Музей-квартира Иосифа Бродского был открыт 24 мая условно. Полдня он работал 22 мая, когда сюда нахлынули журналисты, и в узком коридоре бывшей коммунальной квартиры было не протолкнуться от камер. А 24 мая, в день 75-летия поэта, прошло официальное торжество, открытие с участием чиновников и всех причастных лиц. Теперь, когда официальная часть закончилась, уже все, кто знает, помнит и любит Бродского, могут прийти сюда и вдоволь насмотреться на обшарпанные стены, затертый паркет, старые батареи и плинтусы квартиры, где вырос лауреат Нобелевской премии.

Но музей открывается всего на один день. Можно сказать, что день этот замечателен только тем, что музей, много лет существовавший в головах, умах и сердцах, во-первых, членов «Фонда создания музея Бродского», а, во-вторых, широкого круга энтузиастов, наконец, всплывает на поверхность реальной жизни, становится видимым. 24 мая – это начало большого и сложного пути, за время которого часть коммунальной квартиры в Доме Мурузи на Литейном, 24, должна стать музеем-квартирой Иосифа Бродского.

«Подводная» история музея продолжалась почти 16 лет. За это время постепенно выкупались комнаты коммуналки, в которой во времена Бродского жили 4 семьи, 11 человек. Последнюю, самую большую комнату выкупить не удалось: соседку Нину Васильевну Федорову не устраивал ни один из предложенных вариантов. И только совсем недавно выход из многолетнего тупика был найден: пожилая женщина согласилась на раздел квартиры, предложенный городскими властями. Теперь ей достанется отдельная квартира площадью около 80 метров, а музею – все остальные метры, куда придется попадать с черного хода, и куча проблем в придачу: серьезный ремонт, включая устранение грибка на стенах, выкуп нижней квартиры, без чего по закону нельзя будет превратить «полторы комнаты» в музей, поиск денег и решение множества юридических тонкостей.

• Софья Рогачева

24 мая в Петербурге открылся музей-квартира Иосифа Бродского – в день его 75-летия

Попадая во двор дома Мурузи, понимаешь: тут велись спешные работы, под ногами только что положенный асфальт, и на лестнице все желтенькое, свеженькое, кое-где еще ведерки с краской не убраны. Сквозь толпу журналистов пробирается женщина с сумками: «Пустите домой! Пустите домой!» Протискиваясь, вздыхает: «Вы бы наверх поднялись, это здесь у них все блестит, а там – конь не валялся!» Действительно, наверху – грязновато, никаких следов свежей побелки-покраски.

В самой квартире, где рос будущий нобелевский лауреат, пока ничего подлинного нет – кроме обшарпанных стен, ребристых батарей, затертого паркета. Квартира в аварийном состоянии, стены поражены грибком, поэтому ни одной подлинной вещи, ни книжки, ни бумажки сюда принести нельзя. Вместо этого было решено устроить в каждой комнате что-то вроде инсталляции. Коммунальная кухня населена гипсовыми бюстами и разнокалиберными головами советских людей, а откуда-то со шкафа каждые две минуты раздается – голосом артиста Михаила Козакова – небольшой фрагмент из знаменитой записи процесса над Бродским, сделанной Фридой Вигдоровой.

В коридоре – все то, чему полагается быть в коридоре, - и велосипед, и телефон, и банки на полочках, и бельевые веревки, только на них висит не белье, а фотографии тех лет. В одной из комнат, по замыслу, когда-нибудь должна появиться Венеция, столь любимая Бродским, но теперь в ней стоят посередине «спина к спине» два пианино с фотографией родителей поэта. А еще – бюст Бродского. И второй бюст – на окне, вернее, это довольно странная прозрачная голова, как бы глядящая на улицу. В той комнате, небольшой и узкой, которая и есть «полторы комнаты» поэта, стоит топчан из грубых досок, призванный вызывать самые разные ассоциации, стены мелко исписаны стихами Бродского. Напоминанием о шкафе, когда-то перегораживавшем комнату, служит красная полупрозрачная пленка, за которой обнаруживается старая ванна с водой, на дне – черно-белые фотографии, как будто их только что проявили.

Память. Идея музея – проявление памяти. Так понимает это пространство директор музея Ахматовой Нина Попова: когда музей Бродского будет готов, он станет филиалом музея Ахматовой:

- «Полторы комнаты» - это великий текст, о человеке, времени, смерти, бессмертии, о преодолении ужаса смерти, он про каждого из нас. И мы хотим, чтобы это был музей не благостный, с красивенькими комнатками, красивенькими интерьерами, красивенькими фоточками – чтобы пришли и восхитились. Это музей человека конца ХХ века. Бродский прекрасно знает цену государственной машины – и здесь, и там – и ее отношения к думающему, пишущему человеку, к поэту. Об этом мы бы и хотели сделать музей. Сейчас ситуация такая: 160 квадратных метров и прерванный ремонт. Успели только отремонтировать аварийные балки – и приостановили ремонт ради того, чтобы отметить 75-й день рождения Бродского. 24 мая всегда был очень важный день для его родителей. Собирались друзья, и сколько бы их ни пришло – всем были рады. Вот и мы так хотели – сколько бы ни пришло, мы всем будем рады, а потом будет 25 мая, и мы продолжим ремонт. Эти стены, эти потолки, эти старые плинтусы не ремонтировались 45 лет. На протяжении 16 лет, когда Фонд выкупал комнаты, они все равно стояли безжизненными, и это меня ужасает. Нельзя, чтобы они были безжизненными. Поэтому, вопреки мнению некоторых друзей и членной правления Фонда, мы согласились на предложение правительства Петербурга, разделить квартиру и сделать здесь музей. Этим комнатам нужно вернуть жизнь. Да, Бродский так не ходил – через черный ход, но «полторы комнаты» у нас остаются, а главное, здесь должно быть надышано – нашим отношением, нашим взглядом, нашим присутствием. Иначе это склеп.

И надо признать, что 16 лет это пространство было именно в состоянии склепа – вместо того, чтобы быть местом славы, гордости и высокой печали о судьбе поэта, каковым, например, является, музей-квартира Пушкина на Мойке, 12. Нина Попова считает, что музей надо было открыть, по крайней мере, 6 лет назад:

- Надо было открывать музей, когда стало ясно, что ситуация с соседкой не изменится. Не надо было ждать, что появится некто – губернатор или Господь Бог, который найдет деньги или ее уговорит. Моя позиция такова, что человек имеет право умереть там, где он жил – если ему это так важно. Как совершенно справедливо писала Наталья Шкуренок, Бродского выдворили из страны, теперь нам надо еще выдворить соседку из квартиры, потому что нам нужен музей имени Бродского. Я тоже член правления Фонда создания музея Бродского, но у меня совершенно другая позиция, чем у остальных: надо было путем компромисса, каких-то договоренностей делать музей 6 лет назад. Мы люди одного круга, но в Фонде одна я так считаю. Михаил Исаевич Мильчик – реставратор, и когда он мне говорит, что надо отреставрировать каждую половицу на кухне, меня обуревает ужас. Потому что отреставрирована половица на коммунальной кухне у Ахматовой, или не отреставрирована, или положены новые доски и покрашены красной краской, какая тогда была, - это не принципиально для образа Ахматовой, для ее мира. Он меня спрашивает, как я отношусь к тому, что в комнате Бродского на стенах написаны стихи, я говорю – нормально. – Но это же исторический интерьер! – Я говорю – но это вместо рукописи, это литературный музей! То есть мы говорим на разных языках, у нас два разных подхода.

На самом деле, спор-то, в общем, довольно бессмысленный – по словам Нины Поповой, подлинных обоев все равно не сохранилось:

- Здесь жил человек по имени Вахтанг, он поклеил тут полихлорвиниловые обои и покрасил их в розовый цвет – их-то мы сейчас по договоренности с Михаилом Мильчиком и закрасили белой краской. Вахтанг не только розовые обои поклеил, он еще все детали резного орнамента покрасил золотой краской, то есть бронзовой. На самом деле мало кто понимает, что Вахтанг здесь держал частный музей, водил заинтересованных людей и, по-моему, упивался рассказами о Бродском, втюхивал что-то на фоне этих бронзулеток.

- А каким вы видите будущий музей?

- Я бы почти все так и оставила, чуть-чуть подправив, чтобы от стен не отставало и не падало на голову. Я сама выросла в коммунальной квартире, и я бы сохранила эту фактуру коммунальную – ужаса и нищенства. Жуткая краска, нищета декора. Да и слова такого нет – декор: все прибито гвоздями. Понятно, что здесь что-то изменится, но надо стремиться к тому, чтобы было как можно меньше евроремонта, вернее, чтобы его и близко не было.

Председатель правления Фонда создания музея Бродского Михаил Мильчик считает, что пока это вообще не музей, а только заявка на него:

- Но все-таки это шаг вперед, трудный шаг. Мы ликвидировали аварийность квартиры и провели очень легкий косметический ремонт. А требуется еще реставрация, которая впереди. Впереди и музей с подлинными экспонатами. Но главное – соседка не захотела взять 12 миллионов и приобрести себе другую квартиру в центре, поэтому мы вынуждены от нее отделиться, разделив квартиру и взяв себе черный ход, а это есть историческая неправда, так при Бродском никто не ходил. И потом, для музея это неудобно – попадать с лестницы прямо на кухню, и даже как-то не очень уважительно к нобелевскому лауреату. Так что я не могу сказать, что я удовлетворен. И еще – правительство города считает, что нам удастся к декабрю перевести жилую площадь в нежилую, я в этом сомневаюсь – разве что будут приняты какие-то экстренные меры. Мы предполагаем передать музей городу – с тем, что здесь будет музей Бродского. Я в разговоре с вице-губрнатором Кирилловым сказал, что мы готовы хоть сейчас подарить квартиру городу, но он уклонился от нашего дара, сказав, что пока квартира не станет нежилым помещением, город не сможет принять наш дар. И еще я хочу подчеркнуть – деньги, на которые мы провели весь этот первоначальный ремонт, это деньги спонсоров, ни одного рубля бюджетных денег на музей пока не потрачено.

- Есть ли разница между вашим видением будущего музея и видением музея Ахматовой?

- Я понятия не имею о планах на будущее. Во всяком случае, на нашу просьбу подключить членов Фонда к разработке концепции мы пока не получили ответа. Главная ценность этой квартиры – подлинность. Мы должны знать, что вот по этим половицам ходил человек, ради которого создан этот музей, за эту дверную ручку он брался. Подлинность – это главное достоинство любого памятника, а уж мемориального – в первую очередь. Все должно быть подчинено сохранению подлинности.

Что касается экспонатов именно из этой квартиры, то их сохранилось не так много, зато сохранились их фотографии, поэтому Михаил Мильчик считает, что вещи, например, для комнаты родителей Бродского можно подобрать – почти такие же или даже точно такие же, как были.

Друг Бродского, историк Яков Гордин, который тоже является членом правления Фонда создания музея Бродского, считает нынешнюю экспозицию условной, сделанной на скорую руку, и так же не одобряет обоев, исписанных стихами:

- Но, в принципе, все зависит от того, что там будут рассказывать: если, отталкиваясь от всех этих предметов, дадут представление о судьбе – ну, и слава Богу. А вот что будет потом… концепции я еще не видел. Я считаю, что все это должно быть отдано профессионалам, то есть музею Ахматовой. Единственно, в чем я убежден – что комната Иосифа должна быть восстановлена как идеальное мемориальное пространство. Спасибо Михаилу Исаевичу Мильчику, который все это 4 июня 1972 года сфотографировал, спасибо вашему покорному слуге, который забрал оттуда не только архив и библиотеку, но и мебель. Когда стало ясно, что советская власть не выкинет это на помойку, мы с Иосифом созвонились, и я, по согласованию с ним, передал архив в отдел рукописей Публичной библиотеки, библиотеку – в музей Ахматовой, а мебель – на хранение в Музей города. И теперь все можно будет расставить по своим местам. Мебель из комнаты родителей была громоздкая, сохранить ее было не под силу ни мне, ни родственникам. Я не думаю, чтобы имело смысл пытаться восстановить это, как это делается иногда – купив похожую мебель. Вот в комнате Иосифа – там все подлинное. Фонд музея сделал главное – сохранил квартиру: искал деньги, выкупал комнаты, иначе все это было бы заселено другими людьми. Город пока не вложил сюда ни копейки, это общественное начинание. Все начиналось с письма губернатору, которое подписали Ростропович, Вишневская, Пиотровский, Гранин. К сожалению, это было уже после Собчака, при котором, думаю, все было бы гораздо легче, и судьба музея, возможно, была бы иной.

- Так как вы думаете – нужно было сейчас открывать музей – или ждать, пока освободится вся квартира?

- Тут не было выбора, очевидно, было принято решение – город поклялся открыть музей к юбилею, перерезать какую-то ленточку, ну, что ж, пусть ее перережут. Но в этом есть свой смысл – хотя бы форсировано провели ремонт, иначе там все могло провалиться в квартиру первого этажа. Не знаю, удастся ли закончить ремонт к декабрю, как намечено, а тем более – открыть музей юридически, это еще сложнее, - рассказывает Яков Гордин.

Каким получится музей Бродского, пока никто не знает. Но те, кто жил в душные советские времена, кому было ведомо счастье завладеть бледными копиями «Писем к Римскому другу», «Шествия» или «Колыбельной трескового мыса», чье сердце сжималось от строки «Нынче ветрено, и волны с перехлестом…», тот сегодня входит в это пространство со странным чувством. Он помнит, как проходил мимо этого дома тогда, когда книг Бродского и близко не было в магазинах отечества, как смотрел на окна. Когда-то имя поэта писали на этих стенах мелом. Возможно, теперь имеет смысл написать там предостережение Нины Поповой: «Этот музей – не место поклонения, Бродский смеялся бы и издевался над нами, без фанатизма здесь».

А пока люди рассказывают, что видели соседку Нину Васильевну, сидящую перед дверным проемом, который предстоит заложить кирпичами, и рукой в резиновой перчатке самолично кладущую раствор – не доверяя стоящим тут же рабочим: чтобы кладка была прочной. Пожилая женщина, уставшая от проблем, свалившихся на нее вместе с музеем имени соседского мальчика, вдруг оказавшегося гениальным поэтом. Или страна, кладущая стену между собой и поэтом – это как посмотреть.