. При этом очень немногие обратили внимание на то, что речь идет о периоде в жизни другого государства – причем государства, целенаправленно разрушенного именно созданием нынешнего российского государства. Это так же странно, как если бы лангобардские рексы ввели наказание за "клевету" на политику римских цезарей.

Краеугольным камнем Старого мифа о Главном – культа 9 Мая 1945 года является ныне не превосходство советского строя и коммунистической идеи, но решающий вклад Красной Армии во главе с генералиссимусом Сталиным в избавление мира от нацизма. Именно на основании этого тезиса современные правители России (точно также, как и их советские предшественники) требуют себе эксклюзивной роли в мировой политике и признанной зоны влияния. Только зона эта резко сократилась – от Восточной Европы и Восточной Азии – до территории СНГ.

Одновременно весь авторитет российского государства оказался брошен (и порядком истрачен) на защиту без малого двухлетнего стратегического союза Сталина с Гитлером, деликатно именуемого "Пактом Молотова – Риббентропа". Это тоже понятно, потому что сей пакт впервые легализовал создание зоны советской влияния, выходящей за пределы СССР и основанной на преемстве владений Российской империи.

Но нельзя называть себя главным победителем гитлеризма, гордясь союзом с этим самым гитлеризмом, причем союзом, заключенным в самый ответственный момент – когда Третий рейх начал борьбу за захват Европы. Есть логика в стремлении и по сей день позиционировать себя как члена (дам официальное название) Антигитлеровской коалиции демократических стран, как главного в мире борца с реваншизмом и неонацизмом. Есть логика, идя за консерваторами-националистами, а точнее, новыми русскими "консервативными революционерами", приветствовать антилиберальный альянс с Великогерманией, позволивший расправиться с таким "историческим врагом", как Польша. Но совместить обе эти логики, основываясь на цивилизационных ценностях, а не на голом имперском цинизме, – невозможно. Потому что быть одновременно антифашистом, антикоммунистом и антилибералом в современном понимании идеологического спектра – невозможно. Если только ты свой фашизм – конкурирующий с иностранным – не называешь "Русским миром".

Нет, разумеется, семь с лишним десятилетий назад были движения, сторонники которого отмежевывались от германского нацизма, "иудеобольшевизма" и "плутократической (сейчас сказали бы – "олигархической") демократии" – это власовское движение и те самые бандеровцы. Но ментально "возобновивший" Великую Отечественную войну Путин почему-то запретил не только бандеровскую, но и власовскую символику (хотя оставил триколор, под которым воевала РОА). При этом нынешняя фаза путинизма очень приблизилась к тогдашнему солидаризму, доктрине "русской консервативной революции" периода 1930-40-х.

Мы видим, что чем более спекулятивной (тут непревзойденная вершина – объявление византийского Херсонеса русским Сионом) становится "официальная" история, тем яростней борются с ее искажениями.

Прежде чем углубиться в тему принципиальной невозможности для путинизма встроиться в целостную историческую традицию, хочу обратить внимание на некоторый парадокс. Он заключается в том, что, чем строже, чем ближе к естественно-научному становится подход к историческим изысканиям, тем сильнее проявляется эффект зависимости наблюдаемых закономерностей от избранной точки отсчета, от временного масштаба. Еще 40 лет назад на это важнейшее свойство исторических процессов обратил внимание Григорий Померанц.

Смена ракурса столь заметно меняет картину, что неспециалисту история начинает казаться "сплошной ложью", как это сейчас с присущим ему публицистическим блеском не устает повторять Александр Невзоров. Это как старательно объясняемый школьникам парадокс двойной природы света – волновой и корпускулярной, где наблюдаемые качества зависят от положения наблюдателя. И, между прочим, волновая теория света вроде бы подтверждает существование "флогистона", а корпускулярная – исчерпывающе доказывает его отсутствие. Теперь представим, что, ссылаясь на "славные ломоносовские традиции отечественной физики", у нас начнут преследование сторонников существования фотонов!

Так что гладкость и непротиворечивость исторического повествования скорее указывает на его мифологизированность. Ведь и пересказ обеих Библий, особенно для учащихся, значительно стройнее и логичнее оригинала. Но что детская адаптация?! Литературная стройность евангельских событий в романе Булгакова или в опере "Иисус Христос – суперзвезда" посрамит любой катехизис.

Мы плавно подобрались к теме закономерности идеологической шизофрении путинизма. Когда государственная идеология выстраивается едва ли не целиком на пропагандистских мифах и апелляциях к подсознанию (что как раз очень характерно для нынешней фазы путинизма и коренным образом отличает его от советских претензий на научность), то основой выбирается либо общее будущее ("американская мечта" и, отчасти, сионизм), либо общее (великое) прошлое. В последнем, российском случае, в истории выбирается "золотая эпоха", на которую велено равняться, либо череда деятелей и движения, историческим преемником которых назначается, иногда просто законом, как только что в Украине, нынешняя государственность.

Проблема в том, что русско-российская история состоит из последовательности достаточно герметичных периодов, главным пафосом которых является старательное отрицание предыдущей. На это обратил особое внимание философ Александр Ахиезер. Легко прослеживается чередование языческой, православно-монархической, петербургско-западнической, московско-коммунистической и "демократической" эпох. Поскольку эти эпохи идеологически отрицают друг друга, для стабильного государственного мифа необходимо выбрать какую-то одну. Положение осложняется тем, что внутри каждой исторической эпохи идет борьба двух соперничающих направлений, каждое из которых предлагает взаимоисключающие подходы к преодолению внутренних кризисов. Опять же, необходимо выбрать одно из них в качестве доктринального предшественника. Обычно так и поступают. Современная Франция, например, считает себя идейным преемником умеренного крыла французских революционеров XVIII века, республиканцев XIX века, "дрейфусаров" и Сопротивления. Бонапартисты и "петэновцы" сегодня – маргиналы.

Немного уточню свое понимание советского периода. Его начал Ленин – в качестве создателя (пророка) мировой квазирелигии – большевизма. Сталин же – создатель особой цивилизационной матрицы, на основе которой восстановлена, точнее, создана идеократическая империя. Идейная смерть коммунизма привела к почти полному исчезновению еще совсем недавно тотального культа Ленина. Но все, что в российском обществе является имперским и деспотическим, – это наследие сталинизма. Все игры в обращение к наследию Петра и Екатерины Великих, трех Александров, "байки из склепов" Рюриковичей… – детский набор "Раскрась сам".

Логика истории беспощадна. Лишь только Кремль стал разыгрывать борьбу с "мировой демократической революцией", подражая антилиберальной мобилизации Николая Павловича, он сразу "въехал" в Крымскую войну и конфронтацию с Западом, провалившись при этом в совершенно карикатурное мракобесие. Только вместо "Утеса" Тютчева – причитания Зорькина о "защите права" от всемирного Майдана.

Трудность путинизма началась, когда он перестал быть просто "бархатным пиночетизмом", режимом авторитарной модернизации, и стал превращаться в "опричнину", в рыночный сталинизм. Но даже сталинизм был доктринально внутренне нестабилен из-за попыток синтеза большевизма и двух форм самодержавия – мессианско-опричного и реформаторского. Попытки соединить послевоенный сталинизм с "монетизацией" Витте и "духовными скрепами" в стиле Победоносцева – это сооружение феерической "ублюдокаракатицы".

"Логика мифа", совсем по Якову Голосовкеру, требует последовательности. Если ты делаешь шаги в сторону реставрации сталинизма, то от тебя требуют чисток ненавистной народу номенклатуры и непрерывных побед. Даже попытки посадить под домашний арест одного-двух миллиардеров вызывают настоящие бунты элит, пусть и на коленях. А так торжественно провозглашенный год назад поход за "Новороссию" и "Русский мир" завершился бесславными боями за руины Дебальцева и Широкина.

Двигаться дальше в этом направлении, не позволив Следственному комитету возбудить дела на каждого предпринимателя и не бросив армию на Киев, – невозможно. Последовательная фашизация внутренней риторики и политических практик входит в очевидный контраст с казенной антифашистской риторикой.

Изоляционизм и антизападничество требуют опоры на собственную мессианскую легенду. Но православный фундаментализм остается слишком большой экзотикой. Кроме того, в нем потенциально спрятан сильный антигосударственный настрой. "Русский мир", после того как прошла эйфория от трофейной массандры, обернулся пшиком. Как и хваленная евразийская экономическая интеграция, завершившаяся торговыми войнами с Беларусью и Казахстаном.

Вся беда путинизма в том, что такая психологически комфортная для закрытого деспотизма доктрина, как "Москва – Третий Рим", отрицает развитие и превращает жизнь в непрерывное ожидание конца света. Рыночное развитие неминуемо приводит к все новым и новым попыткам среднего класса "выбить" демократию – хотя бы для себя. А сталинообразная мобилизационная политика отторгается правящей номенклатурой, которая справедливо предполагает, что следом за либеральной оппозицией "пятой колонной" – в лучших традициях эскалации террора – будут объявлены именно они.

В итоге в стратегическом резерве остается только месяц шаманских заклинаний о Великой Победе, при грустном осознании того, что обосновать, будто над Рейхстагом был поднят триколор с двуглавым орлом, никак невозможно.

Но если отойти от ерничества, то единственная традиция, которая еще не была реализована в последние 160 лет отечественной истории, эта традиция, абортированная большевизмом, – развитие русского правого фашизма (левым, антирыночным, русским фашизмом я считаю так называемый период застоя). Это традиция – самая маломощная и "надуманная". Но если отойти от дежурных оппозиционных проклятий в адрес фашистского режима, то последний век отечественной истории можно рассматривать как движение по тоталитарной дуге: от радикально левых форм в виде большевизма и далее, с постепенным отходом от предельных утопических псевдомарксистских версий – в сторону правового тоталитаризма, признающего и культивирующего обскурантизм, шовинизм и мелкую частную собственность. Такая эволюция включила в себя периоды черносотенного послевоенного сталинизма, антирыночного "левого фашизма" застоя и вплоть до нынешней зари русской консервативной революции, первые плацдармы которой уже проявились в Крыму и "Новороссии".

Эволюция тоталитаризма от коммунизма к фашизму была прервана лишь трижды – "пятилеткой" НЭПа, десятилеткой оттепели и бесславно завершающимся перестроечно-либеральным тридцатилетием.

Евгений Ихлов – эксперт Движения за права человека, общественный деятель и публицист