Иван Толстой: Летнее чтение мирных времен. Вряд ли кто станет отрицать, что 2007-й год был в отношении общественных катаклизмов и политической напряженности годом мирным. Всё, казалось, будет развиваться по нарастающей, нефть – расти, народ – обрастать жирком, будут множиться фонды, разрастаться поездки, наводняться всякой всячиной книжный рынок. Никто не помышлял о кризисе 2008 года, а уж тем более о сузившемся выборе летних отпусков.
Вот тогда, в мирное лето восьмилетней давности я и поговорил с некоторыми своими коллегами по радио – что они читают летом, что берут на пляж?
Иных из моих собеседников уж нет – я имею в виду Петра Вайля, кто-то больше не работает на Свободе. И запись 2007-го оказывается по-настоящему архивной. И ее интересно переслушивать. К тому же, как я замечаю, массу старых программ слушатели то лир не поймали в эфире, то ли слушали что-то другое. Да и поколение новое подросло.
Но дело не только в этом. Мои собеседники говорят не только о книжных новинках, но и о возвращении к классике. Они рассказывают о своем читательском характере, об особых ритуалах обращения с текстом, в общем – об индивидуальном опыте, который всегда любопытен.
Тем более, что делятся этим люди литературные.
Архивный час. Июльская программа 2007-го года.
Иван Толстой: Лето в разгаре, и некоторая улыбка извинения лежит на всем: простите мою легкомысленность, но – жарко, поэтому я так одет, поэтому я всюду с бутылкой воды, поэтому я, не стесняясь, лезу в фонтан. Лето отражается и на чтении: считается, что отпускной сезон способствует некоторому интеллектуальному расслаблению, и упрекать читателя за белиберду в руках никто не станет. А что конкретно мы берем в руки, когда ни сегодня, ни завтра, ни послезавтра никуда спешить не нужно?
Я попросил рассказать о летнем чтении сотрудников Радио Свобода. Глядишь, с помощью их размышлений мы поколеблем или, наоборот, укрепим какую-нибудь репутацию… Начнем с Петра Вайля.
Петр Вайль: Вообще-то я не верю ни в какое летнее чтение. Это, по-моему, такая, как сейчас сказали бы, маркетинговая выдумка. Это ведь только в России эти покет-букс, маленькие книжечки в мягкой обложке, которые помещаются в кармане, появились только в самые последние годы, а на Западе существуют лет 150. Тогда, видимо, была придумана, а в 20-м веке получила полное развитие, такая рекламная ежегодная акция, дескать, летнее чтение. Как будто человек, который читает, например, детективы, любит их читать, читает их только летом. Да он и зимой читает их точно так же. А кто не любит, и на пляже не станет читать. Вообще на пляже ничего, по-моему, не читается и в отпуске вообще читать очень трудно. Мне, по крайней мере, никогда не удавалось. Я раньше брал с собой какие-то книжки, и так и привозил их нераскрытыми. Вот есть одна категория чтения, которую можно назвать сезонной. Это, конечно, книги о тех местах, куда ты собрался поехать. Я-то сам не люблю ездить летом никуда, потому что жарко, я бы вообще лето отменил, если бы была моя воля, оставил бы весну и осень, самые замечательные времена года, но, тем не менее, так получается, что большинство людей ездят отдыхать летом. И вот это-то дело действительно серьезное. Потому что чем больше ты о тех местах, куда собрался, прочтешь, тем интереснее проведешь время. Это совершенно безошибочное правило, к сожалению, среди наших соотечественников не слишком распространенное. У русского человека господствует такой анархический, импрессионистский подход: вот мы поедем, куда ноги поведут, куда глаза глядят. И ничего ты не увидишь. Вот куда ноги поведут, и будешь ходить по фабричным окраинам, если это город, или совершенно пустым и неинтересным местам. Нет, надо очень вдумчиво почитать, что можно, до, взять с собой в дорогу. Кстати, в самолете прекрасно читается, в поезде прекрасно читается, к сожалению, за рулем машины не почитаешь. Значит, нужно до. И вовремя. Причем, не только путеводители, но и те книжки, которые написаны об этих местах хорошими писателями. Вот это можно назвать летним чтением, коль скоро отпуска приходятся, в основном, на летнее время. К этим книгам нужно подходить очень вдумчиво, не доверять кое-чему. Например, перепроверять обязательно время работы всяких культурных объектов, эти вещи могут меняться, а ваша справочная книжка окажется устаревшей. Второе – критически относиться к описаниям нравов и обычаев тех стран и народов, куда вы собрались. Часто это пустые домыслы или случайный набор явлений, и вот автор выдает это за некое обобщение. Я, например, знаю человека, который прочел в таком российском путеводителе, что в Праге, в которой я живу, относятся к курению марихуаны так же, как в Амстердаме. И немедленно его зацапала полиция, прямо на Вацлавской площади. А вот доверять чему можно, надо сказать, можно доверять ресторанным рекомендациям. Здесь могут быть ошибки и неточности, но это, по крайней мере, точно надежнее, чем свидетельства знакомых. Знакомые, как правило, придумывают. Попал он уже в ресторан, ему уже неловко сказать, что неудачно и зря заплатил. Вот он и рекомендует его другим. И гостиничный портье, тем более, потому что, как правило, он рекомендует то место, с которым как-то связан. Может, даже, имеет какие-то комиссионные за это. Поэтому в хорошем путеводителе, как правило, это сказано честно. И нужно доверять иерархии достопримечательностей. Вот это очень важно. Например, лучший в этом смысле путеводитель «Мишлен» имеет систему звездочек. Вот то, что отмечено в «Мишлене» тремя звездами, можно спокойно идти смотреть, и это того заслуживает. И другие солидные издания не подведут. Тут надо, опять-таки, никакого снобизма, никакого анархизма. Если до тебя миллионы людей сходили посмотреть на какую-то там Нотр-Дам де Пари, и ты тоже пойди, тебя не убудет, наоборот, выиграешь.
Иван Толстой: Спасибо, Петр Вайль. Летнее чтение в представлении Алексея Цветкова.
Алексей Цветков: Идея летнего чтения существует давно. Подразумевается, конечно, что чтение легкое - под стать легкомысленному сезону. Полный пейзаж включает в себя либо пляж с полузасыпанными песком страницами, либо дачу - в саду или, если дождливо, на уютной веранде. Эта идея до меня так и не докатилась. С одной стороны, дачу я никогда в жизни не имел, с другой, валяться на пляже тоже никогда не любил, а в последние годы просто активно избегаю. И потом, почему обязательно это должно быть легкое чтение? Куда логичнее брать в руки детектив или романтическую историю после тяжелого рабочего дня, когда мозги требуют щадящего режима. А вот летом они как раз готовы работать в полную нагрузку, при условии, что гормоны уже успокоились.
Последней книгой, которую я прочитал на пляже, то есть, на своем последнем пляже, был труд современного американского философа Хилари Патнэма «Разум, истина и история». Это вовсе не значит, что я не читаю литературу, которую обычно называют «легкой». Я как раз очень люблю детективы, но читаю их обычно поздним вечером, и со временами года они у меня не ассоциируются. Другое дело - самолет. Здесь ничего вразумительного просто в руки не возьмешь. Потому что высокую мысль обязательно собьют с траектории то резиновым бутербродом, то таможенными бумажками и, поэтому, без детектива не обойтись. Жалко, что так и не узнаешь, кто убийца, потому что книга обычно забывается в кармане сиденья. На самом деле, легкое чтение для меня - это перечитывание того, что я давно знаю и люблю, и почему-то, как правило, это ассоциируется с летом, потому что удовольствие двойное. Как раз сейчас я перечитываю «Анну Каренину» в третий раз. И еще книгу замечательного американского историка Барбары Такман «Далекое зеркало» о малоприятных временах европейского 14-го столетия. А детективы я теперь покупаю в электронном виде и заряжаю в карманный компьютер. Тут они уже не потеряются, и убийца не уйдет от возмездия.
Иван Толстой: Поговорить о летнем чтении я предложил Марине Тимашевой. Марина, для вас существует само понятие летнего чтения, то есть какого-то такого (может, оно даже зимнее), которое отличается от обычного?
Марина Тимашева: Действительно, существует, как ни странно. Только это понятие «летнее чтение» для меня вовсе не соответствует тому, что большинство людей, как я думаю, вкладывают в это представление или в это словосочетание. Потому что обыкновенно люди считают, что летнее чтение - это какие-то детективы, какие-то дурацкие дамские романы, или, на худой конец, мемуары. А я, потому что не успеваю читать какие-то очень серьезные вещи в течение года, потому что работа, потому что голова перегружена, потому что мозг, хоть и компьютер, но, видимо, не очень совершенный и не выдерживает такого натиска информации, память уже, я бы сказала, прохудилась, то я рассуждаю очень просто. Есть книги серьезные, которые я в этой ежедневной текучке, в этой беготне, в этой суете вынуждена читать по диагонали, не усваивая того существенного послания или содержания, которое в них заключено. Поэтому я такого рода книги откладываю именно на лето, когда делать нечего, когда можно лежать на каком-нибудь пляже, на песочке под пальмочкой или под березкой, и очень сосредоточенно и внимательно читать ту книгу, которую ты с собой прихватил. Люди, если бы они заглянули под мою пальму и увидели обложку книги, которую я держу в руках на летнем отдыхе, они бы, наверное, подумали, что это какая-то бешеная женщина или не вполне нормальная и адекватная. Потому что я, обычно, читаю так. Например: Арон Яковлевич Гуревич, «Категории средневековой культуры». Или: Андрей Зализняк, «Слово о полку Игореве». Я имею в виду исследование крупнейшего российского лингвиста и одного из крупнейших мировых ученых о «Слове о Полку Игореве». Или, что я уж считаю большой себе поблажкой, если уж это художественная литература, то, например, прошлым летом: Людмила Улицкая, «Люди нашего царя» - сборник ее рассказов.
Вот все читают всякие детективчики, может, иногда подрагивают от страха, зубами постукивают, посмеиваются, если у них в руках какие-нибудь юмористические новеллы, а я лежала на пляже и рыдала из-под солнечных очков, потому что рассказы Людмилы Улицкой они светлые, очень человеческие, но они совсем не веселые. Рассказывают о какой-то части жизни, которая вызывает сильное сочувствие, по крайней мере, у меня. А вот на этот год я себе тоже готовлю Людмилу Улицкую, ее роман «Даниэль Штайн, переводчик», который тоже решила не читать в суматохе и оставить себе на состояние покоя, сосредоточенности и какого-то глубокого желания понять, с чем эта женщина, мне дорогая, ко мне обращается на этот раз.
Иван Толстой: Марина, а легкое чтение, что это в вашем понимании?
Марина Тимашева: Наверное, детективы, честно говорю. Но если речь идет о детективах, то я тоже предпочитаю какие-нибудь совсем старенькие книжки, которые я уже многократно читала, я никогда, на самом деле, не помню, чем они заканчиваются и всякий раз читаю, как новое. Но, может быть, отчасти я бы назвала легким чтением Стивена Кинга, которого я люблю, но жду я от него всякий раз не всего того, что, как мне кажется, большинству людей хочется – всяких страшилок, каких-то аномалий, психических, поведенческих, - а напротив, мне кажется, что он очень хороший писатель, умеющий рассказывать о среднем американце, о том, как этот человек устроен, как он думает, как общается с какими-то другими людьми, как устроена его жизнь. И постольку, поскольку это всегда нанизано на очень легко воспринимаемый и возбуждающий сюжет, то это очень легко усваивается. Вот, что я имею в виду под легким чтением. Но, с другой стороны, информация, которую он мне сообщает, она не такая уж легкая. Она тоже требует какого-то желания понять других людей, уважать других людей.
Иван Толстой: Марина, а когда вы перечитываете классику, это для вас легкое или серьезное чтение?
Марина Тимашева: Нет, это очень серьезное чтение. Например, тоже один из летних авторов - это Лев Толстой. Последнее, что я перечитывала, был роман «Воскресение». Я читала его, наверное, в третий или четвертый раз в своей жизни, но перерыв между предпоследним и последним разом был очень большой. И, надо сказать, я совершила над собой усилие, чтобы начать читать его заново, потому что прежде этот роман не воспринимала, не любила, мне казалось, что он очень назидателен, что в нем слишком много менторства, какое-то невероятное количество повторов одной и той же мысли. А вот требуется, наверное, повзрослеть, чтобы замечать какие-то совершенно иные вещи. И я читаю Толстого, знаете, Иван, это странно кому-то рассказать: я один и тот же абзац могу перечитывать три или четыре раза. Я сейчас имею в виду не то, чтобы я любовалась тонкостями стиля, языка, какими-то особенностями аллитерации, тем, что он умеет как никто. Но я имею в виду просто саму мысль, и не потому, чтобы я ее не понимала с первого раза - он человек ясный, его послание всегда очень очевидно - но потому, что эта мысль так глубока и выражена так просто, что ты хочешь ее как будто затвердить, выучить наизусть.
Иногда какие-то вещи поражают. Например, когда, переходя на сторону Катюши, он объясняет, как она сделалась тем, кем она сделалась. То есть, он показывает, какие психологические оправдания искала себе женщина на том пути, на который она встала. И ты в этот момент перестаешь уже думать о Катюше Масловой, ты думаешь: ага, вот большинство людей, которые стали вести жизнь низкую, гадкую, которой, казалось бы, они были недостойны, они могли бы точно таким же способом, таким же путем психологически оправдать и обосновать свое, не очень порядочное, поведение. Или я могу, три раза перечитав один абзац, потом его вслух читать родственникам. Мне кажется, причиняю немало неудобств своей семье.
Иван Толстой: Редкая вы птица, Марина - читаете Льва Толстого с карандашом в руках. Я думаю, в вашу библиотеку интересно будет заглядывать, у вас там маргиналии останутся. Действительно, вы редкий читатель.
Наш нью-йоркский корреспондент Владимир Морозов поговорил о легком читательском репертуаре с Борисом Парамоновым.
Владимир Морозов: Борис, какое чтение вы рекомендуете на лето мне, нашим читателям? Пляжное чтение.
Борис Парамонов: Вы знаете, Володя, я вообще не понимаю, что такое «пляжное чтение». Я привык относиться к чтению серьезно.
Владимир Морозов: И совершенно напрасно, потому что, скажем, на пляже читают другую, более легкую литературу, где проходящие мимо вас дамы в бикини не могут вас отвлечь.
Борис Парамонов: Я на пляже не читаю, да и, откровенно говоря, особенно сейчас, на пляж не хожу, уже возраст не тот. Предпочитаю сидеть в тени, я вообще теневой человек, знаете ли, я бы даже сказал, подпольный человек.
Но дело не в этом. Конечно, мне приходилось сталкиваться с так называемым «легким чтением». Например, я читал классиков американского детектива. Хорошее впечатление произвел Раймонд Чандлер. Мне понравился этот автор, у него есть язык. Причем, не столько авторский язык, авторский язык у него спокойный, нейтральный, информативный, а речь героев очень хорошо построена, очень умелое употребление сленга. Ведь его главный герой, как известно, детектив, сыщик. Да и характеры он создает запоминающиеся. Например, в романе «Big sleep » - «Большой сон» (вообще, «big sleep» значит смерть), там есть потрясающие две сестры. Кстати сказать, когда я смотрел фильм по этому роману, фильм старый, послевоенный, в написании сценария этого фильма принимал участие Фолкнер, когда он халтурил в Голливуде, и, что уж совсем редко, я видел этот сценарий изданным как книгу. Я хочу сказать, что фильм, конечно, был подпорчен, потому что из одной из сестер сделали хорошую девочку и устроили ей роман с детективом. Тем не менее, Раймонд Чандлер мне понравился, а вот Дороти Сейерс совершенно не понравилась, и я удивляюсь, почему ее так любил Корней Чуковский. В Дороти Сейерс что-то такое вялое…
Владимир Морозов: Тепленькая проза, я бы сказал.
Борис Парамонов: Я бы сказал, что у нее как раз какие-то языковые игры есть, но на меня они не произвели впечатления. Но я полагаю, что Чуковский лучше знал английский язык и его художественные возможности. Он же был одним из лучших переводчиков с английского.
Владимир Морозов: Борис, кстати, а что вообще, если говорить уже не о пляжной литературе, а вообще о книгах, что вообще вы читаете, что собираетесь читать?
Борис Парамонов: Кстати сказать, самое недавнее, что я прочитал, буквально позавчера, это книга, которая имеет отношение к пляжу. Это новый, только что изданный роман англичанина Иена Макьюэна, называется он «On Chesil Beach». – «На Чизл пляже». Вообще, о Макьюэне нужно особо говорить. Это сейчас один из лучших английских писателей, наряду, скажем, с Дэвидом Лоджем. Но Дэвид Лодж, он немножко полегче, он, скорее, юморист.
Владимир Морозов: А чем отличается его последняя книга от той книги, которую вы мне давали, от книги «Суббота»?
Борис Парамонов: Отличается тем, что «Суббота» мне не понравилась, а эта книга, скорее, понравилась.
Владимир Морозов: Чем?
Борис Парамонов: Я хочу сначала договорить о Дэвиде Лодже. Он очень приятный писатель. Лучшая его вещь, по-моему, это роман «Терапия», а отнюдь не «Маленький мир», который считается у него лучшим. Это очень перегруженная вещь. Вы, кстати, Володя, читали его. Я вам давал.
Владимир Морозов: Это университетский мир.
Борис Парамонов: Да, так у него почти всегда университетский мир. Он сам профессор в Бирмингеме. А Макьюэн, тот, конечно, гораздо серьезнее, мрачнее. Это автор со склонностью к тому, что называется хорор-фикшн. Я бы сказал, что у Макьюэна это не всегда получается. Например, есть у него роман «Утешение для посторонних». Я его сначала в кино видел, фильм на меня произвел впечатление, там были две прекрасные актерские пары – американец Кристофер Уолкер, этот актер с лицом негодяя…
Владимир Морозов: Я помню его по фильму «Охотник на оленей».
Борис Парамонов: Да. С ним в паре была Елена Васильна, как я ее называю, Хелен Миррен.
Владимир Морозов: «Королева»?
Борис Парамонов: Да. Она же по отцу русская. А вторая пара - молодые и очень красивые тогда Наташа Ричардсон и Эверетт Руперт. А потом я прочитал эту книгу и разочаровался. У него ужасы получаются, когда не сразу убивают и не грубо, а, так сказать, постепенно. В этом смысле его шедевр - это роман «Амстердам». Горячо рекомендую. А теперь я хочу возвратиться к роману «На Чизл пляже».
Владимир Морозов: Пляжному роману?
Борис Парамонов: Да. Якобы. Это, я бы сказал, роман исторический, об истории секса на западе за 40 лет. Герои романа, поженившиеся в 1962 году, девственники. Они не умеют совокупиться. Знаете, как у Бабеля был рассказ, по-моему, первый его рассказ «Рима, Алла и мама». Там девочки не умеют сделать аборт, а тут герои не умеют совокупиться. И центр тяжести романа - как раз описание их первой брачной ночи. И молодая Флоренц не может преодолеть в себе отвращение к совокуплению и убегает среди ночи от мужа на пляж, перепачканная его преждевременно извергнувшимися, так сказать, секретами.
Владимир Морозов: Везде можно сейчас такое прочитать или увидеть по телевидению.
Борис Парамонов: Дело не в этом. Все это сделано абсолютно прилично, никакой порнографии. Читая эту вещь, я вспоминал Набокова, который говорил о трудностях перевода на русский язык всякого рода сексуальных ситуаций. Не готов русский язык к этому, получается не художественно. А по-английски это абсолютно уместно. Ну, как вы, например, переведете на русский латино-английское слово «лабия»? Вы знаете это слово, кстати.
Владимир Морозов: Я знаю это слово, но я не решаюсь его переводить. А кстати, что дальше происходит в романе?
Борис Парамонов: Молодая жена предлагает выход. Я тебя люблю, и ты меня любишь, это известно. Понятно, что мы любим друг друга, но вот я не хочу, чтобы мы пребывали в сексуальной близости. Давай жить вместе, но я не буду возражать против твоих романов на стороне.
Владимир Морозов: Это извращенцы были!
Борис Парамонов: Молодожен возмущен, и они расходятся. И затем следует нарочито краткий эпилог, рассказывающий о дальнейших сексуальных приключениях героя, который, прожив активную и богатую сексуальную жизнь, начинает понимать, что надо было согласиться на это предложение, и что со временем любовь превозмогла бы все. Это производит впечатление.
Владимир Морозов: А на фига козе баян, на фига такая любовь? Что это за любовь, если в ней нет этой компоненты секса?
Борис Парамонов: А предполагается, что она появилась бы. Во всяком случае, то, как это подает Иен Макьюэн, убеждает читателя, что это был бы лучший вариант. Потому что, как известно всем, сексуальная свобода, в общем-то, она счастья людям не принесла.
Иван Толстой: Мой следующий собеседник Игорь Померанцев.
Игорь Померанцев: Я, во-первых, могу рассказать о том, что я читал в последнее время, но не просто рассказать, я могу поделиться кругом своего чтения. Дело в том, что на нашем сайте, сайте Радио Свобода, теперь появилось «Литературное приложение», оно будет издаваться регулярно, и я был первым редактором первого «Литературного приложения». И в марте-апреле я читал материалы, заказывал, вел переговоры с авторами, но это переговоры не коммерческие, поскольку мы не платим гонорара. И теперь можно нажать рубрику «Культура» на нашем сайте и обнаружить на нем наше «Литературное приложение». Что бы я мог рекомендовать? Я рекомендую все, потому что принцип у меня был простой – это должно быть интересно. А если повезет, то это будет еще и талантливо. Но для меня главное, чтобы это было интересно.
Радио не знает границ, оно - поверх барьеров, поверх границ. Поэтому это свободная и широкая география авторов - Нижний Новгород, Москва, Петербург, Киев, Прага, Берлин, Вена, Гейдельберг, Нью-Йорк. Вот это такое огромное литературное эфирное пространство, я бы рискнул сказать. А что касается авторов, они мне все дороги, но я скажу о двух авторах, поскольку это больше, чем литература, больше, чем публикация. Эти два автора, мне кажется, создали свои миры, и они создали образ времени и страны, в которой они живут.
Первого зовут Александр Гройсман, он эмигрировал из Советского Союза в начале 70-х, кандидат наук из Иркутска. Он живет в Нью-Йорке. Он написал «Записки тюремного электрика». Он долгие годы работает в нью-йоркской тюрьме. Он работает в очень странном литературном жанре. Это жанр на границе сериала, его собеседники - это постоянные персонажи, причем, это реальные персонажи и, я бы сказал, это жанр высокий, античного диалога. Это люди рассуждающие, говорящие, как будто это персонажи Платона или Плутарха. Вот о чем они рассуждают, о чем они говорят, мне кажется, это уникальный образ, срез американского общества. Эти электрики говорят о семейной этике, семейных проблемах, они говорят о деньгах, они говорят о расовых, межнациональных отношениях, но главная их тема -высокодуховные люди, между прочим, эти американцы, которые работают в тюрьме электриками – это теологические разговоры. Каждый из них представляет какую-то конфессию, какую-то религию. Там есть и католик, и атеист, и протестант, и индус и мусульманин. Там 5-6 очень сильных персонажей. Вот эта документальная проза, когда читаешь ее, тебе кажется, что эти персонажи становятся родными и близкими. И ты вдруг очень много чего начинаешь понимать про жизнь Нью-Йорка, про жизнь простых американцев. Так много говорится о бездуховности американской, об убогости. Почитайте, не поленитесь, почитайте эту прозу. Она так и называется: «Записки тюремного электрика».
Иван Толстой: Игорь, из скольких публикаций состоит ваш «Литературный альманах»?
Игорь Померанцев: Это примерно 100 страниц, если пересчитывать. Я бы хотел сказать еще об одном авторе, который, как мне кажется, сумел создать образ. Я представил его широко. Речь идет о московском маститом поэте Владимире Ивановиче Салимоне. Он известный поэт, он всегда хорошо писал. 27 стихотворений его в нашем «Приложении». Это редкая удача, когда состояние души поэта совпало или граничит, по крайней мере, с душевным состоянием его соотечественников. Я бы сказал, что это стихи о вялотекущей депрессии. Что это? Какова природа этой вялотекущей депрессии? Как правило, в странах, где выкручивают руки, зажимают глотку, заставляют дышать кислотно-щелочным раствором, реакция большинства населения, как правило, это вялотекущая депрессия. Она может называться «диагноз - Куба», «диагноз - Белоруссия», «диагноз - Иран». Социологи, политики, публицисты ставят политические и экономические диагнозы, а поэт ставит диагноз душевному состоянию нации, соотечественников, общества. И вот мне кажется, что у Владимира Ивановича Салимона как раз эта диагностика получилась. Мне очень жаль, что главная тема этих стихов - это вялотекущая депрессия. Там роятся всякие образы, химерические воспоминания о пионерских кострах, и это не веселые костры, это, скорее, зловещие костры в духе Инквизиции, это чеканный шаг бандитов в тельняшках, это прыткие могильные черви, которые выползают из-под могильных плит и надгробий в самом центре Красной площади. Образы, скорее, увы, зловещие. Но, тем не менее, этот поэт, Владимир Салимон, он зафиксировал, он поставил диагноз: вот так чувствую себя сейчас я в Москве 2007-го года.
Иван Толстой: Вы могли бы что-то процитировать из него?
Игорь Померанцев цитирует Владимира Салимона:
На горизонте точка с запятой,
По области с утра туман густой,
Как облако над морем-океаном.
Как будто бы опять к своим баранам
Из дальних странствий возвратился я,
Друзья, соседи, слезы в три ручья,
По-братски крепкие рукопожатья
К своим баранам, стало быть, опять я.
Но теперь все больше лица хмурые
Окружают по утру меня,
Тертые, помятые, понурые,
Страшные, как смерть при свете дня.
Иван Толстой: Летнее чтение. Мнение Дмитрия Волчека.
Дмитрий Волчек: Знакомые недоумевают, почему я всегда, куда бы ни собрался, беру с собой рюкзачок, портфель или какой-нибудь пакет. А куда же положить книгу? Какую книгу? Да любую. Если под рукой нет книги, меня охватывает паника. Даже если нужно всего лишь проехать две остановки в метро, как это возможно без книги? Если книги нет, я тут же иду и покупаю какую-нибудь. А если нужно лететь 25 часов в самолете на какой-нибудь Остров Пасхи и нечего читать по дороге? Нет, лучше я сдам билет. Когда в аэропорту Пномпеня у меня украли сумку, я чуть не сошел с ума. Не там ли книги, которые я отложил в отпуск? Слава богу, книги оказались в уцелевшем чемодане, иначе это было бы не путешествие, а тотальный хорор.
Иногда мне кажется, что я единственный читатель на свете. В салоне самолета иной раз еще заметишь у кого-то в руках книгу, но в вагоне пражского метро я почти всегда читаю один. Ну, может быть, какая-нибудь старушка засыпает над таблоидом или студент листает учебник. Ехать куда-то и не читать в дороге, такое я и вообразить не могу. Чем больше и сложнее перемещение в пространстве, тем больше и медленнее должна быть книга, ведь только здесь никто отвлечет. Радуюсь: придется ехать в поезде 5 часов. Надо взять мемуары Роб-Грийе - специально откладывал их для этого случая. Для зимнего вечера, когда ветер воет в каминной трубе, лучше всего какое-нибудь незатейливое чтение. К зиме я уже начал готовиться загодя - заказал последние романы Рут Ренделл и Филлис Дороти Джеймс. В подвале дорогой психотерапевтической клиники обнаружим труп жестоко убитой женщины. Многоопытный следователь Адам Делбиш вскоре понимает – преступление мог совершить практически любой сотрудник клиники, за респектабельным фасадом которой скрывается лабиринт темных страстей, интриг и амбиций. Что может быть лучше? Идеальная книга для мрачного январского вечера. Но если предстоит провести день на пляже, то тут нужно что-то монументальное и нескончаемое – мемуары Аббата де Шуази или дневники Гленуэя Уэскота. В поездку на озеро Чад я брал с собой африканские дневники Андре Жида, которые три года укоризненно взирали на меня с полки. На север Африки – тунисский дневник Кроули. В Мариенбаде перечитывал «Обломова». В Москву непременно беру с собой что-нибудь смешное. Давно уже у меня уже лежит «Становление американцев» Гертруды Стайн. Роман, который, по словам Пола Боулза «ни один человек на свете не дочитал до конца». Если сбудется моя мечта и удастся подобраться на ледоколе к Антарктиде, придет черед этого гигантского тома. Мудрые издатели знают: лучшие и самые толстые, и самые сложные книги должны выходит именно летом. Загляните в каталоги новинок, и вы убедитесь в моей правоте.
Иван Толстой: Мой следующий собеседник – Вероника Боде. Вероника, некоторые люди убеждены, что летнее чтение это что-то такое особенное, часто даже и к чтению не имеющее отношение, а к какой-то разновидности удовольствия. Вы делите чтение на легкое, летнее, отпускное и на все остальное?
Вероника Боде: Нет, я не делю. Я всегда, примерно в любое время года, в отпуске или не в отпуске, читаю примерно одно и то же, это примерно набор одних и тех же вещей.
Иван Толстой: Познакомьте нас, пожалуйста, с вашим набором.
Вероника Боде: Я, во-первых, люблю книги перечитывать. У меня есть какие-то любимые авторы, которых я достаточно часто перечитываю. К ним относятся, например, Довлатов, Набоков, Бунин, Стейнбек и Улицкая.
Иван Толстой: Для вас стихи - это легко или тяжело?
Вероника Боде: Смотря какие стихи. Современная американская поэзия - это для меня тяжело. Современная российская - не всегда легко, но все-таки по большей части легко.
Иван Толстой: Вы не детективщица?
Вероника Боде: Нет. Я, бывает, что читаю эту литературу с целью познакомиться с тем, что же так владеет умами масс и, кстати, дело иногда довольно интересное.
Иван Толстой: Хорошо, а в самолет вы что возьмете?
Вероника Боде: В самолет я просто-напросто возьму книжку небольшого формата и, скорее всего, это будет что-то из уже любимого и знакомого.
Иван Толстой: Чтобы можно было останавливаться, отдохнуть, потом снова вернуться?
Вероника Боде: Совершенно верно.
Иван Толстой: А зимой, насколько вы углубляетесь в новое, насколько вас интересуют журналы, газеты, откуда вы черпаете, где вы берете литературные новинки?
Вероника Боде: Я и зимой, и летом, случается, углубляюсь в новое, это от времени года совершенно не зависит. Как ни странно, в последнее время это не газеты и не журналы, а проза друзей и знакомых. Вот, например, прозу Александра Илличевского я читаю в последнее время с большим удовольствием, Тамары Орловой, она же Тамара Ляленкова, Марина Кулакова, такой поэт из Нижнего, написала очень интересную повесть. То есть, эти вещи приходят зачастую в рукописях, какими-то таким путями - через друзей и знакомых.
Иван Толстой: Человек, уже опытный в чтении, со временем вырабатывает какую-то свою стратегию. Вот это я не буду читать никогда, потому что просто у меня не хватает в жизни времени, к тому же, это наименее интересный сегмент. Вот это может быть, при случае, но я обязательно - и всегда - буду следить вот за таким-то сегментом. Вот этот последний, за которым вы всегда будете следить, как его можно определить?
Вероника Боде: Конечно, художественная литература, стихи и проза современные.
Иван Толстой: Документальная литература, историческая, мемуарная, письма, документы любы вам?
Вероника Боде: В отдельных случаях, достаточно редких. В тех случаях, когда это воспоминания, письма и документы писателей, которых я очень сильно люблю, которые меня интересуют.
Иван Толстой: Наиболее яркая книжка или несколько книжек последнего времени, последнего года, может быть?
Вероника Боде: Именно книжка, не рукопись?
Иван Толстой: Рукопись, статья…
Вероника Боде: Я могу назвать роман Александра Илличевского «Матисс», его же рассказ «Воробей». Совершенно замечательные стихи прислал мне сейчас из Германии мой друг Кирилл Щербицкий, «Тихоокеанские стихи». Цикл неопубликованный, как я понимаю.
Иван Толстой: Vox populi , глас народа. «Какое чтение вы припасли себе на лето?». Такой вопрос задавал петербуржцам наш корреспондент Александр Дядин.
- Художественную литературу – нет. Может, техническую литературу больше читаю. Наверное, нет желания, что-то другое в жизни есть сейчас.
- Скорее всего, эзотерическую какую-то литературу, не художественную. Если сказать честно, я сейчас плохо разбираюсь в том, что продается в магазинах, и даже если я что-то покупала изредка, то мне это очень не нравилось. А эзотерика всегда хороша, в любое время, в любом месте. Просто есть насущные проблемы, которые нужно разрешать, и литература в этом помогает эзотерическая.
- Почитать? Да, наверное, нет, не запланировано. Некогда. Я работаю, больше сейчас все на компьютере (Александр Дядин: чтение вообще ушло?). В принципе, да. Большая часть ушла.
- Как раз я сейчас готовлюсь к вступительному экзамену, я литературную идеологию читаю, химию, такие только. А художественную литературу не читаю. Времени нет.
- Почти что ничего не читаю. Я пенсионер, но времени практически нет. Но так, в обед, в дороге все время читаю. Старые книги, в основном, про деревню. Вот Минха, хотя одна книга про животных, про старый образ жизни, про Восток, про тайгу. А современное ничего не интересует.
- Я сейчас купила новую книжку какого-то китайского автора, классическая литература, но я еще не начала, и даже не помню, что это. Еще купила Ричарда Баха, «Карманный справочник Мессии». Я не читаю, но каждый день задаю какие-то волнующие вопросы.
- Да нет, в принципе. Я летом работаю, так что читаю, в основном, больше журнальные варианты. Просто уже иногда возвращаешься к той же классике, допустим, уже, видимо, наверное, время такое наступило - другие взгляды уже на мир, уже не очень интересно читать становится.
- Сейчас я читаю Карнеги «Как завоевать друзей». Мне, почему-то, понравились некоторые его высказывания, поэтому я решила. Я ее читала, но еще раз перечитываю.
- В основном, еду в метро и читаю газету «Метро». И все. Книги - практически нет. Времени нет. То, что есть на даче, иногда читаю – Пикуля по истории России. Вот и все.
- Я приготовила «Очарованную душу» Ромена Роллана перечитать заново. Я когда-то читала, очень давно, теперь хочу это для себя освежить. С возрастом мы все переосмысляем. А так, какие-то бульварные легкие, дамские романы, детективы в транспорте.
- Я успеваю едва прочесть «Российскую газету». На книги, к сожалению… И, потом, как я прочитал Бушкова, меня больше не тянет к литературе. Потому что по телевизору убийцы и герои милиционеры, в книгах то же самое. Никакого интереса нет.
Иван Толстой: Вернемся к беседе о летнем чтении Бориса Парамонова с нашим нью-йоркским корреспондентом Владимиром Морозовым.
Владимир Морозов: Вам вообще не кажется, что большая часть современной литературы и по-русски, и по-английски, что она напоминает ту самую литературу, пляжное чтение, где тебя развлекают, естественно, за счет секса и насилия, в основном. Вот и все. И с разной степенью мастерства это делают все писатели. Почти все.
Борис Парамонов: Макьюэн - это не коммерческий писатель. Кстати говоря, само понятие «коммерческая литература» это отнюдь не уничижительная характеристика. Коммерческая литература предполагает писательское умение. Но я бы, например, назвал Соммерсета Моэма. Вот на три четверти это коммерческий писатель. У него, конечно, есть интересные вещи, такие, уже выходящие на уровень большой литературы. Скажем, «Луна и грош» или роман «Лезвие бритвы», где он попытался создать образ абсолютно положительного человека, этакого Алеши Карамазова.
Владимир Морозов: «Бремя страстей человеческих»?
Борис Парамонов: Мне не нравится эта вещь. Она очень затянутая, у нее плохой финал, выдуманный финал с женитьбой героя… Но там потрясающая линия - его любовь к этой проститутке. Это сильно сделано.
Владимир Морозов: Я снова хотел вернуться к этому. Вообще можно ли чего-нибудь требовать от писателя, от литературы? Мне кажется (но мой подход, как вы уже говорили, устаревший лет на сто), ну вот Пушкин: «над вымыслом слезами обольюсь» или Блок: «тащитесь, траурные клячи, актеры правьте ремесло, чтобы от истины ходячей всем стало больно и светло»… Так вот, от литературы, которую мы сейчас обсуждаем, не больно и не светло. Она забавна, интересна, может, даже, почти гениальна. Но герою не сочувствуешь, не заплачешь над этим вымыслом.
Борис Парамонов: Прежде всего, я еще раз повторяю и настаиваю на этом - писателя нужно судить по его мастерству. У Макьюэна оно несомненно.
Владимир Морозов: Борис вы читаете, в основном, по-русски или по-английски?
Борис Парамонов: По всякому. Вот этих авторов, о которых мы сейчас говорили, - Дэвид Лодж и Макьюэн - я их по-английски читал.
Владимир Морозов: Скажем, за последние пять или десять лет, какие книги произвели на вас самое яркое впечатление, самое серьезное?
Борис Парамонов: Трудно сказать. В моем возрасте уже не столько читаешь, сколько перечитываешь давно и навсегда полюбившееся. Но если припомнить что-то из нового, то, пожалуй, опять же это этот самый Макьюэн, его роман «Искупление». Не знаю, переведен ли он на русский, но если нет, то горячо рекомендую. Эта книга о том, как девочка становится писательницей, пройдя через преступление. Но это, опять же, очень ненавязчиво проведено, искусно растворено в картинах предвоенной Англии, а потом военных ее лет. А вот предпоследний его роман «Суббота» мне резко не понравился.
Владимир Морозов: Борис, а из современных российских писателей что и кто вам нравится?
Борис Парамонов: Да много сейчас писателей достойных. Бесспорная и всегда на высоте фигура - это, конечно, Сорокин. Я люблю Сорокина.
Владимир Морозов: Какая последняя книга вам понравилась?
Борис Парамонов: «День опричника». Я делал о ней радиопередачу. Да и вообще все время стараюсь говорить о Сорокине. Часто о Пелевине. Пелевин бывает забавен, но у него бывают срывы.
Владимир Морозов: Но у Сорокина «День опричника» - мне кажется, что эта книга несколько вторична по отношению к Татьяне Толстой, к ее роману «Кысь».
Борис Парамонов: Это сходные вещи. Вообще я, по-моему, как-то говорил об этом в радиопередаче, что «День опричника» напоминает одновременно и «Кысь» Татьяны Толстой и, в то же время, «Один день Ивана Денисовича». Как говорил великий поэт Маларме, «мастерство всегда леденит». Или, как говорил великий поэт Томас Элиот, «пишут не для того, чтобы выразить свои чувства, а чтобы избавиться от них».
Владимир Морозов: Наверное, в доказательство этой мысли вы можете привести прозу Набокова. Но стихи его, в стихах ведь он совершенно раскрывается, раздевается, абсолютная искренность, даже уходит его знаменитая ирония.
Борис Парамонов: А стихи он писал плохие просто-напросто.
Владимир Морозов: По-моему, изумительные стихи.
Борис Парамонов: Это несравнимо с тем, что он делал в прозе. Но, как говорится в таких случаях, о вкусах не спорят.
Владимир Морозов: Борис, вот что я еще хотел у вас спросить, опять-таки, не споря о вкусах. Как вам нравится такая державная тенденция у современных российских деятелей культуры? Никита Михалков на недавнем совещании требовал введения в школах православия, не просто преподавания религии христианства, а именно православия. Борис Акунин ностальгирует по сильной России. Федор Бондарчук в своем фильме «Девятая рота» прославляет советские оккупационные войска в Афганистане. Фильм блестящий, но идея – не очень. Кстати, я не помню американских фильмов о Вьетнаме, где это дело прославлялось бы. Всегда критика, в той или иной степени, и рассказ о человеческом несчастье и горе.
Борис Парамонов: Я бы не хотел уходить в эти подробности, но что касается русских этих дел, я как-то этих державных книг не читаю и фильмов таких не смотрю. А вот удивлен я относительно Акунина. Как говорили классики, «какой черт понес его на эту галеру?». Кстати сказать, почему меня это несколько удивило, потому что я его Фандориных-то не сильно читал, только два романа из этой серии – «Турецкий гамбит» и «Любовница Смерти». Я, кстати, другим был удивлен в этом феномене.
Владимир Морозов: Ну и чем, скажем, плох «Турецкий гамбит»? Яркий детектив, яркие характеры.
Борис Парамонов: Детектив сделан хорошо, но меня не устраивает то, что говорят о нем в целом. Я удивлен тем, что эти сочинения его считаются очень культурными и в точных деталях воссоздающими жизнь старой России. Так вот, должен сказать, что там сколько угодно ошибок против культурно-исторической обстановки. Например, в «Турецком гамбите» курсистка возмущена тем, что офицеры не читали Шопенгауэра. Да, но и курсистки не читали Шопенгауэра. Они, в основном, резали трупы. Это была базаровщина, а не школа культурного роста.
Владимир Морозов: Но ведь эта курсистка особая, она поехала на войну, она отщепенец такой.
Борис Парамонов: Кстати, эти курсистки медсестрами на турецкую войну не ездили. Ездили великосветские дамы. Одну из них, Вревскую, которая погибла во время Турецкой войны, воспел Тургенев в своих стихотворениях в прозе. Акунин - очень культурный человек, японист, написал очень интересную книгу «Писатель и самоубийство», о которой я также сделал однажды передачу, а Фандорин - это не литература, а то, что сейчас называют «проект». Я этим не интересуюсь. Но это, конечно, его право зарабатывать деньги. Знаете, в воспоминаниях об Андрее Платонове рассказывалась такая история. Один знакомый литератор, автор хороших научно-популярных книг, написал однажды и прочитал в кругу друзей плохой рассказ. Разойдясь, люди смеялись и ругались. А Платонов сказал: «Все-таки, лучше рассказы писать, чем хулиганить в подворотнях».
Владимир Морозов: Борис, я не могу принять этих слов об Акунине. Акунин, по сравнению с людьми, работающими в том же жанре, в жанре детектива, он их на десять голов выше! Хотя, опять-таки, меня не устраивает его державность. Он, скажем, где-то сказал, что если бы Эраст Фандорин не ушел в отставку, в России не было бы революции. То есть, опять вера в хорошего чиновника, в хорошего боярина, в хорошего секретаря обкома или ЦК КПСС. Это меня только не устраивает в Фандорине. Но я читаю его с большим удовольствием, и вся Россия, пардон, его читает.
Борис Парамонов: Но я живу в Америке, и мне не обязательно читать русские книги.
Иван Толстой: И вот теперь я хочу сделать двойной финал, попросить еще две минуты внимания. Мне хочется завершить программу цитатой из книги своего коллеги, которого в передаче не было, из книги Александра Гениса «Уроки чтения: Камасутра книжника». Она написана в 2013 году.
«Теперь, освоив трудные азы медленного чтения, можно развернуть книги веером, чтобы понять устройство каждой. Мудрость в том, чтобы находить отличия. Нельзя судить о вине по градусам, и разные книги нужно уметь читать по-разному. Поэтому уроки чтения отвечают на множество необходимых вопросов. Как читать про любовь и как – про Бога? Как справиться с трудными книгами и как – с простыми? Как узнать на странице автора, и почему этого не следует делать? Как нащупать нерв книги и как отличить его от сюжета? Как войти в книгу и как с ней покончить? Как овладеть языком и как обходится без него? Как пристраститься к автору и как отказать ему от дома? Как влюбиться в писателя и как изменить ему? Как жить с библиотекой и как, наконец, вырваться из нее?
В сущности, все великие учителя литературы, такие, как Борхес и Набоков, предлагали нам уроки чтения. Например, Бродский, проведя значительную и далеко не худшую часть жизни за университетской кафедрой, никого не учил писать стихи, лишь читать их, но так, чтобы каждый чувствовал себя поэтом. По Бродскому каждая строка требует от нас того же выбора, что и от автора. Оценив и отбросив другие возможности, мы понимаем бесповоротную необходимость именно того решения, которое принял поэт. Пройдя с ним часть пути, мы побывали там, где был он. Такое чтение меняет ум, зрение, речь и лицо. Скрестив образование с воспитанием, оно становится просвещением, но это далеко не самое важное.
Читательское мастерство шлифуется всю жизнь, никогда не достигая предела, ибо у него нет цели, кроме чистого наслаждения. Чтения есть частное, портативное, общедоступное, каждодневное счастье - для всех и даром.
Будь я школой, первым предметом в ней бы был читательский гедонизм».
Александр Генис. Вот теперь наша программа закончена. Хорошего лета и интересного чтения.
