Политические комментаторы практически единодушны в том, что главный акцент в выступлении Владимира Путина на сессии Генеральной Ассамблеи ООН 28 сентября будет сделан на проекте широкой международной коалиции для борьбы с "Исламским государством" и терроризмом вообще. Действительно, этой теме уделяется немало внимания в последних выступлениях Сергея Лаврова, да и самого Путина. Независимые эксперты и журналисты в России склонны считать, что Кремль, как минимум, пытается отвлечь внимание от агрессии в Украине и вовлечь лидеров крупнейших стран Запада в новые переговоры. Даже если эти переговоры ни к чему не приведут, на какое-то время возникнет иллюзия выхода России из внешнеполитической изоляции и восстановления имиджа Путина как рукопожатного персонажа, с которым Запад готов обсуждать стратегические проблемы.

Есть, разумеется, и программа-максимум, сводящаяся к признанию Западом Крыма исконно русской землей, отмене санкций и вечном отказе от членства Украины в НАТО. В обмен Россия может предложить не только военную помощь против "ИГ", но и содействие в урегулировании сирийского конфликта. Иногда упоминается, например, раздел Сирии и превращение Башара Асада в лидера некоего квазигосударственного образования в населенной алавитами части страны, которую называют Assad’s Land. Чтобы продемонстрировать способность силового вмешательства на Ближнем Востоке, Путин наращивает российское военное присутствие в Сирии. В аэропорте имени Басиля Асада в Латакии ударными темпами создается российская военно-воздушная база. Пресс-секретарь Кремля прозрачно намекнул на переброску в эту страну сухопутных войск.

Активизируя действия в Ближневосточном регионе, Путин судорожно ищет выход из тупика, в который он завел российскую внешнюю политику и страну в целом. Санкции в сочетании с упавшими ценами на нефть подрывают экономику России. Западные лидеры добиваются, чтобы Москва убралась из Донбасса и Крыма. В Пекине Путина пока принимают, но денег не дают: Россия для Китая представляет второстепенный интерес, да и своих экономических проблем у китайского руководства хватает. Гибридная война в Донбассе закончилась провалом. Мизерабельные непризнанные ДНР и ЛНР и даром никому не нужны, а создать Новороссию или привести к власти в Киеве российских марионеток Кремлю не удалось. Крым, конечно, имеет для Путина сакральное значение. Но умеющие сопоставлять политические и экономические плюсы и минусы видят, что Крым, как и все сакральное, обходится слишком дорого.

Запад, со своей стороны, вряд ли стал бы возражать против участия российских войск в борьбе с "Исламским государством". Если Москва хочет повоевать с исламскими экстремистами, то зачем ей мешать, особенно если в этой войне примут участие российские сухопутные войска? Помимо прочего, это снизит угрозу российской агрессии в Балтийском регионе и расширения войны в Донбассе. Есть, однако, два вопроса. Первый – будущее режима Асада; второй – не захочет ли Москва сохранить свои вооруженные силы в этом регионе всерьез и надолго? Ответов на эти вопросы нет. Предсказать, как могут развиваться события в Сирии, вряд ли возможно. Мало кто в Европе и России способен разобраться в типичном для Ближнего Востока переплетении изощренных интриг, закулисных сделок, предательств и политических кульбитов.

Важнее другое: в состоянии ли Россия внести существенный вклад в борьбу с ИГ и развитие событий в Сирии? Для этого стоит хотя бы приблизительно оценить соотношение сил противоборствующих группировок. В распоряжении Асада имеется Сирийская арабская армия, численностью (по крайней мере, официально) около 180 тысяч человек, к ним необходимо добавить разного рода полувоенные формирования, насчитывающие в совокупности еще около 100 тысяч человек. Боеспособность правительственных сил и их лояльность режиму у различных частей и соединений различны. Предполагается, что в полной мере режим может опираться на элитные 3-ю и 4-ю дивизии сухопутных войск и укомлектованные алавитами части специального назначения общей численностью около 50 тысяч человек.

Режиму Асада противостоят Свободная сирийская армия, насчитывающая 40–50 тысяч человек и состоящая в основном из бывших военнослужащих правительственных войск; так называемый "Исламский фронт", коалиция исламистских, но относительно умеренных по сравнению с "ИГ" группировок, располагающая, по разными оценкам, от 40 до 70 тысяч бойцов; другие исламистские группировки общей численностью от 40 до 50 тысяч человек; а также курдские формирования примерно аналогичной численности, задача которых – обеспечение безопасности в населенной курдами северной части страны. Оценивая численность боевых формирований "Исламского государства", год назад ЦРУ считало, что она составляет до 30 тысяч человек. В начале 2015 года российский Генштаб насчитал в них 200 тысяч, а курдские источники – 100 тысяч боевиков.

Эти цифры имеют, разумеется, приблизительный характер. Ясно, однако, что Россия сможет играть сколько-нибудь значимую роль в борьбе против "ИГ", лишь развернув там, помимо авиации, боевые соединения сухопутных войск численностью не менее 25–30 тысяч человек, что эквивалентно пяти-шести мотострелковым бригадам полного состава. Напомню, что в пиковые моменты войны в Донбассе, во время сражений в районе Иловайска и Дебальцева, в боях участвовало до 10–12 так называемых российских "батальонных тактических групп", то есть семь-восемь тысяч военнослужащих. В Чечне против 10-15 тысяч моджахедов безуспешно воевала 60-тысячная группировка; переломить ситуацию удалось руками самих чеченцев, часть которых во главе с Кадыровым-старшим перешла на сторону Москвы и подавила сопротивление остальных.

В Сирии масштабы театра военных действий и численность воюющих формирований, как минимум, на порядок больше, чем в Чечне или Донбассе. Не стоит забывать, что, помимо боевых соединений, необходимо иметь как минимум 10–15 тысяч военнослужащих, отвечающих за материально-техническое обеспечение и бытовое обслуживание войск, связь, охрану мест базирования и выполнение других тыловых функций. В России должны находиться подготовленные резервные войска, предназначенные для замены выслуживших срок военнослужащих, а также частей, выводимых в Россию на отдых, доформирование и так далее. Можно, разумеется, оспаривать приведенные цифры, но факт остается фактом: если Москва действительно решит внести заметный вклад в вооруженную борьбу с "Исламским государством", ей потребуется выделить для этого большую часть боеспособных частей и соединений сухопутных войск, затратить огромные средства для бесперебойного снабжения экспедиционного корпуса по морю или по воздуху.

Допустим, Путин все же решится отправить в Сирию контингент, теоретически способный играть значимую роль в местной гражданской войне. Но вероятность успеха невелика. Одна из причин тому то, что российским войскам придется действовать в иноязычной и инокультурной среде, не имея собственных надежных источников информации. В этом отношении они будут полностью зависеть от местных подразделений спецслужб режима Асада. А они, в свою очередь, будут направлять российские войска в самые опасные места с тем, чтобы сэкономить собственные силы. Наконец, противник, с которым предстоит столкнуться в Сирии российским военным, – глубоко мотивированные, жестокие, не боящиеся смерти, хорошо знающие местность, опирающиеся на поддержку части населения фанатики. Уровень потерь в такой войне весьма высок.

Возможно, Путин понимает, что война в Сирии для России обернется огромными затратами и, скорее всего, окончится провалом. Если так, то, рассуждая об участии в международной коалиции, создаваемой для этой цели, он попросту "продает воздух", морочит голову своим "партнерам" в США и Европе. Возможно, Путин действительно готов послать в Сирию несколько элитных бригад российских войск, обрекая их на поражение. Тогда, не исключено, российские военные могут президента "поправить", причем достаточно радикальными средствами. В любом случае прослеживается закономерность: пытаясь выбраться из украинской авантюры, Путин готов вляпаться в не менее опасную в Сирии.

Юрий Федоров – военно-политический эксперт