"Мише 27. Дитя дефолта, он сформировался в самое неблагоприятное для России время – конец 90-х. Драки, криминал, культ денег, все вокруг постоянно друг друга обманывают. Атмосфера лихих 90-х отпечаталась на его восприятии мира, в котором у Миши осталось очень мало ориентиров. В начале нулевых отца-физика пригласили на работу в Манчестерский университет, и семья переехала в Англию. Миша поступил в Оксфорд (высшая математика), где быстро понял, что никогда не станет своим среди детей британской аристократии. Оксфорд Миша не заканчивает, разочаровавшись в системе образования как таковой. Он мог бы валяться на диване с периодическими вылазками за деньгами, которые ему охотно платят за решение мелких проблем. Но тут возникает проблема крупнее всех предыдущих, ради решения которой Мише приходится встать с дивана и перейти в бешеный овердрайв".

Так описывают историю главного героя телесериала "Лондонград", который с успехом показывает российский канал СТС.

Молодой человек, объединившись в Лондоне с беглой дочерью богатого российского предпринимателя и соотечественником, живущим в Британии без документов и подрабатывающим нелегальным извозом на праворульной "Ладе", создает агентство "Лондонград" по решению проблем оказавшихся в затруднительных ситуациях россиян, да и жителей Соединенного королевства – чтобы, как выясняется, заработать денег на вызволение брата из рук неких непонятных злоумышленников в Петербурге. Такова фабула сериала.

Михаил Идов, один из авторов идеи "Лондонграда" и сценаристов первого сезона, говорит, что в чем-то отдал Мише собственную биографию.

Идов родился в 1976 году в Риге, в 1992 году с семей эмигрировал в Соединенные Штаты, учился сценарному мастерству и драматургии, стал журналистом, писателем, сценаристом – на русском и английском языках. Возглавлял русскую версию журнала GQ, в 2012 году переехав в Москву. Летом 2015 года уехал с семьей жить в Берлин. Лондон, где разворачивается действие сериала, никогда не был местом жительства Идова:

– В Нью-Йорке я прожил большой кусок своей жизни, а Лондон посещал наездами, на самом деле я в этом городе больше был на съемках "Лондонграда", чем до этого и после этого. Мне как раз нравилось, такой творческий вызов – писать о городе, о котором ты далеко не все знаешь. Лондон был условной декорацией для меня. В некотором роде это было интереснее, потому что свободы для фантазии было больше, чем если бы я писал о Нью-Йорке, в котором знаю каждый закоулок. Русские обитатели Нью-Йорка и русские обитатели Лондона – это совсем разные вещи, потому что Лондон и Москва – более-менее свободно сообщающиеся сосуды, все-таки четыре часа лета – это не девять, а русский Нью-Йорк парадоксальным образом гораздо более провинциален по отношению к Москве, чего нельзя сказать о русском Лондоне.

– У меня впечатление от вашего главного героя – это такой Остап Бендер, который живет в Лондоне между британцами и русскими. Те и другие попадают в какие-то глупые истории из-за того, что следуют правилам, а ваш герой смотрит на все шире. Это правильная ассоциация или неправильная?

– Мне кажется, Остап Бендер – хорошая отправная точка. Мне также кажется, что по ходу сериала мы узнаем все больше о Мише Куликове и понимаем, что на самом деле он не просто авантюрист, который не может жить без адреналина или презирает законопослушное общество и поэтому решил крутиться вот так, а скорее человек, поставленный в безвыходное положение. Он придумал оригинальное применение своему уму, чтобы, не нарушая в открытую закон, максимально быстро достать максимальное количество денег. Зачем ему эти деньги, мы узнаем по ходу сериала и понимаем довольно быстро, что это не самоцель. Он дешево одевается, ездит на разваливающемся велосипеде, считает копейки, точнее, пенсы. Мы постепенно узнаем его настоящие мотивы, они оказываются гораздо более благородными, чем казались в самом начале. Поэтому для первых серий Остап Бендер – очень правильная отправная точка, но я, по крайней мере, надеюсь, что дальше все оказывается немного сложнее.

​– Я не случайно говорил об Остапе Бендере, речь не столько об авантюризме, сколько о вашей позиции как создателей сериала и о восприятии публики. Тут есть вилка: с одной стороны, ваш главный герой может легко действовать в обход правил, говорит, что правила нарушать нельзя, но можно их прогибать. И существует представление в российском обществе, что на Западе живут такие люди, которые не до конца все понимают, сковывают себя какими-то не очень нужными правилами и осложняют себе жизнь. С другой стороны, ваш герой живет в Лондоне, и само по себе это некая пропаганда западного образа жизни. Вы сами как к этому всему относитесь?

– Моя позиция, наверное, вас разочарует: я просто хочу рассказать максимально захватывающие истории, но, оставаясь строго в рамках закона и порядка, захватывающие истории рассказывать сложно. Поэтому мы много работали над тем, чтобы поместить наших героев в этакую серую зону. Миша напрямую не особенно нарушает закон, точнее, он это делает слегка в начале, когда пробирается в чужие запертые офисы и тому подобное, но довольно быстро прекращает это делать под влиянием Алисы, которая его двигает в сторону более респектабельной работы.

А по поводу моей гражданской позиции. Я человек, намертво застрявший между двух культур, американской и российской, британская культура является третьей в этом случае. Я не считаю, что существует какая-то западная культура, которой можно противопоставить российскую или русскую. Мне кажется, что это все страшное упрощение. В принципе, можно говорить о некотором столкновении между культурой, которая ценит букву закона, и культурой, которая ценит клановые, родственные связи, дружбу и другие кодифицированные, но не записанные в законе ценности. На этом строится почти весь корпус эмигрантской литературы, если задуматься. Но, слава богу, мне не нужно над этим сильно задумываться, потому что это приключенческий сериал без особого идейного наполнения. Для меня не было самоцелью сталкивать или знакомить Россию с Западом, потому что у меня в голове они уже и столкнулись, и познакомились, а писать все равно мы можем только то, что у нас в голове. Если этот сериал напомнит россиянам, что на Западе живут не монстры, то это будет приятный побочный бонус. Если этот сериал покажут на Западе, то, по крайней мере, в нем закодировано послание: русские способны писать сериалы, похожие на западную поп-культуру, по крайней мере, тешить себя надеждой, что способны.

​– Ваши захватывающие истории лежат на какой-то основе, которую можно подвергнуть социологическому исследованию, которое, в свою очередь, может что-то сказать о тех людей, что смотрят этот сериал и у которых он популярен. Я пытаюсь обсудить с вами эти представления. Например, ваш герой Миша потихонечку "коррупционизирует" встреченных им британцев. Этот русский способ решения проблем работает в Лондоне, то есть это работает на идею, что это всюду так. Вам действительно кажется, что это всюду так?

– Нет, конечно. Мне кажется, это у вас работает на эту идею. Я знаю, что обстановка в российской политике и культуре накалилась настолько за последнюю пару лет, что для того, чтобы этот сериал вышел, к нему в качестве компромисса пришлось прикрутить слоган "Знай наших". Если вы посмотрите, сериал совершенно не про это, он не про то, как лихо россияне обдуривают наивных законопослушных иностранцев. Я человек западный, меня тошнит от такого подхода, я никогда бы не написал такой сериал. На самом деле этот сериал – фантазия о полностью интегрированных россиянах. Потому что и для Миши, и для Алисы нет особой разницы, где они находятся. Когда Миша видит Алису в первой серии, он как раз говорит вслух нам: о, этой мои услуги не нужны, она в Лондоне как дома. Это действительно так, или до недавнего времени было так, пока сторублевый фунт стерлингов не поставил на этом точку. Это действительно люди, для которых место их жительства не является источником экзистенциальных страданий. Именно поэтому фигура Степана, человека, который вообще не замечает, что он живет на Западе, вплоть до вождения праворульной "Лады", как раз подчеркивает абсолютную интеграцию Миши и Алисы. Речь на самом деле идет о другом: что, собственно, делает тебя русским, когда ты полностью интегрирован в западную жизнь, какова та эссенция, благодаря которой ты продолжаешь себя считать русским и продолжаешь общаться с другими русскими и полагаться на них? Это как раз вопросы, которые я за свои 20 с лишним лет жизни на Западе очень часто себе задавал, на которые у меня на самом деле нет четкого ответа. Что ты отбрасываешь в этом процессе интеграции, что ты оставляешь и берешь с собой? Это очень важные вопросы, но они из разряда скорее личных переживаний, а не примитивной геополитики, которая меня не интересует вообще.

​– Это очень интересно, потому что на самом деле я чуть-чуть подначивал вас всеми этими вопросами про коррупцию и прочее. Потому что на самом деле очень быстро выясняется, что это по факту совершенно западные ребята. Фактически зритель ассоциирует себя с полностью ассимилировавшимися на Западе молодыми людьми. И тут встает вопрос, о котором вы сказали: что делает русского человека на Западе русским? Вы сказали, что для себя не ответили на вопрос полностью, но в какой-то степени вы ответили – что для вас, человека, который много лет прожил на Западе, означает то, что вы из России?

– Я не из России – я из Латвии.

– Да, простите, я имел в виду из зоны русского языка, так скажем.

– Совершенно верно, я из русского языка. Моя русская самоидентификация – лингвистическая, в первую очередь именно это, для меня Россия означает русский язык. Именно поэтому я привез свою годовалую дочку в Россию, чтобы ее родным языком стал русский, три года жил с ней в России, и теперь, когда мы снова живем на Западе, я могу быть уверенным, что у моего ребенка есть те базовые кирпичики русской культуры, содержащиеся в русском языке, русской литературе, русских детских книгах, мультфильмах и так далее, которые позволят ей лучше понять своих родителей, быть более гибкой, пластичной в культурном плане, быть билингвой. Все это для меня абсолютно перспективные вещи. Так что для меня лично Россия в основном связана с русским языком.

Я очень болею за российскую культуру, я очень хочу, чтобы Россия была страной, которая производит книги, которые читает весь мир, песни, которые слушает весь мир, черт возьми, и сериалы, которые смотрит весь мир. Поэтому гордость за Россию у меня возникает именно тогда, когда я вижу, что какой-нибудь бекмамбетовский фильм всех порвал, или даже, прости Господи, когда группа "Тату" почти двадцать лет назад гремела по всему миру. Это приятные мне вещи. Я большой патриот российской культуры и желаю ей доминирования во всем мире. Чтобы это произошло, я параллельно должен желать России неуспехов в некоторых ее геополитических приключениях, но что поделать! Так что с точки зрения людей, которые узурпировали слово "патриотизм" в России сейчас, я, наверное, патриотом не являюсь, хотя себя таковым в культурном плане вполне считаю.

​– Но вы сейчас переехали на Запад, в Берлин?

– Я сейчас живу в Берлине, такой шлюз между Москвой и Америкой, куда мы собираемся вернуться еще через год. Потому что теперь нужно дочку погружать уже в англоязычную среду, параллельно этому большинство моих проектов все еще в России, поэтому Берлин прекрасен тем, что я в любой момент могу сесть на самолет и через два часа быть в Москве.

– А почему вы вернулись в 2012 году?

– Я не хочу термин "возвращение" использовать, потому что это не возвращение. Я 16 лет прожил в Риге, честно скажу, что Москва 2012 года, когда я туда приехал, имела больше общего с Нью-Йорком 2012 года, чем с Ригой 1992-го, из которой я уехал. Поэтому термин "возвращение" абсолютно неприменим ко мне – это просто новое место жительства. Благодаря своей биографии я перестал оперировать понятием "родина", потому что я американский гражданин латвийского происхождения с родным языком русским, еврейской национальности, с рабочей визой в России и видом на жительство в Евросоюзе. Поэтому мне не имеет смысла вообще предаваться тяжелым думам по поводу того, кем я являюсь и кем я не являюсь.

– Космополитизм это называется.

– Это абсолютный безродный космополитизм, сто процентов.

– Давайте поговорим об аудитории, для которой вы делали этот сериал на СТС. Когда вы делали пилот, когда принимали этот сериал, решали запустить, его показывали каким-то фокус-группам?

– Да, конечно, его показали фокус-группам. Реакция на пилот была настолько восторженной, что сериал был запущен не на один сезон, а сразу на три. Это все, что вы должны знать про реакцию фокус-групп на пилот. Его запустили сразу на 40 серий. Такого практически никогда не случается. Потом уже во время съемок первого сезона, когда ударил кризис, заказ изменили с трех сезонов на два, но все равно реакция была именно такой.

​– А кто является в первую очередь аудиторией канала? Это молодежь?

– Я не знаю. Канал СТС меняется, на нем сменилось около года назад руководство, у них новое видение развития канала, мне кажется, их больше интересует женская аудитория сейчас. Он всегда был семейным, всегда был молодежным. Эти вещи меня, честно говоря, не очень интересуют, потому что ничто из этого не повлияло на процесс написания сценария. Если я чем-то могу гордиться тут, это тем, что ни на одном этапе никто из нас не сказал другому: зритель это не поймет, давай изменим. Удивительным образом, несмотря на то что это абсолютный мейнстрим, абсолютный "жанр", написанный специально, чтобы быть хитом, – это абсолютно авторский продукт, мы писали ровно то, что мы хотели. Изначально это моя и моего изначального соавтора Андрея Рывкина (одного из сценаристов "Лондонграда". – РС) "валентинка" всем нашим любимым фильмам и сериалам. Когда кто-то тебе дает такой невероятный шанс – бюджет, прекрасных актеров, режиссера и так далее, говорит: пожалуйста, играй с этим, – конечно, первое, что ты начнешь делать, – это раздавать приветы всем своим идолам, чем, собственно, мы и занялись.

– Когда я спрашивал об аудитории канала, это было продолжением той наивной прикладной социологии: вы пишете то, что вы хотите, но, с другой стороны, кто-то уверен, что это найдет путь к сердцам зрителей, и это на фоне непростого отношения к Западу, которое в России сложилось. Отсюда и вопрос: вы сами не удивлены тому, что ваш сериал, посвященный жизни на Западе, столь популярен в России, где сейчас Запад не популярен?

– Конечно, удивлен. Более того, по любой логике вещей этого сериала вообще не должно существовать – это самое поразительное, что он вообще существует, что он снят, что он идет. И уже поверх всего этого, что это хит.

​– Никакого объяснения вы не даете? Например, условно, что у молодежной аудитории, которой в основном является аудитория СТС, никакого антизападничества нет, наоборот, все с удовольствием потребляют западный образ жизни, включая молодежь, которая танцует тверк, несмотря на все запреты.

– В этом вопросе у вас четыре или пять ложных предпосылок, поэтому мне сложно отвечать на него в той форме, в которой он задан. Сериал не пропагандирует никакой образ жизни. Я не знаю, что такое западный образ жизни вообще.

– Тут не соглашусь. Чем объяснялась невероятная популярность сериала о Шерлоке Холмсе, советского еще, чем объясняется популярность сериала о Штирлице? Чем объяснялся невероятный успех советского фильма "Мертвый сезон", медленного, тяжелого, где все события происходят в последние 15 минут? Я думаю, что во многом для тогдашнего советского зрителя это было окном в другой мир. Ваш сериал – это окно в другой мир, точно так же как "Шерлок", который сейчас столь популярен всюду, – это тоже окно в другой мир.

– А почему сериал "Шерлок" тогда популярен в самой Британии?

– В Британии, я думаю, он тоже создает какой-то другой мир, это признак хорошего кино – создание другого мира.

– Правильно, но если он популярен по той же причине в Британии, то при чем здесь геополитика?

– Нет, геополитика здесь ни при чем, по крайней мере, в отношении британской популярности. Но в России, вы думаете, это тоже ни при чем?

– Я не могу ответить на этот вопрос, потому что я не россиянин, мне трудно представить, что думает аудитория вообще. Автор – это худший, наверное, предсказатель реакции аудитории. Почти все серии из этих 12, которые мне казались слабыми, оказались наиболее любимыми зрителями, пара серий, которые были моими любимыми, приняты прохладнее всех. Я могу делать то, что нравится именно мне, дальше я могу надеяться, что это найдет аудиторию, никаких других механизмов здесь нет.

​– Давайте поговорим о Лондоне, к сожалению, без Мирона Федорова – рэпера Oxxxymiron, ставшего прототипом главного героя "Лондонграда", – который является в каком-то смысле носителем лондонской фактуры. Лондон, с вашей точки зрения, он какой?

– У меня Лондон вызывает до сих пор не очень приятные ощущения. Такие же ощущения у меня вызвал и Нью-Йорк, когда я там впервые оказался в 1997 году. Он большой, давящий, тяжелый, мне в нем не очень уютно. Это, конечно, место, в котором вам сразу нужны друзья, в котором сразу нужен гид. То, что наши герои сразу находят друг друга и держатся друг за друга, – это во многом, конечно, отражение моих чувств по поводу Лондона. В отличие от Нью-Йорка, который не замечает своих туристов, весело их игнорирует, Лондон делает довольно интересный трюк: Лондон с огромной охотой продает тебе фейковое факсимиле себя, продает тебе макет собственной легенды, собственного мифа, и именно в той готовности, с которой он тебе его продает, и кроется его презрение к тебе. В то время как Нью-Йорк тебя игнорирует, Лондон тебя активно использует как кошелек. И это, мне кажется, как раз и легло в основу нашего постмодернистского видения Лондона – города-афериста, в котором каждый притворяется тем, чем он не является, и каждый пытается немножко "нагреть" ближнего своего. Это, может быть, не имеет никакого отношения к реальному Лондону, но, возможно, мой дискомфорт лег в основу этой идеи.

– Как разговор об эмигрантской судьбе, вы говорили о друзьях, о необходимости найти себе группу, на которую ты опираешься, прежде чем идти дальше, ассимилироваться и расширять свой круг знакомств на местных жителей, – это необходимость для эмигранта?

– Все зависит от человека, от работы, на которой ты оказался, от социального круга. Например, когда я оказался в Москве в 2012 году, мне срочно нужен был круг единомышленников, потому что я оказался в не очень комфортной для себя ситуации в совершенно неожиданном статусе публичной фигуры. Мне срочно нужны были друзья, которые бы понимали, через что я прохожу. Кстати, одним из этих первых друзей стал как раз Мирон Федоров, с которым мы дружим именно с тех пор. Он в этот же примерно момент приехал из Лондона в Москву, тоже не особенно комфортно себя там ощущал. Так что подобные вещи, мне кажется, сопровождают любое изменение в статусе, любой переезд и так далее, в них нет ничего имманентно эмигрантского.

​– Считается, что в значительной степени Миша списан с Мирона Федорова. С другой стороны, как я понимаю, Миша по сценарию приехал на Запад в более взрослом возрасте, чем Мирон, это другой механизм, когда человек приезжает в страну уже более-менее взрослым.

– Миша в Лондоне с 16 лет – это я ему отдал свою биографию в данном случае, это был мой возраст переезда в Америку.

– Когда старшее поколение переезжает, оно естественным образом тянется к другим эмигрантам. Когда совсем дети приезжают, они легко ассимилируются. А когда эта граница, 16–20 лет, молодые люди, тут какой баланс?

– Я на своем опыте могу сказать, что это приводит к легкой шизофрении. У меня произошла полная ассимиляция, но ассимилировавшаяся персона стала отдельной. Наверное, я веду немножко шизофреническое существование в двух вариантах, когда действительно могу писать одни книги на английском и совсем другие книги на русском, быть одним человеком в качестве Михаила Идова и другим человеком в качестве Michael Idov. Это именно из-за того, что я переехал в 16 лет, у меня оба языка одинаково родные, с переходом с одного на другой меняюсь и я немножко. Моя сестра переехала с нами, когда ей было 11 лет, и она просто американка. То есть где-то между 11 и 16 пролегает эта невидимая черта. Но опять же, у разных людей по-разному. Я видел людей, которые переехали в США в трехлетнем возрасте, они гораздо более русские, чем я.

​– Вы являетесь представителем русскоязычных западников, насколько вы сейчас чувствуете себя комфортно в России?

– Настолько некомфортно, что я уехал оттуда и разговариваю с вами из Берлина. Мне не все равно, где жить, мне не все равно, идет ли у меня бесконечная стройка под окнами, мне не все равно, могу я есть нормальную свежую еду или нет. Это абсолютно буржуазные вещи. Я очень не люблю Москву, за три года жизни в ней мне не удалось ее полюбить, к сожалению, хотя я очень старался.

– Можно ли сказать, что вы выразитель мнения какой-то прослойки?

– Нет, конечно. Зависит от прослойки, в которую вы меня хотите записать. Я совершенно среднестатистический нью-йоркский демократ в политическом плане. Большой поклонник и сторонник президента Обамы. В 2008 году работал на его избрание своими силами, деньгами, всем, чем только мог, и в 2012-м, разумеется, на переизбрании. Вот и вся прослойка – нью-йоркские демократы.

– Вы дали ответ тем, что на вопрос о российской прослойке ответили рассказом об американской прослойке.

– Слово "российская" не прозвучало.

​– Это правда. Просто сам термин "прослойка" – настолько интеллигентско-российский. В Советском Союзе было такое понятие, относившееся к интеллигенции, хотя сейчас этот термин потерял однозначное определение. Это то, с чем ваши родители себя ассоциировали. У вас есть ощущение этого наследия советской интеллигенции, дети которой до сих пор живут в России и являются узким западническим классом?

– Мне кажется, эта узкая прослойка на сто процентов существует, и она до сих пор такая же узкая. Она узкая, но она очень тонко раскатана по всему миру. С помощью интернета, с помощью соцсетей она перестала быть завязанной на какой-то одной стране, существует международная прослойка людей, которые мыслят примерно одинаково. Гораздо легче каждому из них найти общий язык со своим эквивалентом в любой другой стране, чем с представителем другой социальной прослойки в своей же культуре. Это феномен новой глобализации, и мы сами сейчас учимся с ним жить. Грубо говоря, представителю хипстерско-интеллигентской богемно-либеральной прослойки в России гораздо легче поговорить со своим американским эквивалентом, тем более что он теперь прекрасно знает английский язык, чем с пришедшим к нему сантехником, который, может, родился в том же дворе, что и он. Мне кажется, это здоровая тенденция, если не считать всю глобализацию культуры здоровой. Наверное, я выражаю мнение скорее этой международной космополитичной прослойки. Но при этом развлечь я хочу все слои. Судя по реакциям, с "Лондонградом" мне это удается, потому что он нравится. По большей части я вижу позитивные отзывы и от, например, живущих в Лондоне коренных англичан, которые видели пару серий еще без перевода, и от школьников где-нибудь в Челябинске, которые пишут: "Сейчас еще одна серия "Лондонграда" – и пошел делать геометрию". На мой взгляд, последнее – самая высшая похвала, ради которой можно работать в этом бизнесе, – сказал в интервью Радио Свобода писатель и сценарист Михаил Идов.