Сто лет назад – 10 июля 1915 года – возник Земгор. Кому сейчас, кроме историков, скажет что-то эта аббревиатура? Между тем к памятным для нашей интеллигенции датам следует, на мой взгляд, присоединить и эту.

Хвалить и превозносить Земгор я не стану: организация эта была (и есть, слава Богу, до сих пор) насквозь русским творением, со всем непременным и столь знакомым набором – бородами, французским языком, безалаберностью, литературными наклонностями и пожизненным, как нравственное клеймо, служением народу. Вероятно, самой симпатичной в земгоровских лидерах была именно эта принадлежность к ордену русской интеллигенции.

И время, и причина возникновения организации не случайны. В разгар Первой мировой войны (не получившей тогда еще своего порядкового номера), в бездарнейший ее год, 1915-й, стал очевиден всеобщий кризис управления не только фронтового, но и тылового, хозяйственного, промышленного. Наблюдался не просто "снарядный голод", но дефицит армейского обмундирования: на фронт приходили сапоги с картонными подметками, через полдня размокавшими в окопах и уже ни на что не пригодными.

Видя повсеместное казнокрадство и жульничество, группа российских общественников решила соединить усилия и создать специальную организацию по снабжению воюющей армии – Комитет Всероссийских земского и городского союзов (которые по отдельности были детищем еще Великой реформы 1860-х годов). Земгор брался посредничать в распределении государственных оборонных заказов, не становясь при этом государственной структурой, но оставаясь исключительно объединением граждан.

Во главе организации стояли князь Георгий Евгеньевич Львов (от земцев) и московский городской голова Михаил Васильевич Челноков (от Союза городов).

Это была общественная инициатива людей, видевших свой долг в помощи стране. Лидеры Земгора денег за свою работу не получали, да, как правило, в них и не нуждались. Они были людьми состоятельными, а у таких, как принято считать, чужое к рукам не прилипает. Другое дело, что рядовые земгоровские сотрудники на бескорыстность не претендовали и исправно получали свои оклады. А дальше – шире – разливалось целое море снабженцев и поставщиков, для которых фураж, вещевое и котловое довольствие армии были инструментом обогащения. Война – дело, как известно, прибыльное, и это неизбежное зло российская интеллигенция пыталась ввести в разумные рамки.

Ибо жажда наживы в ту пору лютовала.

Все пересказывали друг другу случай известного писателя и издателя "Столицы и усадьбы" Владимира Пименовича Крымова, нажившегося на заказе для России грузовых "Паккардов". Благодаря близкому знакомству с одним из великих князей Крымов получил баснословный подряд и отправился в Америку закупать автомобили для русской армии. Свои посреднические услуги он перед американцами оценил в космическую по тем временам сумму 750 тысяч долларов и в Россию уже не возвращался, перебравшись в Берлин. (Другое дело, что после войны ему удалось выжать из "Паккарда" лишь треть денег).

Поначалу о Земгоре говорили мало, и корреспондент газеты "Русские ведомости" Алексей Толстой в 1916 году был отправлен на фронт написать, чем заняты земгусары – это ироничное прозвание отражает легкую усмешку публики на их счет.

Результатом поездки писателя стала крепкая дружба с одним руководителей Земгора Василием Васильевичем Вырубовым и восторженный отклик в газете.

​"Мне предоставили, – писал А. Толстой, – полную волю присматриваться, расспрашивать, рыться в книгах, ездить куда угодно: работа Союза должна происходить под стеклянным колпаком – правило первое. И то, что пришлось узнать и увидеть, – необычайно.

Помню, в начале войны многое казалось истинным откровением. Появились герои среди обычных обывателей. Впервые, с оглядкой и робостью, произнесено было слово "родина". На улицах Варшавы бросали цветы в сибирских стрелков. Мы пережили небывалый подъем и отчаяние, почти гибель.

Все это минуло. Время романтических боев прошло. Не повторятся ни кавалерийские набеги, ни головокружительные обходы галицийских битв, ни падения крепостей, ни отход на сотни верcт. Война стала расчетом, фронт – буднями. Учет сил произведен, неожиданность может исходить только от злой воли.

И вот на фоне этих будней появляется то новое и прочное, что, возникнув во время общей сумятицы и потасовки, крепнет сейчас, организуется, становится национальным предприятием. Я говорю о Всероссийском Земском союзе".

И далее:

"Прежде всего, это – свежая организующая сила. Начавшись с десятка санитарных поездов, эвакуирующих раненых из тыла в глубь России, Союз строит сейчас мосты, сооружает больницы, ангары, целые городки для рабочих, солдат, беженцев, имеет свои механические мастерские, колонны автомобилей, приготовляет палатки, телеги, повозки, сани, кухни, упряжь, одежду, обувь, противогазовые маски и т. д. (я не считаю тыловых предприятий). Имеет свои заводы – химические, мыловаренные, кожевенные, лесопильные и пр. Собирает на фронте кожи, металлы, тряпье. Раскидывает повсюду питательные и перевозочные пункты, госпитали, бани и прачечные. Приобретает рудники. Организовав "Земгор" – инженерно-строительные дружины, – роет окопы. Наконец, в собственных столовых кормит и обучает грамоте более десяти тысяч беженских детей, по большей части сирот, до которых раньше не было никому дела. И не отказывается ни от одной поставки военному ведомству, в каком бы размере ни было предъявлено требование. Всего учреждений Западного комитета свыше 1500 и ежемесячный оборот их – около 80 миллионов".

Можно, вероятно, счесть эту статью Алексея Толстого заказухой. Но тогда кто заказчик? Общественное мнение? Нет, так не бывает. Восторг автора, по всей видимости, искренний и напоминает страницы будущего романа о Петре Первом, описывавшие бурную деятельность реформаторов.

"Вчерашние обыватели, – бодро писал А. Толстой, – присяжные поверенные, помещики, земцы, инженеры составляют колеса этого небывалого общественного механизма. Каждому дается работа по плечу и в меру таланта. Соединили этих людей живая здоровая любовь к России, здоровый разум и талантливость руководителей. Здесь не место теории и спорам. Человек определяется сразу. Здесь делают дело – будущее России. Здесь образуются новые мускулы. Россия здесь, а не там, в тылу. И каждый здесь чувствует за спиной дыхание многомиллионного крестьянского народа".

Чувствуется, что главного земгорского распорядителя – Вырубова – Толстой готов вставить чуть ли не в новый роман:

"Председательствует и правит всеми делами В. В. Вырубов. Это человек сгущенной воли. Он всегда напряжен и тревожен. Где бы он ни появлялся, вокруг него, как вихрь, начинается лихорадка работы.

Сегодня он решает строить дорогу, а часов в пять утра, за стеной (в нашем общежитии) я слышу, как он кричит: "Ты глубоко штатский человек, ты не имеешь права говорить ‘нельзя’, у нас должны быть собственные мастерские".

После паузы ослабевший голос собеседника возражает: "Откуда же мы их возьмем, что ты, право, нельзя же так все-таки заноситься". – "Должны", – кричит Вырубов высоким голосом. Засыпая, я слышу целые колонны цифр, затем диктуются телеграммы.

Это – человек большого роста, с военной выправкой, стремительными движениями, широким шагом. На открытом, крепком лице – веселые светлые глаза под черными косматыми, точно усы, бровями, и, как всегда в русском лице, вся энергия в глазах, лбе, в круглом черепе. Помню, он входит, как всегда в военной форме без погон, с портфелем, из-под косматых бровей блестят веселые глаза. Быстро расшаркиваясь, поворачиваясь к одному, к другому, одного схватив за локти, другого загнав в угол к печи, он говорит отрывисто, неожиданно: он только что достал пятнадцать миллионов – и новое предприятие обеспечено, пусть оно кажется невыполнимым на первый взгляд, но на то и общественная организация, чтобы невозможное стало возможным.

И приезжему из тыла вспоминаются слова: "Есть еще порох в пороховницах, не ослабла еще казацкая сила".

Ну, чем не соцреализм! (Очерк опубликован в январе 1917-го).

Среди земгоровцев были и люди с широкой известностью. Одного из них сатирически и, по существу, клеветнически вывел своем романе тот же Алексей Толстой. Это поэт Бессонов из первого тома "Хождения по мукам", несомненно выросший из реального Александра Блока, с которым у Толстого были свои счеты.

Хорошо известны военные фотографии Блока в форме табельщика дружины Земгора.

И, конечно, не все было так идиллично, как писал Алексей Толстой. Земгор вообще существовал почти исключительно за счет государственной казны, самостоятельно собирая лишь малую долю необходимых финансов.

Земгоровец князь Сергей Евгеньевич Трубецкой вспоминал, что "бесконтрольное швыряние денег и покупки не считаясь ни с какими ценами создавали большие искушения для иных слабых душ. С другой стороны, подрядчики, чуя возможность огромной наживы, искушали взятками некоторых работников закупочного аппарата".

Но все это, повторяю, не касалось верхушки организации, где трудились не за деньги, а из чувства общественного долга. Вот почему ни у кого поначалу не вызывало протеста назначение князя Львова первым министром-председателем Временного правительства в марте 1917 года. Правительства, состоявшего по большей части из интеллигентов.

Может с моей стороны показаться безумием попытка договориться до терминологического согласия. Я и не пытаюсь, только хочу напомнить, кто же такие интеллигенты в старом (дореволюционном и потом эмигрантском) понимании этого слова. Интеллигент – это вовсе не культурный, образованный человек, тем более не деятель культуры. Интеллигент – это общественник, нравственно озабоченный судьбой народа. Он не обязательно умен, не всегда образован, почти никогда не религиозен. Его гнетет социальная несправедливость, преступления власти. И для изменения жизни в лучшую сторону интеллигент готов идти на жертву.

Оговорюсь: это старое понимание слова, заваленное с тех пор буреломом новых, советских интерпретаций. "Веховское" понимание. Сейчас интеллигент в глазах народа – хлюпик, социальный трус и продажный либерал, но до революции он был полной противоположностью – если не самим террористом (хотя бывало и так), то защищавшим террористов перед властями.

Вместе с тем орден, объединявший интеллигенцию, был довольно многочислен, и "чистые" случаи во многом размывались "пограничными" примерами, когда тяготение к общественной деятельности привлекало не одних разночинцев, но также писателей, адвокатов, меценатов и меценатш, всевозможных деятелей культуры.

Князь Георгий Львов был именно таким интеллигентом. Но на посту министра-председателя Временного правительства нужны были другие, не его черты характера. Управляющий делами правительства Владимир Набоков-старший писал в своих воспоминаниях, что Георгий Евгеньевич был до крайней степени задерган всей немыслимой круговертью ежеминутных дел: "Никогда не случалось получить от него твердого, определенного решения – скорее всего он склонен бывал согласиться с тем решением, которое ему предлагали".

А биограф Львова Тихон Полнер дал такую характеристику: "Князь Львов обладал организаторскими способностями весьма своеобразными, как нельзя лучше подошедшими к свободному творчеству общественных организаций, но мало пригодными для обуздания разбушевавшихся революционных и партийных страстей".

И потому государственный век Львова был недолог. После июльских событий он вышел в отставку. Но общественное его служение никак не закончилось. Именно Георгию Евгеньевичу (вместе с племянником – Василием Вырубовым) было поручено со стороны Временного Сибирского правительства выехать в Америку для встречи с президентом Вильсоном и передачи просьбы о помощи. Встреча с военным союзником не состоялась, потому что в ноябре 1918-го война закончилась.

Но идея Земгора продолжала жить, и в 1921 году в Париже "Комитет помощи русским беженцам за границей" возглавил тот же князь Львов.

"В 20-х годах, – рассказывает сегодняшний председатель Земгора Юрий Трубников, – сотни тысяч беженцев нуждались буквально во всем: хлеб насущный, жилье, работа, образование для детей и медицинское обслуживание. И Земгор, благодаря исключительному таланту общественного организатора, или, проще говоря, хозяйственника, коим являлся его председатель, оказывал помощь во всех вышеуказанных областях".

Если в России существовать на одни собственные средства Земгор не мог, то в изгнании тем более дело общественной помощи упиралось в финансы. Оплату земгоровских нужд взял на себя Совет послов. И, как всякая финансирующая структура, она была недовольна поведением своего бенефициара. Историк Олег Будницкий, опубликовавший переписку двух бывших российских послов – Бориса Бахметева и Василия Маклакова – пишет:

"Маклаков, анализируя итоги деятельности "львовского комитета" за три месяца, пришел к выводу, что Земгор сохранил все черты, свойственные этой организации в довоенное время: искусство получать деньги и не давать в них отчета; уклонение от безраздельной ответственности в какой бы то ни было отрасли, что давало ему возможность приписать достижения себе, а недостатки свалить на кого-нибудь другого; партийный подбор персонала; "кормление около них разнообразных представителей общественности".

И все же надо судить по результатам. Именно Земгор добился от французского правительства остановки репатриации российских беженцев, именно Земгор больше всего способствовал окончанию затянувшегося босфорского сидения десятков тысяч обнищавших "пассажиров" с юга России. Даже такие культурно-информационные акции, как поддержка ежедневной газеты "Последние новости" или ежеквартальника "Современные записки", принадлежала на первом этапе Земгору.

Но была в истории организации еще одна составляющая – политическая. Правда, она вечно оставалась в некоем страдательном залоге: ни политических целей, ни соответствующей программы, ни амбиций у самого Земгора не было. Но его беспартийную гуманитарную суть старались использовать различные политические силы. Во Франции с помощью Земгора оттягивали эмигрантов от влияния генерала Врангеля, в Чехословакии правительство одобрило создание пражского Земгора, нейтрализовавшего эсеровскую активность своей широкой благотворительной поддержкой русского студенчества, во многом состоявшего из бывших воинов врангелевской армии.

Именно через Земгор шла так называемая Русская акция – широкая поддержка русских ученых, студентов, литераторов и семей, оставшихся без кормильца. Благодаря глубокой образовательной программе земгоровской помощи Прагу стали называть "русским Оксфордом".

Новый, послевоенный Земгор ставил перед собою куда более скромные задачи, да и гигантской массой перемещенных лиц в 40-е годы занимались уже не европейские правительства, а Америка. Тем не менее о ветеранах изгнания Земгор не забывал: старческие дома, финансовая и медицинская помощь, человеческое сочувствие продолжались.

В 1980-е годы во главе Земгора встал сын Василия Вырубова – Николай Васильевич, которому 15 июля 2015 года исполнилось бы сто лет. И я постараюсь рассказать о нем в следующий раз, тем более что в Доме Русского зарубежья на Таганке состоится торжественный вечер в честь одного из самых щедрых своих дарителей, гордого и храброго земгусара.