Моя мама родилась в 1935 году. Ей было шесть, когда началась война. Раньше мама часто мне рассказывала о том, как они жили. Рассказывала, что помнит очень многое, как ее отец, мой дед уходил на фронт, как они плакали, как потом ее мама, моя бабушка работала сутками. Моя мама и ее сестра Люба были самыми старшими. Одной шесть, другой восемь. Все хозяйство и младшие дети были на них.
Самые страшные мамины воспоминания пришлись на второй и третий годы войны. Тогда неурожай был страшный. Заморозки были, и ничего не вызрело. Она говорила мне, как проклятие какое было. Картошки мало уродилось совсем, и она вся мелкая. Они с Любой ходили по картофельному полю и собирали всю даже сгнившую картошку, готовили ее и ели. И шкурки картофельные к печке прилепляли и их тоже ели. А однажды они с Любой с голоду наелись какой-то травы и отравились, чуть не умерли обе. Крохи еды, которые были, отдавались в семье в первую очередь младшим – брату Сашке и близнецам. Мама рассказывала, как младшие ели какую-то кашу, невесть откуда ее достали, а старшие сидели и смотрели. Бабушка строго-настрого наказала, что это только для маленьких. Мама говорила, что она в тот момент думала, что все на свете бы отдала за ложечку этой каши, она брата просила дать ей хотя бы лизнуть, а он ей ложкой по лбу заехал.
"Я так мечтала хотя бы о корочке хлеба тогда, ты не представляешь, как я мечтала о хлебушке", – рассказывала мама.
А потом наступила зима, и стало совсем голодно. Двое самых маленьких, близнецы мальчики, заболели и, оттого что были крайне истощены, умерли. Это было очень страшно. Они умирали, сначала один, потом второй, и никто ничем не мог им помочь. И еды не было совсем. Мама вспоминает, что бабушка боялась писать деду на фронт, что его дети умерли, дед любил их очень, этих близнецов. Они самые младшие были.
Голод – самое страшное, что было. Я это запомнила из маминых рассказов на всю жизнь. Моя мама до сих пор не может выбрасывать еду, даже если еда испортилась. Я говорю ей: "Мама, это уже прокисло, надо выбросить" – и выбрасываю. Она соглашается, но я вижу, как ей не по себе, ей, пережившей голод, смерть братьев из-за голода, невыносимо смотреть на то, как еду отправляют в мусорку. Она всегда старается доедать все до последней крошечки и на детей моих ворчит, когда те оставляют в тарелке еду.
Я сама помню пустые прилавки и очереди за колбасой. Ее продавали с четырех часов в гастрономе, и меня уже в два отправляли очередь занимать. И я стояла по несколько часов в этой очереди. Однажды за два человека до меня колбаса закончилась и мне не досталась. И я шла домой и рыдала. Я помню это. Мне было обидно. Когда я рассказываю это своей дочери, я вижу, что она не понимает совсем этого. И это хорошо. Я хочу, чтобы она никогда этого не поняла.
Смотреть вчера по телевизору на это уничтожение еды моя мама не смогла. Она ничего не сказала об этом. Только вздохнула, покачала головой и посмотрела на меня так же, как смотрела, когда я выкидывала испорченные продукты... И мне все стало понятно. И захотелось плакать...
Мелани Бачина – томский журналист
