13 октября в Кабардино-Балкарии вспоминали погибших во время вооруженных столкновений на улицах Нальчика 10 лет назад, в 2005 году. В тот день столицу Кабардино-Балкарии охватили беспорядки, за которыми, как выяснилось позже, стояли Анзор Астемиров и Шамиль Басаев. Специальный корреспондент Радио Свобода побывал в Нальчике и поговорил с участниками тех событий. Стоит ли ждать их повторения и устранены ли причины конфликта? Об этом – интервью с Валерием Хатажуковым, руководителем Кабардино-Балкарского регионального правозащитного центра, членом Общественной палаты Кабардино-Балкарской республики.

– Почему беспорядки вспыхнули в относительно спокойной Кабардино-Балкарии?

– У кабардинцев и балкарцев ислам в историческом прошлом не играл серьезной роли по сравнению с другими народами Северного Кавказа, как, к примеру, в Дагестане или Чечне. Этот культурный и исторический фактор был здесь очень слабым. Он не мог оказать такого влияния, чтобы здесь состоялся какой-то исламистский проект. Тем не менее в 1990-х годах появились разные направления и течения в исламе, в том числе и радикальные. Я хорошо помню, как в начале 2000-х те, кто пропагандировал идеи вооруженного джихада, были в меньшинстве, это были маргинальные группы, которые никто не воспринимал всерьез, в том числе и молодые мусульмане, стоявшие в оппозиции к духовному управлению. Но в Кабардино-Балкарии тогда установился жесткий политический режим личной власти президента Валерия Кокова, теперь уже покойного. Здесь не было разделения властей, коррупция процветала во всех эшелонах власти, она стала методом решения всех вопросов, не было независимых СМИ, не осталось практически никакой оппозиции.

Еще с 1980-х годов в республике действовала очень влиятельная организация кабардинского национально-демократического движения. Она называлась Хасэ. Хасэ в переводе с кабардинского – это народное собрание, что-то вроде вече. Она участвовала в президентских и парламентских выборах в КБР, пыталась регулировать отношения в обществе, это было не просто национальное движение, туда приглашали разных деятелей, в том числе и тех, что пропагандировали радикальные идеи, с ними разговаривали, иногда очень жестко. Всякого рода миссионеров приглашали, из Сирии, из Турции. В Хасэ видели, что салафиты не признают национальную культуру и язык, и говорили, что должна быть гармония, не должно быть антагонизма между национальной культурой и исламом.

Это движение было в очень жесткой оппозиции к власти, выступало против войны в Чечне, предлагало свою социальную, политическую программу. Но ни о каком сепаратизме, конечно, и речи не было. Но Путин тогда только пришел к власти, все были в растерянности, и вот в 2000 году Хасэ закрыли. Сегодня в республике есть организация с таким же названием, но они не имеют к ним никакого отношения.

Так вот, буквально накануне событий 2005 года в республике не осталось ни одной силы, которая могла бы наладить диалог в обществе, в том числе и с радикальными элементами. В то же время шла война в Чечне, чеченское сопротивление было заинтересовано, чтобы это распространилось и на другие регионы. Ну и социальные и политические проблемы, связанные с режимом Кокова, способствовали росту радикальных настроений.

– Но организованного подполья в КБР в то время не было?

– Нет. Мы были в контакте с Мукожевым и Астемировым (Артур Мукожев, 1966–2009, и Анзор Астемиров, 1976–2010, основатели и лидеры Кабардино-Балкарского джамаата, организаторы беспорядков в Нальчике в 2005 г. – РС). Астемиров тогда был абсолютно мирным. Я с ними обоими общался, они были абсолютно адекватны. Известно, что за полтора года до событий 2005-го в республике появился Шамиль Басаев. Он был где-то в Баксане, его выследили, произошло столкновение, но он ушел. После 13 октября в одном из своих комментариев он написал, что, мол, полтора года назад меня выгнали из Кабардино-Балкарии, а теперь попросили обратно. Мы достоверно знаем, что Басаев тогда встречался и с Мукожевым, и с Астемировым, предлагал им подняться. Они ему ответили, что им не по пути, и категорически отказались.

– Что же произошло за полтора года?

– Давление на мусульман оказывалось и раньше. Вот, к примеру, участковому дают задание переписать ваххабитов, он не понимает, кто такие ваххабиты, и говорит, что у него на участке их нет. Ему говорят: "Ты фиксируй тех, которые ходят вообще в мечеть". Им нужно было начальству в Москве демонстрировать, что они ведут такую деятельность, что у них есть проблемы. Власти были заинтересованы в том, чтобы отвлечь внимание от сложной экономической и социальной ситуации, показать, что есть радикалы, исламисты, и они мешают, так что невозможно решать другие вопросы.

Но после теракта в Беслане в 2004 году начались открытые репрессии: рейды по мечетям, физическое насилие, отказ прокуратуры и органов, которые должны были за этим надзирать, реагировать на эту ситуацию, – таких фактов очень много. Все это привело к тому, что победили люди, стоявшие на позициях вооруженного сопротивления. И многие тогда ушли в подполье. Тогда же и Мукожев с Астемировым, которые до последнего пытались идти по мирному пути, тоже переметнулись к ним.

– И все-таки насколько можно события 2005 года назвать восстанием?

– Видите ли, там были молодые люди, которые не совсем представляли, а иногда и вообще не представляли, куда их ведут, куда их позвали. В материалах следствия четко видно, что они и не стреляли, а некоторые вообще оружия в руки не брали. Кому-то дали гранату, он ее куда-то выбросил. Во многих случаях родители допытались у детей, что там произошло, и сами их привезли. Если бы не родители их сдали, может, о многих мы бы и не узнали, что они принимали в этом участие.

– На суде говорили, что в каждой группе был лишь один человек, который был в курсе того, что готовится.

– Я думаю, что во многом так и было. Там были 17-летние парни, был 16-летний мальчик один. Они молились вместе, им просто сказали: давайте, поехали с нами. В некоторых группах только старшие знали о том, что будет происходить, такие факты, безусловно, были.

– Почему Шамиль Басаев не пришел на помощь?

– Трудно сказать. Басаев, наверное, увидел, что все это провалилось, что все было плохо организовано, и решил уйти.

– Очень много вопросов к "процессу 58". Писали и о пытках, и о сфабрикованных доказательствах, о том, что в каждом эпизоде нашли одного участника, который заключил сделку со следствием и оговорил часто невинных людей, и на этих показаниях построили обвинение.

– Назвать процесс объективным, а приговор справедливым я, конечно, не могу. Там было столько нарушений… Вот, например, в начале следствия появились фотографии, где четко было видно, что их пытали. В материалах дела видно, каким образом выбивались эти показания. Приговор, конечно, суров. Никто не говорит, что они не должны были понести наказания, но я считаю, что многие эпизоды необоснованные, а сам приговор политизирован. Но самое главное, ситуация с этим приговором не работает на умиротворение. Я, наоборот, знаю такие факты, когда для некоторых молодых людей эти заключенные являются мучениками, героями, на которых нужно равняться. Эта история будет одним из факторов, которые еще долго будут будоражить республику.

– Что происходит в Кабардино-Балкарской республике сегодня?

– Знаете, когда все это закончилось в 2005-м, я считал, что это было какое-то досадное недоразумение, больше ничего подобного у нас повториться не может, да и многие считали, что на этом все должно закончиться. Но через года полтора о себе заявило подполье во главе с Астемировым, в 2008 году убили начальника РУБОПа полковника Анатолия Кярова. Тогда говорили, что дело в Астемирове, он – авторитет, харизматичный лидер, вот его не будет – и никакого подполья не будет. Его убили в 2010-м, появились другие. С каждым разом это подполье становилось более радикальным, а лидеры совсем непрошибаемыми. На мой взгляд, главная проблема в том, что после этих событий ни общество, ни власть не постарались проанализировать, что же произошло, что надо сделать, чтобы остановить этот процесс.

Сейчас есть некое ощущение, что пошел спад их активности, но этих молодых людей не становится меньше. Статистику составить сложно, но мы видим и знаем, что десятки молодых людей, которые оказываются в рядах подполья, зачастую попадают туда из-за случайных обстоятельств, Они практикующие мусульмане, каким-то образом попадают в поле зрения правоохранительных органов. К примеру, есть человек, который находится в подполье, а другой парень – его сосед, они вместе выросли, кто-то видел их вместе, и вот его задерживают, допрашивают. Начинают его разрабатывать, один-два раза поговорят с пристрастием, третий раз он убегает. А куда ему бежать? Он бежит туда, в лес. По всем этим эпизодам можно работать, ведь по своим убеждениям они молятся, но абсолютно не намерены брать в руки оружие.

– Сколько человек в подполье?

– Есть официальные цифры, те, кто находится в розыске, – это, может, полсотни человек.

– А что значит, "работать по всем этим эпизодам"?

– У нас очень слабая профилактическая работа. У нас есть комиссия по адаптации боевиков, в Ингушетии тоже есть такая комиссия. В Ингушетии любого спросишь, что это такое, и практически любой скажет, что это за комиссия, дадут тебе телефон, по которому можно позвонить в любое время суток – так и должно быть. У нас никто ничего про эту комиссию не слышал. За три с лишним года через ингушскую комиссию прошло человек семьдесят, причем удачно. Там есть люди, которые находились в розыске, которых обвиняли в пособничестве, которые где-то бегали за границей, все они вернулись в нормальную жизнь. И сейчас в Ингушетии нет исламистского подполья, нет организованной структуры, которая могла бы организовывать какую-то террористическую акцию. А в КБР есть, хотя они пока не проявляют активности. Причем мы считаем, что если бы просто использовались ресурсы, которые есть у государства, этого было бы довольно, тут не нужно никаких дополнительных денег, бюджетов…

– Почему в Ингушетии это работает, а в КБР нет?

– Мы тоже ставим этот вопрос. В Ингушетии есть политическая воля. Сам Евкуров этим занимается. Вот, к примеру, какого-то молодого человека замечают в подозрительных связях. Евкуров лично может приехать к нему домой, поговорить с родителями в его присутствии, сказать, вот, у нас на тебя есть то-то и то-то, если не прекратишь, мы тебя арестуем. И это работает.

– Так повторение 2005 года возможно?

– Я думаю, вряд ли. В КБР сегодня нет такого жесткого политического режима. Но в то же время есть все предпосылки, что исламистское подполье и дальше будет функционировать. Все социальные, экономические факторы, которые позволяют существовать идеологии вооруженного джихада, они никуда не делись, а профилактическая работа не ведется.