Режиссеру “Лунного папы” исполнилось бы 50 лет. О художниках, солдатах и рабах, о мастерстве и празднике. Почему “может быть” для режиссера важнее “должен и обязан”? Распад советской империи, война и любовь, праздник на руинах в кино Худойназарова. Почему режиссерское поколение Худойназарова оказалось “подстреленным”? “Кош ба кош”, “Лунный папа” и “Шик”: трилогия о постимперской травме молодых. Правомерно ли сравнивать Худойназарова с Кустурицей? Как строился настоящий каменный город для “Лунного папы”? Как съемочная группа Худойназарова попадала под обстрелы и комендантский час? Куда едет троллейбус по ночному Душанбе 1993 года в фильме “Кош ба кош”? О художественном языке Худойназарова и его неповторимой личности. Как Чулпан Хаматова и Ираклий Квирикадзе работали над фильмом "Лунный папа".

Ираклий Квирикадзе, режиссер, сценарист; Валерий Ахадов, режиссер; Олег Антонов, сценарист; Мумин Шакиров, режиссер; Чулпан Хаматова, актриса.

Елена Фанайлова: Памяти Бахтиера Худойназарова. 21 апреля скончался этот замечательный режиссер, таджикский, российский, советский, как угодно можно говорить, международная звезда. 29 мая ему исполнилось бы 50 лет.

В студии люди, которые Бахтиера хорошо знали, дружили с ним, связаны с ним разнообразными творческими обстоятельствами. Это Ираклий Квирикадзе, сценарист его самого, наверное, известного фильма "Лунный папа"; мой коллега Мумин Шакиров, режиссер, который с Бахтиером учился у Игоря Таланкина во ВГИКе в 1984-89 годах; Олег Антонов, сценарист фильма Бахтиера "Шик", и режиссер, продюсер и сценарист Валерий Ахадов, который Бахтиеру помогал на ранних этапах его творческой биографии.

Мы с Мумином приготовили цитаты из "Лунного папы", по которым Бахтиера знают все, но я вчера наткнулась на один фрагмент в его интервью. Их не так много, все относятся к началу нулевых годов. В последние годы он перестал, видимо, общаться с прессой, и с российской жизнью себя весьма определенным образом соотносил. Бахтиер говорит: "Мастерство – это когда говорят "может быть". А "должен, обязан" – так говорят солдаты, рабы и князья". То есть он определенным образом противопоставляет мир художника, мир режиссера миру обычной жизни.

Ираклий Михайлович, что вы скажете про эту его фразу?

Ираклий Квирикадзе: Во-первых, замечательно, что мы вспоминаем Бахтиера. Это был чудесный, совершенно удивительный человек и творец. Буквально совсем недавно он был еще жив, и вот теперь его нет, и как-то нелепо говорить "был". Он был очень талантлив. По жизни он был очень прост, и контакты с людьми у него были совершенно потрясающие, с кем угодно. Мне повезло, я очень долго с ним общался, живя в Берлине, а он многие годы прожил там. Он был, с одной стороны, берлинец, но лучшие фильмы он делал в Таджикистане, с таджиками. Он не человек из башни из слоновой кости, он невероятно входил в жизнь, в творчество. Мне кажется, что эта фраза, она, может быть, такая немножко на эмоциях и немножко как бы… ну, создать интригу что ли.

Валерий Ахадов: Мы все боремся за свою свободу личности, и он, наверное, так изящно – или грубо – сформулировал это. Нам, может быть, было особенно тяжело, тем, кто так резко вынужден был выскочить из своего привычного мира. Таджикистан – райское место, интернациональная республика, расцвет… Я всегда говорил, что просто подстрелили на ходу этих всех ребят молодых, художников, композиторов, это поколение просто расстреляли на взлете. И Бахтиер правильно сказал: за мной культура, родители, родственники, но, в принципе, я сам хозяин всего. Наверное, в этом смысле.

Олег Антонов: Я очень по-своему пониманию эту фразу. У него был принцип – никогда не подводить черту, ни под чем. Вот сегодня так, мы работаем над сценарием, я говорю: "Бахтик, по-моему, это гениально!" Он говорит: "Да, все нормально. Так и оставляем это”. А утро начинается с того, что он говорит: "Ты знаешь, я подумал, здесь надо что-то по-другому…" Мы с ним писали сценарий под названием "Живая рыба", и это "по-другому" длилось 10 лет. И я понял, что ему так интересно жить. Вот сегодня так, но завтра будет новый день, новый взгляд, новое биение сердца, новая мысль, новая эмоция – и мы посмотрим на это по-другому.

Елена Фанайлова: А "Живую рыбу" так и не дописали?

Олег Антонов: К сожалению, сначала начался очередной кризис, европейский, в 2008 году, потом умер Карл Баумгартнер, продюсер, теперь, к величайшему сожалению, не стало самого Бахтика. Мы с ним буквально три месяца назад говорили, как допишем, сделаем… Я понимал, что этого не будет, и он, наверное, понимал, но это был тот печальный диалог, когда оба понимают, про что речь, но продолжают его, чтобы только не молчать.

Мумин Шакиров: Я должен сказать, что знал его больше 20 лет, и я бы снисходительно относился к этой фразе. Вообще, он не очень большой мастер давать интервью, потому что он все-таки человек, который снимает кино, и надо смотреть его картины, чтобы разговаривать с ним. А что касается интервью, то я видел несколько из них, они путаные, несовершенные, и в интервью он как бы тоже живет в системе некого поиска.

Елена Фанайлова: Вы строги. Мне как раз нравится его цветистый язык и его ходы мысленные…

Мумин Шакиров: Вот это клубок, в который он вовлекает, и из него потом очень сложно выйти. Поэтому мне кажется, что он как большой художник на экране гораздо предпочтительнее, чем человек, который дает интервью.

Елена Фанайлова: Давайте посмотрим фрагменты "Лунного папы"…

(Фрагменты фильма)

Елена Фанайлова: Такой волшебный и очаровательный мир "Лунного папы", кто видел его, никогда не забудет ни это имя, ни эти кадры. Послушаем Чулпан Хаматову. Мумин Шакиров сегодня успел с ней повидаться на съемках, и она рассказывает о том, как работала на этом фильме.

Чулпан Хаматова: Во-первых, мы снимали 9 месяцев с перерывом. 9 месяцев съемок – это съемочная группа, как одна большая семья. Панику и ужас последнего съемочного дня я не могу вам даже передать, потому что из одной реальности нам всем пришлось выйти в какую-то другую. Это как в мою жизнь просто вмонтировали целый кусок другой жизни, а потом достаточно грубо заставили его вырвать с корнями, кинули обратно в московскую жизнь, в которой я уже мало что понимала. У меня был на губах этот прекрасный акцент, уже приросший к моей речи, к моей гортани. Огромное количество людей из группы стали моими ближайшими друзьями, начиная с Бахтиера и заканчивая осветителями, работниками на площадке. Ближайшими людьми, которые в моем сердце будут на всю жизнь.

Это был сложный опыт, были очень сложные условия, невероятные, с природными катаклизмами, с лишениями в быту. Это было потом невероятное мое личное недоумение по поводу того, как картину приняли. Я видела, насколько глухи и слепы люди, которые дают оценку этому фильму, какой был прокат у фильма в России, не говорю про остальной мир. И для меня это была прямо такая режущая трагедия. Мне было очень грустно, что в стране, где художественная поэтичность любого языка, будь то литература или киноискусство, всегда ценилась, это вдруг прошло совершенно незамеченным, в каких-то исключительных случаях даже было категорично не принято. Каким-то образом я уже тогда понимала, что все это временно, что просто все эти слепцы и простаки не видят того, что есть, и придет время – и эта картина все равно засияет всеми своими гранями, своим объемом и будет приносить неземное удовольствие зрителям. И так оно и произошло.

Елена Фанайлова: Чулпан Хаматова еще говорила о том, успел ли он сказать все, что ему было положено, что он хотел, многое ли он успел сказать.

Чулпан Хаматова: Ну, конечно, нет. Конечно, он бы сказал намного больше. Это такой гейзер творчества, абсолютно неиссякаемый. В нашу последнюю встречу, когда все было достаточно предрешено, он все равно бурлил какими-то идеями и рассказывал новые сюжеты для фильмов, и это было очень радостно. Даже складывалось какое-то ощущение, что, может быть, случится чудо, и творчество победит физиологическую нашу человеческую неполноценность. Нет, это был далеко его не предел Творческий человек очень ранимая субстанция, без кожи. Он не может жить, как живут многие довольные собой граждане, занимающиеся спортом… Все равно в любом творческом человеке есть какое-то притяжение катастрофы, это данность. Ты не можешь быть художником не слышащим все то, что происходит вокруг, а вокруг происходит в основном очень грустное, болезненное. И все это, конечно же, попадало в него. И от этого надо было как-то защититься, и вот этот вот хрупкий душевный строй рушился. А чем защищаются люди? Тем, что в итоге их и разрушает.

Елена Фанайлова: Чулпан говорит, что у "Лунного папы" не было зрителя. У меня совершенно нет такого впечатления.

Ираклий Квирикадзе: Тут надо что-то взять среднее между вашим мнением и тем, что говорила Чулпан. Действительно, в мировом прокате, в европейском во всяком случае, картина имела хорошую судьбу, даже счастливую, я бы сказал. Она была на многих фестивалях, и в фестивальном понимании фильм и Бахтиер обрел много удач и побед. Токио, Венеция, еще что-то, и вплоть до того, что первый раз, может быть, в истории Таджикистан выдвинул картину на "Оскар". Она была показана в Лос-Анжелесе, но не попала в номинацию. Но это не значит, что фильм был плох. Я был на этом показе, потому что в то время я жил в Лос-Анжелесе, и я прокрался туда, где смотрят академики, это была моя авантюра, и я помню, как его принимали – были большие аплодисменты. Потому что фильм необычный, экзотичный, человеческая история универсальная, понятная всем, как забеременела, сама того не зная, девушка…

Елена Фанайлова: В довольно патриархальном обществе, а таких обществ полно и в Латинской Америке, и на юге Европы, где угодно.

Ираклий Квирикадзе: Да, особенно в южных странах, там где светит солнце. Растет живот, что делать семье, позор, стыд! Надо найти этого негодяя, схватить его за шкирку, привести… И вот об этом картина – как папа и дочка, у которой живот растет и растет, разъезжают по всем провинциальным театрам и ищут того самого лунного папу, который сделал дочке приятное, а она не знала, что он ей делает, потому что она была красивая, юная, девственная и мало что знала. Поэтому победоносно он прошел по мировому экрану. А у нас это было время, когда прокат был корявый. Это была середина 90-х годов, и всякие третьесортные американские боевики заполонили экраны. Я ничего не имею против американских фильмов, там есть первоклассное кино, братья Коэн, Вуди Аллен и Спилберг, но дешево покупаемые и сюда валом валившие фильмы – прокрасться сюда "Лунному папе" было очень трудно. О нем писали, люди охотились посмотреть.

Елена Фанайлова: После "Лунного папы" стали его как раз с Кустурицей сравнивать. Как вы относитесь к определению – "русский Кустурица"? Я понимаю, что это довольно примитивное стремление классифицировать, тем не менее…

Олег Антонов: Я, как сейчас модно говорить, троллил иногда Бахтика, я его назвал – таджикский режиссер. Он очень злился и говорил: "Я европейский режиссер". Я говорил: "Это ты в России таджикский режиссер, а здесь европейский режиссер". А по поводу Кустурицы тоже он злился, ему это не хотелось слышать, а я говорил: "Что ты злишься? Есть некая общая территория эмоциональная, в которой вы существуете. И что…" Он говорил: "Я лучше!" – "Конечно, ты лучше! Ты себе, он себе…" И он всегда с юмором к этому относился. Мы много тогда вообще шутили, было очень приятное общение. Серьезные вещи оставались за скобками, можно было шутить, дурачиться, быть детьми в этот момент. Не было запретных тем, можно было фантазировать, бредить, и это, конечно, уникальное общение! Я даже не знаю, с кем еще так можно строить невероятные планы на жизнь. Понятно, что чему-то никогда не бывать, но бредить на эту тему очень приятно. Потому что вроде как ты что-то и делаешь…

Мумин Шакиров: Я вспомнил один эпизод. Бахтик всегда трезво оценивал себя и ситуацию, но он ужасно любил комплименты. Когда его хвалили, ему это безумно нравилось. Я помню, однажды мы сидели за одним столом в Доме кино после выхода картины "Кош ба кош", за которую он получил "Серебряного льва".

Елена Фанайлова: Я считаю, что это великая картина, мирового уровня.

Мумин Шакиров: Абсолютно! Скажем, мир раскололся, кто-то считает лучшей лентой "Братан", кто считает лучшей "Кош ба кош", кто-то считается, что лучшая "Лунный папа". Мне, например, лично нравится картина "Шик".

Ираклий Квирикадзе: Я считаю, "Братан". Хотя я автор "Лунного папы".

Мумин Шакиров: И вот мы сидим за столом, и я подробно по косточкам разобрал его картину "Кош ба кош", посмотрел ее недавно, были еще свежие впечатления. И настолько это его впечатлило, он говорит тут же: "Официант, водки, пожалуйста!" (смеется) Ну, я не хвалил просто так, в пустоту, а я конкретно говорил, что ему удалось. Это был действительно шаг вперед для азиатского кино, очень сильный и мощный. Даже после "Братана". Он накрыл стол шикарный, мы хорошо посидели, выпили. И я понимал, что он очень любит, когда ему говорят какие-то вещи по существу. Он и критику воспринимал с удовольствием.

Но при этом он же был очень непредсказуемый, он мог не прийти на награждение. У него был такой характер. Я помню, он должен был получить какой-то Гран-При или "Нику", и он просто не пришел. Он был непредсказуемый. Он пытался вообще всегда понять, на мой взгляд, сколько он стоит. Он понимал, что он стоит дорого, но…

Елена Фанайлова: Имеется в виду материальная сторона или сторона паблисити, авторитета, творчества?

Мумин Шакиров: Он очень боялся провала, мне кажется, он по этому поводу очень переживал. И где он чувствовал, что его могут покритиковать, не дать какой-то приз, он мог просто не пойти. Он же хрустальный, очень нежный сам по себе был. Но комплименты любил.

Елена Фанайлова: Раз уж мы заговорили о "Братане" и "Кош ба кош", Валерий, расскажите о первых фильмах. Вы же ему с "Братаном" помогали… Мне кажется, в фильме "Кош ба кош" очень хорошо видно то, о чем вы говорили, судьба молодых людей, которые находятся в военном Душанбе, где по ночам стреляют и комендантский час, а у них любовь, и они не могут себе найти места. Если бы мы давали сейчас цитату, я бы обязательно показала, как парень и девушка едут в пустом троллейбусе, а за ними едет колонна танков. Родители их не принимают, и они вынуждены в этом троллейбусе танцевать, как-то себя развлекать, ехать всю ночь. В мире взрослых им нет места, этот мир разрушен. Мне показалось, что это, может быть, главная сцена в этом фильме.

Валерий Ахадов: Вот вы рассказываете, а я пережил момент, когда я увидел этот фильм. А я увидел его в Магнитогорске, тоже в эмиграции, куда я театр вывез. Я плакал, например. Не из-за сюжета даже, а… не могу объяснить. И на этом фестивале я тоже получил приз – 3 тысячи долларов, нормально по тем временам. (смеется) И зал воспринял! Зал, который не знал вообще, что это такое. Ну, Магнитогорск – и война в Душанбе… Зал эмоционально принимал, абсолютно провинциальный российский зал. Я рад, что сумел что-то сделать, я троих повез – ты, Фархад и Бахтиер – троих мы повезли на одно место во ВГИК, к Таланкину. Таланкин сказал: "Я беру одного. Кого?" Я говорю: "Я не знаю. Хорошие ребята!" Он говорит: "Я не возьму троих!" И взял троих в конце концов. (смеются) Родственников нет, никто взятки не давал за них, бери, кого хочешь…

А с "Братаном" было так. Мне очень понравился сценарий. Я считаю, что это лучшее его кино, потому что вот такой фильм никто не мог снять, кроме Бахтиера. Там он! Он знает эту жизнь. У него вообще в картинах очень много его, всех его комплексов…

Елена Фанайлова: Мальчишеских жестов, я бы сказала.

Валерий Ахадов: А поскольку у меня были хорошие отношения с центральным телевидением, это же телевизионный полнометражный художественный фильм, я сказал: "Я отвечаю!" Они говорили: "Дебютант, и сразу большую картину…" Но не прогадали. Я знал, в каком Бахтик состоянии. Я сейчас узнаю о нем то, что вообще не знал, вот ребята говорят. Я более старшего возраста, такой… муалим, как говорят в Средней Азии, учитель такой условно. Месяца полтора или чуть больше мне удалось с ним связаться по скайпу. Он в Берлине был. Но, как ни странно, мы заговорили о делах. И он говорит: "Валерий Бакиевич, я это кино так хорошо знаю, а театр мне предлагает, я не…" Мол, сил не так много, чтобы кино снимать, а в театре все-таки сидишь, там сцена, артисты… "Я хочу". И мы долго на эту тему разговаривали. Он жил долго, до последнего дня, я думаю.

Елена Фанайлова: Давайте мы посмотрим на живого Бахтиера в фильме Мумина. Это была дипломная работа?

Мумин Шакиров: Да, это была дипломная картина "Don’t worry, be happy!". Бахтика все знают как режиссера, но он очень гармоничен на экране, когда мы делали мизансцены в мастерской. Тогда Бахтик проявил себя как актер, играл в своих и в чужих постановках, когда мы делали Нодара Думбадзе фрагменты на первом-втором курсе. На большую роль у меня был другой герой, его я пригласил на эпизод, он поддержал меня. Фильм – это история музыканта, который как раз был потерян во времени… Я сделал эту картину под впечатлением фильма "Жил певчий дрозд", мне хотелось рассказать о человеке, который делает добро, но сам не понимает, как он это делает, и не может определить для себя систему координат, в которой он живет. Я даже показывал ее Отару Иоселиани, он снисходительно посмотрел и сказал, что неплохо, и перешел на другую тему. Потом я ее показал в Риге на фестивале "Арсенал". А Бахтик в эпизоде сыграл такого музыканта, который приобретает и перепродает аппаратуру.

(Фрагмент фильма)

Елена Фанайлова: Какая все-таки кино удивительная штука. Прошло 25 лет – и оно сохранило для нас лицо человека, его пластику, мимику… Я думаю, возвращаясь к словам Валерия Ахадова, что это не только личное качество, но это еще и какой-то момент, связанный с исторической травмой. Я имею в виду его самочувствие – человека из некогда процветающей страны Советского Союза, но это страна, тем не менее, окраинная, одна из стран империи. Я думаю о таких, казалось бы, разных фильмах, как "Лунный папа" и "Шик". Вроде бы это разные пространства, но ощущение, да и "Кош ба кош" когда смотришь, это тревожное ощущение человека, который живет на сломе эпохи с ощущением, что у него просто земля из-под ног уходит, и вообще непонятно, что с ним будет. И вот еще важно, что на съемках "Лунного папы", я уже не говорю про "Кош ба кош", он и съемочная группа оказывались в ситуации военной, почти заложников, когда им угрожали расстрелом, и только с помощью каких-то удивительных переговоров ситуацию удавалось спасти. Олег, что вы думаете об этом его травматизме? Для меня очевидна связь между "Кош ба кош", "Лунным папой" и сценарием, который вы писали.

Олег Антонов: Вот цитата, которую вы привели в начале, про "может быть", он все время жил с этим "может быть", не понимал, что правильно он делает, неправильно, то или не то. То есть иногда человек просто не уверен в себе, человек просто ищет что-то потерянное, постоянно он хочет что-то такое… Мы обговорили сценарий, они начали снимать в Ялте, я смотрю и понимаю, что он снимает совсем другую историю. И кончилось тем, что мы с ним поругались, очень крепко, я уехал со съемок, и мы год не общались. Год! Я говорю: "Бахтик, но почему?" – "Ну, вот я так чувствую…" Я говорю: "Ну, как ты можешь чувствовать? Вот есть сценарий, есть продюсеры, есть актеры. Почему они говорят другой текст? Почему происходят другие события в фильме?" – "Зато они живые!" И в результате он снимал-снимал и запутался. Мне позвонил продюсер Рубен Дишдишьян и говорит, что вот такое дело, он не знает, чем закончить фильм. "Он придумал какие-то краны, какие-то воздушные шары, по-моему, он сошел с ума, надо что-то делать". Я говорю: "А можно посмотреть хотя бы, что он там наснимал?" Он мне дал материал посмотреть, и я увидел, как это можно легко и просто, как мне казалось, решить. Но это не было придумано мною, я увидел это в том, что он снял, а он это просто пропустил. Финал уже был. Поэтому у него все на живую нитку.

Елена Фанайлова: Теперь я понимаю мое ощущение от фильма "Шик". Я не могла догадаться, чем он может закончиться. Это такой живой организм, что ты не знаешь, что там в каждый следующий момент произойдет.

(Фрагменты фильма)

Елена Фанайлова: Напомню, что в фильме "Шик" молодые и бедные парни копят деньги, полукриминальными делами добывая их, и покупают себе костюм Гуччи. Он у них один на троих, они носят его по очереди, и в каждого происходит какая-то семейная драма, любовная история или что-то, что абсолютно меняет их жизнь. И последний герой, который идет свататься к девушке, все заканчивается абсолютной катастрофой и трагедией. Это опять к вопросу о духе времени, о том, что тогдашнее время дышало предчувствием катастрофы. Олег, в результате вы остались довольны фильмом?

Олег Антонов: Ну, сейчас, конечно, я доволен, потому что это часть жизни, как сказала Чулпан, и замечательная ее часть. Несмотря на все разногласии, размолвки и так далее. Бахтик устраивал жизнь всегда! Он не существовал отдельно, он любил, чтобы вокруг него организовывалась жизнь. Я помню смешной эпизод. Мы с ним пришли в одну из многочисленных компаний, которые предлагали деньги на кино, и он говорит: "Что-то у вас офис какой-то не фирменный…" А должно быть все всегда… Это была жизнь, это не была работой. Мы приехали не работать, а жить! Мы жили этим фильмом, потом делали другой, третий.

Елена Фанайлова: Все должно искриться, как у этих пацанов из вашего фильма?

Олег Антонов: Пустых минут не должно быть. Люди должны чувствовать, что живут.

Елена Фанайлова: У одного сценариста одни впечатления, а у вас, Ираклий Михайлович, насколько я знаю, другие. В статье, которая в журнале "Story" опубликована, вы говорите о том, что "Лунный папа" практически совпал с вашими сценарными представлениями.

Ираклий Квирикадзе: Да. Я, как графоман, много в своей жизни написал сценариев, большая часть не реализована, а кое-что дошло до экрана. И Бахтиер Худойназаров относится к тем редким для моего опыта случаев, когда он снял фильм почти так, как я снимал его в своей голове, когда писал сценарий. Мы вместе монтировали в Вене, потому что "Лунный папа" – это копродукция многих стран европейских, и Австрия участвовала своим небольшим взносом, но потребовала, чтобы фильм монтировался в Вене. Я не был в своей жизни в Вене, хотя много о ней знаю, и я думал: какой замечательный случай увидеть Вену! И что получилось? Из Тбилиси в Вену – самолетом, в аэропорту меня встречает машина и везет по окружной дороге в монтажную. С первого же дня мы начинаем монтировать, три недели не вылезаем из монтажной, и назад меня опять везут по окружной дороге. Где Вена? (смеется)

Единственное, чем мы развлекались, - напротив нашей монтажной на окраине Вены была баня, и окна бани и монтажной были на расстоянии вытянутой руки. И то ли душно там было, то ли в Европе есть такое понятие, что не стыдно, но мы смотрели в эти окна. (смеются) Смотрели на замечательных девушек в пару, иногда выплывающих и вплывающих туда, каких-то матрон, и радовались, когда нам полюбившаяся девушка помылась сегодня, а потом мы ее обнаруживали через два-три дня. Вот это был наш монтаж. Вену я и до сих пор не видел, как монтировали – тоже в тумане, а картинки в окне напротив – это и был наш монтаж!

Елена Фанайлова: По поводу поколенческого травматизма, о котором Валерий Ахадов сказал, и военных ситуаций, в которые попадал Бахтиер. Вы же этот мир хорошо знаете, Мумин. То, как в "Кош ба кош" показан Душанбе этого времени, это реальность, или это все-таки преображенная его фантазией любовная история на фоне бесконечной стрельбы и ужасов за кадром?

Мумин Шакиров: Война все-таки вносила коррективы в драматургию. Когда он снимал картину, в городе начались реальные боевые действия. В этот же период, я помню, в Таджикистан приехала Анни Жирардо, и ее вывозили из города под прикрытием БТРов. Она приехала в гости к Валерию Бакиевичу, она снималась в картине "Руфь" Валерия Ахадова, потом они подружились, она играла в спектаклях, приезжала потом в Магнитогорск. Война вносила коррективы, и Бахтик очень живо на это реагировал. Некоторые эпизоды были прописаны уже после команды "мотор". К примеру, троллейбус, которые едет по пустым улицам, в нем нет ни одного пассажира, и водитель орет и поет на всю улицу. Он заметил это и взял в картину. Это был, естественно, не очень хороший опыт, потому что группу там не то что бы брали в заложники, но там город контролировался разными группировками, а у них маршрут съемочной группы был из одного сектора в другой, и везде приходилось договариваться. Они рисковали жизнью и свободой фактически. Не знаю, может быть, работая под таким прессом, Бахтику удавалось достичь большего, чем он планировал. В "Лунном папе" смыло селем город, где шли съемки. Он же там построил не просто декорации, а целый город!

Ираклий Квирикадзе: О Бахтике я пишу в журнале "Story", там я описываю эту историю, как продюсер Баумгартнер, съемочная группа, художники ищут натуру, где будет сниматься фильм. Нужен маленький провинциальный городок. Бахтик сказал: "Стоп! Мы построим сами город". Он нашел очень красивую фактуру водохранилища, оно как озеро, и в фильме эта тема воды, которой не было в сценарии, обрела невероятный поэтический размах. И на холме, который над озером стоит, он выстроил дома в полном смысле слова – четырехсторонние, каменные, там можно было жить просто! 80 домов они построили. Баумгартнер вначале кричал: "Зачем это?! Вы что, с ума сошли? Такие деньги! Это не входило в мои планы!" Это был 1997 год, и слесарь, каменщик, столяр и так далее получали 1 доллар за рабочий день. И когда Баумгартнер подсчитал, что это ему в копейки обойдется, он так радовался этому: боже, мы город строим!

В "Лунном папе" есть сцена пробега Чулпан Хаматовой и теперь уже всемирно известного Мориса Бляйбтроя, теперь он звезда Голливуда, а тут он играл полусумасшедшего таджика. И когда они там в обнимку, брат и сестра, мчатся по этому городу, мы видим весь этот город, и вот тогда понятна идея Бахтиера, почему ему не фанерные нужны были дома, он всю эту фактуру абсолютно оживил. Там был маяк, все было настоящее! Аэропорт построил, где можно было садиться маленьким самолетам-кукурузникам. То есть он страдал такой гигантоманией. Для дела, для кино! Ты не согласен?

Валерий Ахадов: Он с реальностью документальной вообще был в конфликте. Моя внутренняя теория, что режиссер – субъективный идеалист. Мир – это комплекс его ощущений. Бахтик полностью этому отвечал. Поэтому он все строил. Он не мог просто снимать. Если бы он сюда в студию пришел, он бы нас точно пересадил. Это комплекс его ощущений мира.

Ираклий Квирикадзе: Конечно, можно было найти в Таджикистане маленький провинциальный город и задекорировать его. Но Бахтику нужен был свой мир, фантастический, а не реальный мир, который подает жизнь ему.

Валерий Ахадов: Скажу еще в смысле окраины. Не потому что это обидно звучит. Она действительно окраина, окраина империи. Окраиной себя ощутили, только когда развалился Союз, до этого мы никак не ощущали себя окраиной, были в контексте абсолютно всего. Вообще считали, что Душанбе – столица мира! И так оно и было, это очень интеллигентный, многонациональный и умный город, интеллектуальный. А когда развалилось, тогда поняли, где мы…

Елена Фанайлова: В финале - фрагмент из интервью Чулпан Хаматовой, о творческом почерке Бахтиера Худойназарова.

Чулпан Хаматова: Его фильмы нельзя рассматривать бегло. Там столько пластов и столько глубин, столько смыслов, уже не говоря о плотности кадра, я ни у одного режиссера не работала, у которого на 15-м, 20-м плане тоже шла какая-то жизнь, подчиненная смыслу сюжета. С первого раза его фильмы смотреть бессмысленно, это будет некая эмоциональная реакция, вы почувствуете вкус, звук. В этом тоже есть безусловное обаяние, но если вы по-настоящему хотите его понять, как режиссера, нужно смотреть пять раз. Только тогда вы сможете увидеть все детали, имеющиеся в кадре. Я так говорю, потому что в который раз пересматривала фильм, в котором снималась, и вдруг обнаруживала такие нюансы, которых не видела, посмотрев его до этого много раз. И это, конечно, удивительно.