Лидер группы "Мегаполис" и музыкальный продюсер Олег Нестеров рассказал корреспонденту Радио Свобода о том, как обстоят дела в российской музыкальной индустрии, объяснил, почему россияне так зациклены на прошлом, и дал несколько полезных советов о том, как пережить смутные времена.

– Олег, мне всегда казалось, что "Мегаполис" – это очень хрупкая стильная музыка для сентиментальных городских мечтателей. И, кажется, сейчас совсем не их время. Для вашей группы сегодня благоприятная атмосфера?

– Очень благоприятная. Когда воздуха становится все меньше, когда свобода выбора ограничена, наступает самое время для "Мегаполиса", да и вообще для художника. Чем жестче живется, чем среда сильнее давит на тебя со всех сторон, чем более ты ограничен… то что остается делать? Либо учиться, либо заниматься любимым делом, строить дом… Для художника проявляется возможность заниматься той темой, которая к нему пришла. И ничего больше его отвлекать не может. "Мегаполис" в принципе перестало что-либо отвлекать. В двухтысячных годах мы могли отвлекаться. Все же тогда блестело, сверкало, деньги туда-сюда проходили, соблазны. Сейчас в этом плане все нормально.

– Все нормально. Денег нет.

– Сейчас нет никакой в голове идеи, кроме одной: следующий альбом должен быть о любви.

– Можно подумать, что предыдущий – "Супертанго" – был о чем-то другом.

– "Супертанго" был тоже о любви. Но все-таки там было очень много про смерть. Сейчас будет в чистом виде о любви. Что-то такое очень простое, чувственное, ясное.

– Говорят, вы сейчас пишете книгу. И называться она будет "Небесный Стокгольм". Но она же наверняка не о Швеции?

– Это про Москву периода 62-69 годов.

– Почему тогда Стокгольм? Ничего же общего.

– Это только кажется, что ничего общего. А на самом деле общего очень много. Образ небесного Стокгольма – это парафраз на тему небесного Иерусалима, о котором писал Бердяев. Это Царство Божие на земле. Небесный Стокгольм – это вот такой красивый город, но попроще. Это город победившего социализма с мегачеловеческим лицом. Шведы пошли справа. Мы шли слева. Они пришли, а мы не пришли. Но Москва имела все шансы превратиться в небесный Стокгольм в очень короткий промежуток времени.

​– Неужели в 60-е годы? За что вы так любите это время? У вас пластинка вышла про 60-е, вы книгу пишете про 60-е. Откуда эта фиксация на времени, которое вы, думаю, толком и не помните. Вы же родились в 61-м.

– 65 год я уже помню. 66-й помню. 67-й вообще помню, я был на открытии Нового Арбата!

– Вы были маленьким мальчиком, а маленьким мальчикам всё везде и всегда нравится.

– Я цвета помню. Колористику помню. Помню одежду. Помню лекала. Помню вкус еды. Я помню ритм московский. Маленький мальчик только это и помнит. И я очень четко помню, как 70-е сменили 60-е. Это все медленно морфировало. Я помню, как красота превращалась в некрасоту. Помню, как сфокусированная идея растворялась в болотце. Болотце оказалось во всем: в цветном телевидении, в лицах дикторов, в одежде, которую стали люди носить. 60-е – это годы моего детства, это мой дом, полный любви. Это мои молодые родители. С другой стороны, 60-е – это время известное, но очень мало изученное. Так случилось, что после величайшей закалки, после того, как Сталина не стало, людям сказали: "Ну вот, теперь можно жить". И во главе государства встал человек, который стал управлять государством, как дирижер. Я вам как музыкальный продюсер скажу, что есть два вида управления оркестром: ты либо управляешь оркестром, либо ты его вдохновляешь. Никому не нравится, когда тобой управляют. Вот тебе говорят – иди и вынеси мусор! Ну да, ты вынесешь мусор. Но когда тебе любимая девушка с придыханием говорит: "Дорогой, мне кажется, что если сейчас ты вынесешь мусор…" – то эффект другой.

– Вы хотите сказать, что Хрущев был той самой девушкой, которая с придыханием разговаривала с советским народом?

– Да, Хрущев был той самой девушкой, он был дирижером, который управлял оркестром, но каждый из музыкантов думал, что Хрущев их вдохновляет.

– Он же презирал художников и все, что вы так любите сейчас.

– Он не презирал художников. Все, что мы знаем про Хрущева, было вброшено до его отставки года за два. И тому был определенный заказ. Нужно было Хрущева зачморить, потому что нужно было Сталина немножко вытащить. Как жить стране и народу, когда народ узнаёт, что его отец родной – серийный убийца? Как существовать человеку, который всю жизнь думал, что его папа – прекрасный человек, герой и титан, а потом оказалось, что он просто серийный убийца? Как жить? И наша власть тогда подумала, что для всех будет лучше, если мы как-то так плавно вернем доброе имя тирану. Поэтому важно было объяснить, что вот этот вот парень, Хрущев – это дурачок лысый, который совершает странные поступки. Мы очень мало знаем про Хрущева. Мы воспринимаем то время, как эру кукурузника и эру анекдотов. Но мы не знаем, какой, например, была последняя фраза, которую Хрущев сказал Эрнсту Неизвестному. Он сказал так: "Желаю, чтобы вас победил ангел". Как вам такая фраза от Хрущева, который в бога не верил?

– Наше время чем-то похоже на 60-е?

– Наше время очень похоже на излет 60-х. На морфирование. На то, как время меняется, как страна меняется, как одно заменяется другим. В этом – очень похоже. Схожесть в точке выхода. Но 60-е – это время, когда все получалось. Сейчас практически ничего не получается.

– Почему мы так зациклены на прошлом, Олег? Вы вот беспрерывно про 60-е думаете, многие другие только что ностальгировали в фейсбуке по 90-м, флешмоб устроили какой-то небывалый: все разом выложили свои фотокарточки из того времени. К 90-м почему столько нежности у людей? Время ведь было, мягко говоря, не пушистое.

– В чем был прикол? В том, что тогда, как и в самом начале 60-х, у каждого запустилась своя собственная пружина. Каждый чувствовал персональную перспективу. Все зависело от тебя самого. Все по-честноку. У всех это включилось. И это понеслось. Люди ностальгируют по 90-м, потому что не было видно никаких границ и никаких ограничений. Все было впереди. Вот сколько хватит сил, столько и иди вперед.

– А вы ностальгируете по 90-м?

– Если честно, то нет. Это было прекрасное время, которое я очень люблю. Мы делали интересные вещи в "Мегаполисе". Но ведь я и по 60-м не ностальгирую. Я исследую время, когда все получалось. И для меня 60-е – это время, когда все получалось в масштабах страны. Про 90-е я так не могу сказать. Если честно, мне в принципе ностальгировать не интересно, я не хочу тратить на это силы. Я хочу смотреть только в будущее.

– Чем сейчас живет ваша продюсерская компания "Снегири"? Было время, когда "Снегири" выпускали по несколько десятков заметных альбомов в год. А теперь я даже и вспомнить не могу, что "Снегири" последний раз записали из блокбастеров.

– С коммерческой точки зрения у нас есть настоящее открытие для страны. Это грузинская группа "Мгзавреби", которая собирает очень большие залы, это герои всех фестивалей. У "Мгзавреби", мне кажется, с точки зрения паблисити все впереди, их ждет, очевидно, счастливая судьба, потому как мы грузин любим. Это артисты сегодняшней Европы с грузинской ориентальностью. А что касается других проектов… их действительно не так много, как когда-то. С другой стороны, может быть, часть из того, что я делал тогда, выпускал тогда и тратил на это свое время… я бы сейчас и не стал делать. К чему эти промышленные масштабы? Природа всегда кропит дозированно – когда и сколько давать. Главное – ничего не пропускать, чему ты можешь помочь. Последняя моя такая история – это Даша Шульц, молодое дарование из Питера. В ее голосе я читаю бесконечность. В любом большом артисте в голосе читается бесконечность. И это для меня, может быть, сейчас важнее всего.

– Большинство ваших птенцов, Олег, давно не на слуху. Про Найка Борзова не помню, что и когда я последний раз слышал. Про "Машу и медведи" тоже давно ничего не слышно. Про "Нож для фрау Мюллер" и говорить не приходится. Где вся эта прекрасная музыка?

– Некоторая музыка осталась в том времени. Некоторые артисты перешли во время настоящее. Вот Найк Борзов выступал на пикнике "Афиши". Правда, его попросили сыграть альбом "Заноза" 2002 года. Показатель, конечно. "Маша и медведи" играют концерты, у них есть в программе песни, которые я бы на их месте не играл. Но они принадлежат сами себе, я 15 лет уже не имею никакого отношения к группе, я просто люблю Машу. Был, например, феномен электронной музыки. Лейбл "Лёгкие" – культовая тема в те времена. Время изменилось – эта музыка ушла. И нет лейбла "Лёгкие". И нет даже смысла думать о подобной музыке, она функциональна, она сделала свое дело.

– Музыкальные хиты никому больше не нужны в 2015 году? Нельзя же больше написать хит, прославиться на долгие годы, ездить по стране и снимать пенки. Отсутствие молодых музыкантов, которые гремели бы на всю страну, этот тезис, по-моему, подтверждает.

– Я вот слышал про одну группу, которая исполняла хит про маршрутку и которая сейчас очень хорошо собирает и ездит по стране. Я не помню ее название…

– Вот видите, вы даже название не помните.

– Зачем мне помнить?

– Затем, что мы бы знали это название, если бы это было действительно круто.

– Вы правы, конечно. Но с другой стороны, миллионы людей знают это название. Приходят на концерты. Все дело в том, что в начале двухтысячных годов наше общество не было так поляризовано нетократической прослойкой и консъюмеристской. А сейчас это водораздел. Поэтому мы с вами о них не знаем. А те, для кого они поют, очень хорошо про это знают и другого ничего не хотят. Если вы у них спросите, кто такая Алина Орлова… пустой звук, пшик. Ну а на этой стороне Алина – это тот артист, из-за которого можно выучить литовский язык.

– Однажды вы сказали, что наша страна всегда была способна рождать прекрасные вещи: и при царизме, и при коммунизме. Скажите, а при позднем "путинизме" она рождает прекрасные вещи? Вы замечаете что-нибудь подобное?

– Царизм и "путинизм" не могут помешать прекрасным вещам. Потому как они рождаются изнутри, из идеи. Любому человеку в силу сделать самое важное в жизни при любом режиме. И эти прекрасные вещи никуда не деваются и никуда не уходят. Есть тема, которая вселяется в художника (изобретателя, конструктора) и не дает ему спокойно жить. Чем больше на тебя окружающая среда давит, тем и давления в тебе больше. И ты его фокусируешь на свой результат. А если еще и плитка тротуарная появляется в центре Москвы… и велики… я сейчас чуть было не проехался на прокатном велике первый раз в жизни.

– Не разобрались, как его нужно брать в прокат, что ли?

– Да, этому нужно посвятить время. Попробую разобраться. Я очень люблю ходить пешком. Оказался в центре. И вижу, что появились широкие тротуары, по которым я могу спокойно ходить пешком.

– Вы, видимо, пропустили тот этап, когда эти тротуары строили.

– Говорят, что был ад?

– Да просто по городу нельзя было передвигаться. Горожан эта стройка не имела в виду вообще.

– Да это понятно. Короче, отвечаю на ваш вопрос: я не верю, что перестанут делаться какие-то удивительные вещи. Ну не верю я в это.

– Олег, вы участвовали в протестных акциях в 2011-2013 годах. На проспекте Сахарова были замечены с плакатом "Чебурашка за честные выборы". Как вы думаете, почему все эти протесты кончились ничем, а чебурашка так и не добился того, за что боролся?

– Позвольте мне ответить, Роман, так. Все общественные акции – это все равно проекция, это все внешнее. Это проекция внутреннего. Мне экраны не очень интересны, мне интересны лампочки в кинопроекторе. Я хочу думать про лампочки, я хочу работать с лампочками. Это для меня важнее. Может быть, для многих это загадочная позиция, но для меня она важная и единственно верная. Для меня очень интересен пример Ростоцкого и его фильма "Доживем до понедельника". Ростоцкий ведь снял такой важный и такой антисоветский фильм, что его показывали в Советском Союзе по несколько раз в год без всяких купюр…

– Не понимая, что этот фильм важный и антисоветский.

– Вот именно. Это ведь не фильм про школьников. Это фильм про очень важные вещи. И представляете, как здорово, что ему удалось это сделать? Когда я говорю про лампочки, я имею в виду это. Моя музыка, мои проекты – это про это. Мои проекты про время, когда все получалось, – это про это.

​– Вы в тот самый протестный период сказали: "После выборов что-то перещелкнуло, и я уверен, что ни при каких обстоятельствах мы не вернемся в прежнее состояние... Сейчас видно, что все – сознание у людей уже другое". Выходит, вы, как и многие, ошибались?

– Почему? В сознании как раз все и произошло!

– Да ничего не произошло с нашим сознанием.

– Абсолютный водораздел, ребята! Вы что? До и после! Мы понимаем, кто мы, что мы, почему мы, где мы. Главное же ответить себе на эти вопросы.

– Но в итоге же все разошлись по домам. Пройдет каких-то два-три года, и мы – со своим изменившимся сознанием – страну свою не узнаем.

– Это размышления на 320 страниц моего романа, который называется "Небесный Стокгольм". Там есть ответы на эти вопросы. Знаете, я вам отвечу словами Майкла Джексона. Когда его во всех грехах обвиняли, он часто говорил: "Ну да, конечно, ложь правит миром. Кривда всегда побеждает. А правда – марафонится". Старина Джексон знал, о чем говорил. Почему казино всегда в выигрыше?

– Так устроен этот бизнес потому что.

– Да, он так математически устроен. Сумма всех вариантов на рулетке просчитана так, что при любых обстоятельствах, кто бы сколько ни выиграл, казино все равно 3 или 6 процентов будет иметь всегда. Это называется теорией игр. В мире все так и происходит: есть некий вектор, цель, есть правда, которая всегда побеждает. Все равно этот мир устроен так, что правда рано или поздно победит. И свои плюс 6 процентов по каждому событию мир будет иметь. Вы почитайте посты в фейсбуке до 2011 года и после 2011 года. Это совершенно разные посты.

– О да. Сейчас посты гораздо менее травоядные, чем прежде.

– Да, сейчас плотоядные посты. А вы говорите, что не произошло ничего.

– Произошло, но изменилось-то все к худшему. Нас стали заботить вещи, которых мы не могли представить в 2011 году.

– Это так. Но проживать свою жизнь нужно с точки зрения собственного "я". Бродский говорил, что система нас может уничтожить только физически. С точки зрения сущности – система нас никогда не уничтожит, если мы, конечно, не слабы. Система – это фильтр. Это проверка на антихрупкость. Миссия системы в мировом контексте – это фильтровать: мальчики налево, девочки направо. Те, кто может пойти дальше, идут дальше. Те, кто не может пойти дальше, – дальше не пойдут. Травоядные останутся травоядными.

– Как вы умудряетесь сохранять эту терапевтически спокойную интонацию в вашем голосе и в вашей музыке даже сейчас, когда люди на улице, кажется, друг друга готовы съесть?

– А я вам уже про лампочки сказал. Нужно на лампочки смотреть. Вот вы говорите, что люди съесть готовы друг друга на улице. Но это же очень просто: когда вы идете и смотрите на человека, то видите в нем ребенка. Если вы чуть дольше на человека будете смотреть, он будет все красивее и красивее. Сбросьте с него все вот это. И вы в каждом встречном человеке увидите необыкновеннейшую красоту, удивительного человека. Я вам клянусь. А как по-другому? Отвечу очень банально: всё внутри. Счастье и несчастье – внутри.