Иван Толстой: В эфире программа C'est la vie. Непериодические разговоры с Андреем Гавриловым. Здравствуйте, Андрей!

Андрей Гаврилов: Добрый день, Иван!

Иван Толстой: Наша музыкальная часть, как повелось, — темы и интерпретации. Что вы сегодня предлагаете обсудить?

Андрей Гаврилов: Я не предлагаю обсуждать особенно ничего, потому что, что здесь обсуждать, я предлагаю как можно больше слушать роскошной музыки, поскольку некоторое время назад в Москве произошло Событие: Большой зал Консерватории был отдан музыке Алексея Айги и Сергея Курехина. На моей памяти это впервые.

Иван Толстой: Что это было за событие, приурочено оно к чему-то?

​Андрей Гаврилов: Вы знаете, дальше начинается мистика, которую я очень люблю как слово, не очень люблю как явление. На самом деле это, конечно, была серия совпадений, но то, что это была серия, — это, конечно, мистическое явление. Дело в том, что Алексей Айги, замечательный скрипач, известнейший композитор, увенчанный кучей премий за музыку к кино, руководитель ансамбля «4`33», который, если не ошибаюсь, недавно справил очередной юбилей (я имею в виду ансамбль), то ли 20 лет, то ли 25, честно говоря, я уже как-то сбился немного, так вот, Алексей Айги получил предложение от дирекции Московской Консерватории организовать концерт, не просто выступить с концертом, но организовать его. Потому что все-таки Алексей Айги, несмотря на то, что он играет на академическом инструменте — скрипка, все-таки не какая-то бас-гитара, прости господи, или электроорган, а что-то более вписывающееся в сферу интересов Консерватории, именно организовать концерт, чтобы там было что-то, какая-то изюминка, не просто в очередной раз кто-то играет классическую музыку. Кстати, надо напомнить, что Алексей Айги и его ансамбль играют классическую музыку, классическую в широком понимании. Одна из первых пьес, с которой они начали выступать на московской сцене, — это была пьеса Бартока. Насколько я понимаю, в течение минуты или двух, пока Алексей обдумывал это предложение…

Иван Толстой: Он обдумывал в течение 4`33.

Андрей Гаврилов: …его собеседник со стороны Консерватории вспомнил, что забыл одну деталь. «Да, - сказал он, - к сожалению, у нас есть только одно свободное число — это 9 июля».

Вот тут и началась эта серия совпадений, поскольку 9 июля — это день смерти Сергея Курехина, музыку которого Алексей Айги и его ансамбль уже несколько раз исполняли, но, конечно, на других площадках. И как только Алексей услышал, что у них свободно 9 июля, он тут же согласился на предложение консерватории и тут же понял, какая будет структура концерта. Первое отделение было отдано музыке Алексея Айги и ансамбля «4`33», на этот раз в сопровождении симфонического оркестра, а второе отделение — это была музыка великого ленинградского, петербургского хулигана и импровизатора, замечательного саксофониста, пианиста, дирижера, композитора, как угодно, прекрасного, кстати, к тому же киноактера Сергея Курехина.

Иван Толстой: Андрей, я думаю, раз программа музыкальная, мы должны немедленно начать со слушания чего-нибудь. Что вы предложите для старта?

Андрей Гаврилов: Вы знаете, это довольно сложно, потому что сейчас по всей логике развития построения нашей программы мы должны предложить какую-нибудь громкую, шумную, известную пьесу Курехина. Но все дело в том, что у Курехина пьесы, как правило, достаточно длинные. Несколько дисков, которые у него вышли, вернее, вышли после его смерти, в содержании имеют только один трек, даже там нет номера, просто трек такой-то, его название, но идет он 30, 40, 50 минут. Я предлагаю послушать одну из немногих пьес, которая как-то вписывается более или менее в хронометраж нашей программы, — это пьеса, написанная Сергеем Курехиным для кинофильма «Спальня Бастера» режиссера Ребекки Хорн, и эта пьеса до сих пор мало известна, потому что фильм давно сошел с экранов, компакт-диск с музыкой к этому фильму прилагался к фотоальбому раскадровки этого фильма и также давным-давно распродан. Тем не менее, мы можем сейчас эту пьесу послушать. Пьеса называется по-французски «Pavillon d’amour», хотя, честно говоря, я не знаю, почему она называется по-французски, все остальные пьесы на этом диске и в фильме названы по-английски. Но как бы там ни было, Сергей Курехин, «Pavillon d’amour».

(Музыка)

Иван Толстой: Андрей, а биографически что-то связывало Алексея Айги и Сергея Курехина?

Андрей Гаврилов: Алексей Айги и Сергей Курехин встречались в жизни, насколько мне известно, один-единственный раз. Их встреча мне напомнила встречу Бориса Гребенщикова и Майкла Джексона. Если вы посмотрите на какие-то более-менее восторженные биографии Гребенщикова, то среди тех мировых звезд, с кем он был знаком или сотрудничал, часто мелькает имя Майкла Джексона. На самом деле Гребенщиков мне рассказывал, что встреча была такой: они подошли к студии, в этот момент оттуда вышел Майкл Джексон. «Майкл, - сказали ему, - смотри — это русский рокер Борис». «Ага», - сказал Майкл Джексон и прошествовал в свой лимузин. Вот примерно такая же встреча была у Алексея Айги и Сергея Курехина.

Иван Толстой: Чей был лимузин в данном случае?

Андрей Гаврилов: Они оба были знакомыми и друзьями Николая Дмитриева, создателя, вдохновителя, руководителя московского клуба «Дом», кроме того, вместе с Сергеем Курехиным, создателем фирмы грамзаписи «Длинные руки». Однажды Алексей Айги, первый диск которого и вышел на фирме «Длинные руки», зашел в клуб «Дом» к Николаю Дмитриеву в тот момент, когда там сидел Курехин. «Сережа, это Алеша Айги», - сказал Дмитриев. «Добрый день», - сказал Сергей Курехин. На этом их знакомство закончилось или, по крайней мере, завершились. Они не были знакомы в нашем понимании этого слова. Но как ни странно, у них в чем-то схожи биографии: и тот, и другой, замечательные кинокомпозиторы. Когда Сергею Курехину было предложено написать музыку к фильму «Господин оформитель», и когда он написал совершенно ошеломляющую особенно по тем временам звуковую дорожку к этой картине, после этого ему просто посыпались предложения писать музыку к кино. И насколько я помню, самая последняя его работа — это была работа для Сергея Соловьева, по-моему, для «Анны Карениной», незавершенный фильм, незавершенная работа. Алексей Айги, как я уже говорил, один из ведущих сейчас кинокомпозиторов, по крайней мере, живущих в Москве, он обладатель всех мыслимых наград - «Золотой орел», «Ника», какие только можно себе представить. И он, конечно, известен прежде всего своей музыкой к фильму «Страна глухих». Ее даже нет смысла ставить в нашу программу, я думаю, что она и так у всех на слуху. Но помимо музыки и тот, и другой активно работают именно со своим ансамблем. У Сергея Курехина это могла быть «Поп-механика», это мог быть «Crazy Music Orchestra», это мог быть какой-то джазовый квартет, в котором он участвовал, это мог быть в конце концов ансамбль «Аквариум» Бориса Гребенщикова, с которым он одно время активно сотрудничал. Так же и у Алексея Айги: он пишет музыку для кино, которая исполняется разными составами, но кроме того он активно работает со своим ансамблем «4`33», у которого немного, в зависимости от времени года, от гастрольного графика и так далее, меняется состав, но у которого, тем не менее, есть какая-то постоянная основа, записывает с этим ансамблем пластинки и находит в этом такое же отдохновение, судя по всему, как Сергей Курехин находил в своих группах.

Кстати, я предлагаю сейчас послушать одну из пьес Алексея Айги как раз в исполнении его ансамбля «4`33», хорошее название, я первый раз, кстати, обратил внимание на Алексея Айги именно потому, что меня удивило название ансамбля своей храбростью, может быть даже некоторой наглостью. Напомню, что «4`33» - это знаменитая пьеса Джона Кейджа, когда на сцене сидят музыканты, причем в разных исполнениях разные, это может быть один пианист или это может быть камерный ансамбль и 4 минуты 33 секунды зрители внимательно слушают тишину, поскольку музыканты не дотрагиваются до инструментов.

Иван Толстой: А бывает конкурс исполнения этой вещи?

Андрей Гаврилов: Да, конечно, особенно вдумчивое, особенно глубокое и так далее.

Иван Толстой: Конечно, я считаю, что фестиваль пьесы «4`33» просто должен быть организован.

Андрей Гаврилов: Да, но он очень долго идет, он идет 4 месяца и 33 дня, не все досиживают до конца.

Иван Толстой: А диски с этой вещью выпускаются?

Андрей Гаврилов: Да, конечно.

Иван Толстой: У вас есть?

Андрей Гаврилов: А как же! Хотите сейчас послушать? Но без того, чтобы слушать саму пьесу «4`33», я предлагаю послушать пьесу в исполнении ансамбля «4`33», пьеса Алексея Айги, которая называется «Несколько возможностей использования квази-цитат».

(Музыка)

Иван Толстой: Андрей, вы знаете, Сергей Курехин, судя по моему опыту разговора с младшим поколением, человек, конечно, или точнее — имя, легендарное, перетекающее в мифологическое. С этим всегда связано то, что люди не очень представляют себе реальные страницы жизни человека. Я понимаю, что о Курехине можно прочесть в интернете все, что угодно, и воспоминания, и просто факты биографии. И все-таки, вы как музыкальный критик и как издатель, не могли бы наметить самое главное, что джентльмен должен, поправляя манжету, говорить о Курехине прекрасной даме?

Андрей Гаврилов: Во-первых, я не музыкальный критик, все-таки это слишком серьезное обвинение. А во-вторых, я считаю, что джентльмен, поправляя манжету, прекрасной даме должен говорить: «Вчера, когда я с 5 вечера до 9 слушал разную музыку Сергея Курехина, я думал о вас, моя прелестница».

Иван Толстой: «Что же вы слушали, мерзавец?» - спросит она.

Андрей Гаврилов: Да, действительно, Сергей Курехин становится немножко мифической личностью. Я, конечно, посмотрел, что написано в интернете о нем, некоторые мифы вошли уже в интернет, вошли в любимый источник информации нового поколения «Википедию». Например, в «Википедии» написано, что у Сергея Курехина 500 дисков. Этот бред, я боюсь, теперь будет тиражироваться. Нет у Сергея Курехина 500 дисков, не было и, наверное, никогда не будет, потому что этот ужас никто себе не может толком представить.

Тем не менее, издания Курехина существуют, сейчас я перейду к его биографии, хотя я представляю себе какое-нибудь полное собрание Курехина и мне это немножко напоминает фразу «Академическое издание Даниила Хармса». Когда я слышу в одном предложении «Даниил Хармс», например, и «академическое издание», мне всегда становится страшно за Хармса. Так и здесь мне страшно, что когда-нибудь соберут полное собрание Курехина, которое, конечно, важно для музыковедов, музыкальных критиков, но которое совершенно не нужно никому, потому что у Курехина было много заказных работ, как у любого музыканта, как у любого композитора. Его музыки к некоторым детским спектаклям ничем не отличаются от его музык, но только более серьезно аранжированных, более серьезно исполненных для фильмов, и так далее.

Именно потому, что музыки Курехина довольно много, по-моему, мало кто теперь представляет себе, что это была за музыка. Тем более, что он щедро ею разбрасывался. Здесь нужно вспомнить, что Курехин, еще будучи школьником, уже играл в эстрадных ансамблях. Несмотря на то, что он занимался политикой, работал киноактером, писал сценарии, он прежде всего был музыкант и больше никто. Я всегда думаю о том, что у Скрябина в одной из партитур есть лишняя строка в нотном стане — это строка для светомузыки, поскольку обычных средств передачи слушателю музыки ему было мало. Я всегда вспоминаю фразу Эллингтона: «Мой инструмент - оркестр». Одного фортепиано Эллингтону тоже не хватало, ему нужно было нечто большее, вот так же и с Курехиным.

Мы ведь никогда не узнаем, к чему он шел, мы никогда не узнаем, что он хотел создать, приглашая на сцену рок-музыкантов, эстрадных певцов, как мы сейчас сказали, всякую попсу, академических музыкантов, джазовых, цирковых клоунов, арфисток. Всем очень нравится та деталь его музыкальной биографии, что он уговорил арфисток, вспомните, как держит инструмент арфистка, он их уговорил выступать обнаженными. Все это действо создавая, он ведь не просто хохмил, да, конечно, он обожал розыгрыши, мы еще об этом поговорим, обожал импровизации, обожал стеб, но он к чему-то это все вел. Мне безумно горько, что ни мы, никто никогда не узнаем, к чему это шло. Это музыкальное богатство, которое он выплескивал на сцену, оно было, очевидно, обосновано тем музыкальным путем, который он сам прошел.

Как я уже сказал, он, еще учась в школе, уже начал играть в каких-то, сейчас бы мы сказали рок-группах, тогда, наверное, называлось вокально-инструментальные ансамбли или просто эстрадные группы. Кстати, к рок-музыке его приобщил дядя, который был моряком торгового флота и притаскивал из своих зарубежных поездок, рейсов, плаваний различные пластинки. Курехин ходил в театральную студию в Ленинграде, он играл в рок-группе, от которой, насколько я знаю, не сохранилось никаких записей, никаких следов. Он был одно время дирижером милицейского хора, он был концертмейстером в студенческом театре Ленинградского государственного университета. Он работал тапером в бассейне, он даже работал органистом в католической церкви. Ему нужно было кормить семью, и он устроился в филармонию Архангельска, а потом даже, как все же неисповедимы пути музыканта, потом даже в филармонию республики Коми. И в составе разных инструментальных ансамблей на простеньком электроорганчике он объездил практически всю страну.

Потом судьба свела его в Ленинграде с Анатолием Вапировым, блистательным, замечательным саксофонистом, приверженцем фри-джаза, и Курехин увлекся фри-джазом. Он прошел стадию увлечения фри-джазом, но они не совсем поладили с Вапировым, поскольку Курехину нужно было действо на сцене, нужен был выплеск энергии, а Вапиров к музыке относился намного серьезнее. И тогда Курехин нашел себе другого учителя и сотоварища Владимира Чекасина из трио Ганелин-Тарасов-Чекасин. Владимир Чекасин всегда тоже любил всякое музыкальное хулиганство на сцене, и они не то, что спелись, они прекрасно сыгрались и даже записались и выпустили пластинку. Так получилось, что он набирал самые разные музыки, самые разные влияния и потом, естественно, судьба его в Ленинграде свела с Борисом Гребенщиковым, поскольку нельзя было музыканту такого уровня пройти мимо ансамбля «Аквариум». Долгое время он сотрудничал с группой «Аквариум», записывался на их пластинках, выступал вместе с ними на концертах. По-моему, даже его оформили как художественного руководителя, чтобы все-таки придать ему какой-то официальный статус. Поэтому теперь иногда еще можно встретить фразу, что Сергей Курехин руководил ансамблем «Аквариум», что, разумеется, тоже неправда, ансамблем «Аквариум» всегда руководил только один человек — Борис Гребенщиков.

Но еще до знакомства с «Аквариумом» он передал на Запад Лео Фейгину (Алексею Леонидову), ведущему русской службы Би-Би-Си, создателю и владельцу лейбла «Лео Рекордс», запись своих фортепианных произведений. Причем, как Лео вспоминал, когда он все это получил, он пришел в ужас, потому что если другие музыканты ему передавали это через какие-то десятые руки, тайком, созваниваться было невозможно, списываться было нельзя, естественно, представляете себе — 1979 год, расцвет советской власти, то Курехин совершенно спокойно мог позвонить ему, естественно, с телеграфа или откуда-нибудь, откуда можно было звонить за границу, напомню нашим молодым слушателям, что это нельзя было делать из дома. Говорил он абсолютно откровенно, ничего не стесняясь, как будто не понимая, что все разговоры прослушиваются или записываются. И даже пьесы свои на пластинке, которую он потребовал назвать «Пути свободы», даже пьесы свои он назвал «Архипелаг», «Стена», «Нет выхода», «Внутренний страх», «Другой путь». Более ясного намека на «Архипелаг ГУЛАГ» нельзя было ожидать. Чтобы хоть как-то обезопасить его, Лео на пластинке, на обложке пластинки поместил надпись, что музыкант не несет ответственности за издание этой музыки.

Иван Толстой: За свою музыку.

Андрей Гаврилов: Нет, не за написание — за издание. То есть если будут его допрашивать, пытать, как и что, чтобы он мог сослаться на эту надпись, сказать: ребята, я тут ни причем, как ушло на Запад, понятия не имею. Хотя на самом деле, если бы такое, не дай бог, случилось, я бы не удивился, если бы Курехин честно сказал, что он послал, а что такого? Его музыка, хочу и издаю.

Иван Толстой: Помните, Андрей, так эмигрантские издательства помечали на обороте титула, что книжка выходит без ведома автора.

Андрей Гаврилов: Без ведома автора, совершенно верно.

Иван Толстой: Хотя иногда автор великолепно знал, что она выйдет.

Андрей Гаврилов: Да конечно знал. Иногда после этого он был вынужден опубликовать, автор этой книги, я сейчас говорю не про Курехина, а про гипотетического писателя, он был вынужден опубликовать в советской прессе, в «Литературке» или где-нибудь еще, что книга вышла без моего ведома и я яростно протестую. Эта надпись на книжке давала ему некоторую возможность сыграть в эту игру. Я абсолютно уверен, хотя я знаю, что история не допускает сослагательного наклонения, что Курехин в эти игры играть бы не стал.

Иван Толстой: Давайте проложим, простелим в этом месте каким-нибудь музыкальным фрагментом и потом продолжим рассказ.

Андрей Гаврилов: Вы знаете, я хочу дать послушать его знаменитейшую пьесу «Тибетское танго», но в исполнении не Курехина, не «Поп-механики», а именно в исполнении ансамбля «4`33» Алексея Айги вместе с Сергеем Летовым, московским саксофонистом, давним соратником Сергея Курехина, они играли вместе очень много. Если я правильно помню, им помогает Александр Александров по прозвищу Фагот, наверное, единственный наш рок и джазовый музыкант, играющий на фаготе. Это не запись с концерта 9 июля, который состоялся в Москве — это более ранняя запись с фестиваля «Скиф», который состоялся в Перми. Ансамбль Алексея Айги «4`33» и приглашенные музыканты исполняют «Тибетское танго» Сергея Курехина.

(Музыка)

Иван Толстой: Продолжаем разговор о Сергее Курехине, точнее, продолжаем ваш, Андрей, монолог.

Андрей Гаврилов: Какой же это может быть монолог? Я надеюсь, что хотя бы с музыкой Курехина и Айги это все-таки превратится в какую-то беседу. И хоть убейте, я никогда не поверю, Иван, что в данном случае вы только слушаете и что вам нечего сказать. Я сейчас просто говорю его биографию, поэтому, наверное, вы предоставили мне трибуну, но посмотрим, что будет дальше.

После издания этой пластинки, за ней последовали другие пластинки, после долгого сотрудничества с «Аквариумом» Бориса Гребенщикова или даже, можно сказать, параллельно с ним появился ансамбль «Поп-механика». Название «Поп-механика», если мне не изменяет память, придумал известный ленинградский джазовый критик Ефим Барбан где-то в году 1983-84-м, вряд ли позже, потому что на концерте 1984 года в московском знаменитейшем клубе «Москворечье» Сергей Курехин объявил, что сейчас выступит «Поп-механика». И действительно это было первое в истории выступление ансамбля «Поп-механика». К счастью, эта запись неведомым образом сохранилась, мало того, что записали концерт никому неведомой группы, так еще ее хранили все эти годы, я надеюсь, что в скором времени или в относительно скором времени она будет издана, несмотря на то, что, конечно, она не студийного качества звучания. «Поп-механика» Сергея Курехина, выступив в Москве, после этого переехала в Ленинград и стала, с моей точки зрения, таким же символом Ленинграда, как Адмиралтейство, как, простите за отсутствие пиетета, в чем-то как Эрмитаж или Зимний дворец. Поскольку очень многие зарубежные туристы, особенно музыканты, приезжающие в город, спрашивали про Курехина, ибо некоторые западные путеводители отдельно выделяли «Поп-механику» и возможность попасть на их концерты.

Возможность такая была не всегда, потому что иногда концерты запрещали, иногда публику разгоняли. Такое, например, было в Москве, когда буквально за пять минут до начала концерта «Поп-механики» в Доме архитекторов было сообщено, что по требованию кого-то, властей, неважно, кого, короче говоря, концерт не состоится. Кстати, существует фантастическая фотография московского фотографа Александра Забрина, фотографическая удача: Курехин через несколько секунд после того, как ему это сообщили, выходит на улицу, так получилось, такой кадр чисто случайный, что все вокруг, вся эта толпа, которая стояла около входа, они все отвернулись от него. Он стоит абсолютно одинокий, абсолютно всеми покинутый, с потухшим взглядом. Фантастическая фотография совершенно.

Ну так вот, путь «Поп-механики», конечно, не был безоблачным. Курехину помогало то, что ему заказывали музыку для кинофильмов, как я уже говорил, это было и «Трагедия в стиле рок», правда, эта музыка ему страшно не понравилась потом, вернее, не сама музыка, а то, как она была использована в фильме, и «Посвященный», и «Переход товарища Чкалова через Северный полюс», обожаю название этого фильма, и «Лох — победитель воды», где, кстати, он сыграл главную роль, и так далее.

В 1989 году была сделана совместная запись Сергея Курехина и Сергея Летова «Полинезия. Введение в историю», которая была выпущена фирмой «Мелодия» и стала первой пластинкой легально изданной, то есть первой пластинкой Курехина на фирме «Мелодия». Мне кажется, будет не совсем правильно, если мы здесь с вами, Иван, не остановимся на том, что, как я уже говорил, Курехин обожал розыгрыши, обожал то, что называется стеб. Даже на обложке одной из своих пластинок он написал такую аннотацию, редакторы просто не знали, что с ней делать. Это была статья про максималистский минимализм, оставили все, не тронув ни одного слова. Он любил розыгрыши, я очень люблю слушать записи его розыгрышей, когда в конце концов он не выдерживает сам, он понимает, что публика купилась, он понимает, что он овладел залом или, если это где-то в интервью, своим собеседником, что тот смотрит ему в рот и готов проглотить все, что угодно, в этот момент раздается счастливый смех самого Курехина, он добился того, чего хотел.

Я думаю, мне не стоит даже напоминать про фантастическую историю, которая была на ленинградском или на петербургском телевидении, - «Ленин — гриб». Я только помню, насколько мне известно, этим гордился Курехин особенно, что после того, как вышла эта программа, в которой доказывалось, что Ленин был гриб, было опубликовано в «Ленинградской правде» письмо, если я не ошибаюсь, старых ленинградских большевиков, которые все-таки опровергали этот тезис и на полном серьезе написали, что Ленин никогда грибом не был.

Иван Толстой: Да, это была, конечно, замечательная история. Я видел эту программу в ее первом исполнении, «Пятое колесо», кажется.

Андрей Гаврилов: По-моему, это было «Пятое колесо» с Сергеем Шолоховым.

Иван Толстой: Совершенно верно. Я не знал, куда деваться, что происходит, это как? Я звал домашних на кухню посмотреть. Просто действительно было совершенно непонятно. Первый раз в жизни я присутствовал при том, что на нашем родном телевидении, где нельзя хохмить вот так, нельзя шутить, нельзя потрясать самые основы, причем, не всерьез их потрясать, а вот так вот травестийно. Это была такая дьявольская ирония, такой высоты и изысканности, такого изящества, такой геометрической стройности, словом, это было архитектурно-литературное произведение.

Курехин ведь вообще был человеком со способностями к очень странным и непонятным вещам. Я имел удовольствие знать его, но ни в коем случае не хочу примазываться, знал я его немного, знал я его коротко, но как-то конкретно знал. Я познакомился с ним в букинистическом магазине, причем, не просто у прилавка, а мой приятель работал, что называется, за занавесочкой, то есть был товароведом одного из магазинов, я был допущен туда. Правда, не все мне даже приятель мой оставлял, потому что у него были какие-то мощные клиенты. Советская власть была еще на дворе — это был конец 1980-х годов — начало 1990-х, КПСС была у власти, шестая статья конституции все еще действовала, если кто помнит.

Так вот Курехин был как раз в тот момент там и беседовал тоже с этим моим знакомым, они были еще до меня знакомы. Вообще, Курехин меня на 4 года старше, так что у него и опыту должно было быть побольше. Но он меня удивил и в этом. Я раньше не знал, кто это, лицо смутно знакомое, но в конце 1980-х я не понимал, кто это. Это был человек, который знал редчайшие эзотерические книжки и издания. Вообще, Курехин любил все странное и экзотическое, но тут он оказался таким тонкачем, таким специалистом, он знал и тиражи, и места изданий, и кто был кому сват и брат, и так далее. Так что после первого же свидания я ему предложил как-нибудь поболтать о книжках поподробнее. Я совсем не считал себя специалистом, да и вообще денег у меня было мало, я редкие книжки особенно не мог покупать в те годы, но все-таки что-то у меня было. Я, как многие книжники, хотел похвастаться перед другим книжником.

Он зашел ко мне, правда, уже в самом начале 1990-х годов, я помню, он зашел ко мне домой, моя дочка испекла яблочный пирог, который Курехину очень понравился. А я, конечно, уже собрал сведения о нем, я понимал, кто передо мной. Кстати, на концерты «Поп-механики» я никогда не ходил, я не слышал тогда музыку Курехина. Он принес мне диск в подарок, «Воробьиную ораторию», сделал надпись дарственную. Мы с ним поболтали о книжках, он действительно какие-то вещи сказал интересные, запоминающиеся. Я не способен воспроизвести тот разговор. Но с тех пор мы чуть-чуть приятельствовали, где-то встречались. Я помню, что он подписал мне то ли первую, то ли вторую книжку, которую он издал, кажется, она была первая. У него было издательство «Медуза», которым он руководил. Подарил мне книжку в зеленой обложке - это была работа Александра Эткинда «Эрос невозможного». Насколько я помню, «Эрос невозможного» издавался в двух разных изданиях, одно из них — это «Медуза» курехинская. И потом я уже уехал в Прагу, и здесь меня застигло известие о неожиданной кончине Сергея.

Андрей Гаврилов: Вы говорите о том, что он любил все странное и непонятное, но, конечно, ничего более странного и непонятного, чем «Ленин-гриб», наверное, придумать было нельзя. Мне эта его история немножечко напомнила, может быть вы помните, был такой фильм у Отара Иоселиани, он назывался «Пастораль». В свое время я подумал, он вышел в советское время, что это один из самых антисоветских фильмов, которые я видел, потому что там не было того, что советская власть хорошая, там не было того, что советская власть плохая, там люди, просто уехав в горное село, играли Гайдна, и пошла она, советская власть, куда подальше, они ее не замечали. Мне чем-то «Ленин-гриб» напомнил эту историю. Потому что речь была не о том, что Ленин хороший, не о том, что Ленин плохой, не о том, что Ленин создал государство, не о том, что Ленин автор концлагерей, а пошел он подальше, он вообще гриб был, о чем мы говорим? И вот этот настрой меня, конечно, подкупил сразу.

Но тут же хочу сказать, что подобные его импровизации были не только на телевидении и не только вокруг имени Ленина. Я предлагаю послушать запись того, как он представляет на одном из концертов «Поп-механики» программу, как он назвал ее, «программу в жанре полного маразма «Дон Карлос». «Дон Карлос», по его определению — это попытка первой советской джазовой оперы. Эту фразу зрители уже скушали, конечно, не понимая, что им пудрят мозги. Но у любой оперы должно быть либретто. И вот Сергей Курехин рассказывает либретто первой советской джазовой оперы «Дон Карлос».

(Запись)

Андрей Гаврилов: Сергей Курехин любил разыгрывать слушателей не только словесно, но и музыкально. Причем, он не делал скидок абсолютно на то, какая перед ним аудитория. Например, выступая в Великобритании, отыграв сложнейший длинный фортепианный сольный концерт, он выходит после аплодисментов, чтобы сыграть бис и, совершенно не заботясь о том, что то, что сейчас прозвучит, может быть, не совсем понятно и знакомо британской аудитории, играет следующее.

(Музыка)

Иван Толстой: Наша тема называлась «Курехин и Айги». Как объединим еще раз этих музыкантов в завершение нашего разговора?

Андрей Гаврилов: 9 июля огромнейшим успехом на этом концерте пользовалась может быть самая знаменитая мелодия Сергея Курехина «Донна Анна», та самая, которую он обозвал «Хари Кришна Донна Анна». В оригинальном варианте ее пела Ольга Кондина и пела, как мы сейчас услышим, с моей точки зрения, абсолютно ошеломляюще. Ее было довольно трудно уговорить, наверное, только Курехину это удалось, несмотря на то, что когда она посмотрела ноты, она сказала, что такое спеть невозможно. Тем не менее, она спела. Так вот, на концерте Айги пела другая певица, не стреляйте в пианиста, она пела, как могла. Но, наверное, потому, что я так привык к оригинальному исполнению, мне кажется, что оно намного лучше. Я надеюсь, у нас еще останется время и возможность его послушать.

Я только хочу сказать, что мне кажется, что это подвиг Алексея Айги, о котором все сейчас пишут, потому что от Курехина, как ни парадоксально, не осталось практически нот, после записи некоторых его тем для кино, например, ноты или выбрасывались на студиях, или были потеряны, или куда-то испарились за прошедшие годы. Что касается «Поп-механики», то она никогда не записывалась — это все была чистая импровизация, намечались только какие-то определенные направления, темы, а дальше все играли, кто во что горазд. Короче говоря, за редчайшим исключением нот Курехина нет. И Алексей Айги сидел, слушал фонограммы фильмов, где музыка часто прерывалась какими-то диалогами или шумами, разговаривал с музыкантами, которые играли с Курехиным, записывал все это, расписывал по партиям. Вот об этом его подвиге — это действительно подвиг, сейчас пишут много и здесь можно только снять шляпу, действительно потрясающая работа, и она потрясающе сделана.

Но кроме того, мне кажется, подвиг Айги еще в том, с чего вы начали, Иван, что для нового поколения слушателей он вытащил музыку Курехина если не из забвения, то из царства мифов. Да, был такой великий Курехин, что-то играл, надо посмотреть его диски в магазинах, кто это такой — непонятно, ах да, «Аквариум» и все. Фигура Курехина, фигура музыканта Курехина растворяется неизвестно где. А вот теперь очень многие услышали эту музыку, услышали, если не как она звучала в то время, то, по крайней мере, как она звучит в новом исполнении, и Курехин снова стал живым композитором. Вот это, мне кажется, очень важно, потому что забывается все, забывается музыка, забываются люди. Если не играть музыку композитора, то и он забудется, каким бы гениальным импровизатором, шутником, хулиганом, пианистом он сам ни было. Поэтому Алексею Айги огромный низкий поклон. И в завершении я как раз хочу дать послушать «Донну Анну» именно в том самом первом варианте 1980-х годов, который Курехин записал сам, исполнение Ольги Кондиной, которую он уговорил спеть эту партию.

(Песня)