Марина Клещева по кличке "Клещ", ныне московская актриса, в свое время отсидела два тюремных срока (в общей сложности 11 лет) по уголовным статьям, за грабеж и разбой. Как люди попадают в тюрьму? Каково это – жить за решеткой? Почему многие, освободившись, так и не находят себе места в жизни и снова возвращаются в места лишения свободы? Чем можно помочь осужденным?

Марине Клещевой 49 лет. Она родилась и выросла в Серпухове. В тюрьму впервые попала в 1990 году. Окончательно освободилась в 2004-м. Вернулась в родной город, снимает там квартиру. Торговала на рынке, работала уборщицей в ресторане и на швейной фабрике, потом – продавщицей в уличном киоске. Сейчас вместе с родственниками строит дом недалеко от города. В этом недостроенном доме мы и встретились с Мариной.

​

– Что вас привело в тюрьму?

– Образ жизни. Недолюбленность, ненужность, улица. Отец нас с сестрой в детстве бил, мы в ночнушках от него на улицу убегали. Когда ты дома чувствуешь себя ненужной, уходишь на улицу. А на улице ты сегодня тут нужен, завтра – там. Друзья, компании, выпивали мы… Посадили меня в первый раз за грабеж. Друзья попросили: вот, мне там должны, не могу деньги забрать – помоги. Я говорю: "Пошли, сейчас заберем". Ну, и забрали. На 4 с половиной года я "забрала".

Я же – человек с улицы, так что в тюрьму зашла, как к себе домой. У меня всегда была спортивная фигура, плечи широкие, так что со мной и спорить-то там никто особо не собирался, даже и тети, побольше отсидевшие. Я очень дерзкая была, но при этом не хамила, всегда улыбалась.

– Это было очень тяжело?

– Ужасно не было. Честно говоря, я в какой-то момент очень устала. Это был для меня своего рода стоп-кран, ведь меня уже закатывало, заносило – дальше некуда. И я где-то в душе уже понимала: все, я попала. Я отвезла сына в Москву, прописала его там… Если б не тюрьма, я не знаю, что было бы дальше.

Самое тяжелое – это заборы. Несвобода. Вот какая-то проблема – ты знаешь, что могла бы выйти за забор и все это решить за 5 минут. Но ты не можешь…

– Как складывались у вас отношения с начальством?

– В первый срок – плохо. Во мне увидели злостного нарушителя. Я попала в отряд, где – "норму давай, 200%", не выполнила норму – по башке дадут, и все шили, согнувшись в три погибели (у нас там швейное производство было). А я с этим никогда не смогла бы смириться, сразу встала в оппозицию, попрела, считай, одна против толпы. Ну, и все: "Ага, злостный нарушитель к нам приехал!" И меня сразу в четвертый отряд, самый плохой. Это был как пресс-отряд. У бригадирши, которая там всем рулила, было 8 лет за убийство, ее боялось полколонии. Она одной ключицу сломала, другую выкинула через запретку… Наказывали, издевались…

И в результате настолько они меня достали, что я ушла в побег. Мне сам побег-то не нужен был, я просто хотела им показать, что не позволю собой помыкать. Я вышла за запретку, села на корточки и сижу. Ну, меня свернули, завязали, мордой об землю… Потом дали 15 суток ШИЗО. Стена – "шуба" (штукатурка такая серая), вода по этой шубе течет, холодно, на полу сырость, плесень... И в этой сырости мы сидели полуголые. У меня потом так придатки болели – дугой меня выгибало от боли.

​Люди, работавшие с осужденными, рассказывают: вот в колонии полторы тысячи человек, спроси любого – и все уверены, что сидят ни за что. Конечно, это не так, хотя случается и такое. Да и психологически вполне объяснимо: никому ведь не хочется быть плохим, так что оправдание самому себе всегда найдется. И все-таки в России люди нередко попадают в тюрьму за не очень серьезные проступки, а тяжесть наказания бывает совсем неадекватна тому, что человек совершил.

– Марина, вам приходилось встречать в заключении людей, которые сидят за какую-нибудь ерунду или буквально ни за что?

– Конечно, были такие случаи. Тогда же за самогонку сидели, за водку, за бутылку вина, за картошку, которую на полях собирали после уборочной. А одна девочка мне попалась, так она сидела за 10 долларов. Тогда ведь были запрещены валютные операции. Она эту десятку приобрела, или кто-то ей подарил, и дали ей за это 3 года. А она сама-то ребенок – 19 лет…

А одна женщина получила срок за петуха. Они из деревни, доярка, работает, бухает – в деревне тогда сильно пили… И вот они шли там с какими-то мужичками, петух сидел на заборе, они этого петушка-то взяли, да на закусочку и заколбасили. Но срок-то дали ей 8 лет! Потому что группа, потому что хозяйка видела, и это уже квалифицируется как грабеж.

– Вот попал человек за какую-нибудь ерунду на 3, 5, 8 лет. А что с ним, с его душой происходит в тюрьме, в колонии?

– Ничего хорошего не происходит. Шуток люди уже не понимают… Нет, они шутят, но шутки больше с сарказмом – кого-то укусить, зацепить… Улыбки – натянутые, как звериный оскал. И вот с этим оскалом, наверное, мы и выходим. Когда я вышла после первого срока, я очень долго вообще не улыбалась… Даже когда мужчины пытались со мной пошутить, у меня просто скулы ходуном ходили…

Что хорошего там может происходить? Гнобежка, унижение никогда не приводили к хорошему. Я видела там одну женщину – господи, смотришь, она такая тихонькая… А ведь она убила своего мужа. Но до этого он ее 18 лет бил, а она терпела. Я всегда говорю: бойтесь таких – завтра убьют. Не обижайте их сильно, аккуратнее с ними. Нельзя гнобить людей! Нельзя топтать людей! Пусть даже они что-то совершили – все равно нельзя! Ведь если она сегодня заехала в тюрьму за кражу, то завтра обязательно возьмет нож и кого-нибудь подрежет. Если села за грабеж, то завтра сядет за разбой, за убийство – и пошло по нарастающей…

– Но ведь тюрьма, колония призваны не только наказывать – это же исправительные заведения. Вот эту функцию они исполняют?

– Как может выполнять такую функцию тюрьма, которая тебя наказывает здоровьем? Как может выйти нормальным человек, которого превратили в амебу? И вот такая амеба попадала на свободу, запивала и начинала творить черт знает что. А ее же в тюрьме обижали, унижали, зажимали, она же много лет просидела в режиме, в дисциплине – и вот теперь она, душа-то, развернулась… Все, она схватила нож.

В 1994 году Марина Клещева освободилась, но на воле провела всего 4 года. Снова оказалась в тюрьме на сей раз по статье "Разбой". Бывшие заключенные, как правило, на воле испытывают серьезные проблемы. Так уж устроено российское общество.

– Когда я выходила, у меня на КПП подкосились ноги, я села и не могу встать. Там была тогда контролером такая Татьяна, добрая женщина, у нее еще сын погиб, она мне говорит: "Марин, ты что, вставай – на свободу идешь!" А я отвечаю: "Тань, мне некуда идти, я не могу, я не знаю…" (Плачет.)

И началась борьба за жизнь. Ты же выходишь – а кому ты нужен? Да? Без прописки, без ничего… Месяц я у девчонок в Москве прожила, но нельзя же все время жить у кого-то, за чей-то счет… И вот начала я мыкаться. Сначала пошла на рынок торговать. А тогда все жили на перевесах. Хозяева не хотели платить. Ты обвешиваешь покупателя, и с этого идет твоя зарплата… За это, конечно, судили. Много было осужденных женщин, а что им еще делать? Им детей надо было кормить.

– А на работу вы пытались устроиться?

– Негде было работать. Помыкалась я, помыкалась, туда сунулась, сюда – не берут. Встала на учет в бюро занятости. Куда ни прихожу – а почему у вас прописки нет? А уж как узнают, что судимая… Я-то думала, за одну судимость не будут со мной так поступать – мало ли что в жизни случается? А меня даже не спрашивали, за что я сидела: "Как? Судимость? Да вы что?!" И так меня везде отворотили-поворотили, а друзья-то все те же, а живу-то я у друзей… А жить-то как-то надо… И кончилось все тем, что я села второй раз. Долги мы вышибали… Это уже был "разбой", и дали мне 12 лет.

В 2002 году в колонию строгого режима в Орловской области, где Марина отбывала свой второй срок, пришла работать молодая женщина-психолог, Галина Рослова. Она начала заниматься с самыми сложными заключенными, нарушителями режима. Собирала их, проводила психологические тесты, игры, они вместе рисовали, читали стихи. Потом родилась идея сделать в зоне театральную студию. И это получилось! Ставили комедию Мольера "Мнимый больной", сказку "Снегурочка", шекспировского "Короля Лира". Марина Клещева всюду исполняла главные роли. А за Короля Лира получила грамоту на фестивале любительских театров в Орле.

– Марина, чем был для вас этот театр в зоне?

– Театр был как бы ограждением от всей этой помойки, от этого негатива: вечный подъем три звонка, развод, "стройтесь по пятеркам"… А тут я уже ушла от всей этой дисциплины, работала электриком, играла в студии…

Мною уже начали заниматься психологи, психиатры, меня клали в отдельную палату (я два часа могла сидеть и смотреть в стену, истерики у меня были). И вот тут в колонии появились психологи, пришла Галина Николаевна Рослова, и они меня с трудом к себе завлекли. Образовался этот кружок – он тогда еще был не театральный, а психологический. Читали свои стихи, обсуждали, играли во что-то… Конечно, мне это казалось смешно, но я все равно искала выход. И я почему-то верила, что психолог мне поможет. У меня были очень большие проблемы. Я очень много натворила, очень много потеряла, у меня внутри все горело. Я никому не рассказывала, ни с кем не делилась, это все копилось внутри, и у меня от этого были срывы.

А тут я просто уходила из отряда, и мне было чем заняться. И я сама себе помогала с помощью психолога. Я раньше никогда не плакала, полжизни не плакала, а тут начала плакать. Однажды для меня одной устроили тренинг, я там рисовала свои проблемы, и у меня была безумная истерика, я как начала рыдать… С тех пор вот так и плачу – наверное, из меня начало выходить все это, накопленное за полжизни. И мне стало легче. Мне очень сильно помогли психологи.

– Вы часто репетировали в студии?

– Я там жила – в этом клубе. Репетиции были почти каждый день. Мы работали по 14 часов и практически не спали – бежали на эти репетиции. Другие смеялись над нами, конечно. Чего мы только не выслушали… Мало кто на репетиции ходил. Все шили, кто-то носки вязал… В колонии какая жизнь – чтоб был чай и сигареты. И разговоры только об этом: чай, курить и какие-то рабочие моменты. Приходишь с фабрики – и опять продолжается эта тема работы… Ты с ума от этого сходишь. Я и сама понимала, что деградирую, тупею. А здесь – театр… Все – ничего больше не надо. Я забывала поесть, забывала, когда ела, что ела… Я куда-то улетела далеко и надолго – и до сих пор, наверное, там нахожусь…

​В 2004 году Марина Клещева освободилась условно-досрочно. Вместо 12 лет провела за колючей проволокой 6 с половиной. В тюрьму больше не вернулась. В тот же год прошел конкурс песни среди осужденных под названием "Калина красная", и Марина стала его победительницей, исполнив там свою песню "Орловские метели".

Фрагмент песни "Орловские метели":

Верила, не верила, на себе проверила.

Хочется, не хочется – рок худой волочится.

Слюбится и стерпится, Господом измерится,

Вдвое приумножится и на крест положится.

Закружило, запуржило и завьюжило,

Оплела зима бараки белым кружевом,

И орловские метели в трубах жалобно запели

Песнь о том, как мы любить с тобой хотели.

– Можно ли сказать, что именно творчество – игра в театральной студии, песни, которые вы писали и исполняли, и помогло вам не сломаться в тюрьме?

– Не сломаться помог мой внутренний стержень. И прийти в этот театр, где я нашла себя, тоже помог мой стержень. Там все пытаются этот стержень сломать, а я его удержала и убежала от них в мир, где мне хорошо.

Творчество, конечно, помогало. Я играла короля Лира, я проживала в нем свою жизнь. Он, конечно, король, но переживания-то одни и те же, предательство-то одно и то же… Это ни в каком веке не меняется… Я ведь тоже наплевала на всех, всех разбросала, у меня сын остался в Москве, с матерью я не общалась – я сама это сделала...

– Тюремный опыт трудно назвать положительным. И все-таки, есть ли что-то, за что вы ему благодарны?

– Конечно. Он меня очень сильно закалил. Я до этого была очень мягкая. Мама на меня орала – я молчала. Она меня в 13 лет била, а я только ремень на руку намотаю, и стоим с ней, перетягиваем. Но я никогда не грубила, не хамила и не отвечала на гадость гадостью. Я и сейчас не отвечаю на гадость гадостью, но умею выстаивать. Тюрьма меня закалила. У меня появились зубы.

– А вот если представить себе, что не случилось бы вы вашей жизни этой театральной студии – как вы думаете, что было бы с вами дальше?

– Вряд ли было бы что-то хорошее. Может, и нашла бы я что-нибудь, стала бы обычной теткой, которая сидит и ждет пенсии. А тут я поняла: я что-то могу! Мне всегда говорили, что я ни на что не способна, а тут я оказалась способна!

После освобождения Марина Клещева стала постоянной зрительницей московского Театра Док. Режиссеры этого театра в свое время приезжали в орловскую колонию, где уже существовала театральная студия, проводили там мастер-классы, обучали заключенных драматургии и актерскому мастерству. Осенью 2014 года режиссер Варвара Фаэр показала в Доке свидетельский спектакль с участием Марины, где она рассказывала о своей жизни. Так родилась идея нового спектакля Театра Док под названием "Лир-Клещ".

– Этот театр – я там всех люблю! Я приезжаю – меня там ждут. Меня там ценят, мне сказали: ты – актриса нашего театра. Для меня это вообще шок! Они – люди с образованием, а я кто – тетя из телефонной будки? Всю жизнь вторым альтом пела в хоре – и вдруг я пою, оказывается… Я раньше никогда не думала, что хорошо пою и играю.

В спектакле "Лир-Клещ" каждый раз как бы заново происходит моя жизнь – все, что прожито, увидено мной, как я вышла из всего этого и как мне помог Театр Док. Ведь действительно творчество помогло мне вырулить из этой моей ужасной, трагической жизни.

Назревают и другие перспективы. Меня уже и в художественный фильм пригласили сниматься, и в сериал. Дом строим, муж любимый… Сын приезжает. Внучка у меня уже есть!

Сын ведь совсем маленький был, когда меня посадили… Была тогда такая программа "Прости", и с помощью конкурса "Калина красная" я туда попала. Мне надо было увидеться с сыном, и никак не получалось, потому что его настраивали против меня, говорили, что мать – преступница, алкоголичка… Он сначала не хотел ехать на эту программу – видно, боялся. И я боялась этой встречи, и он боялся. Сначала сняли ролик, я сидела, ждала, а он отказывался, соглашался на встречу с группой, опять отказывался… Ему уже 20 лет было к тому времени. А потом он все-таки приехал в Серпухов. Я не знала, для меня это был шок… Но сейчас у нас прекрасные отношения. Сын постепенно понял, что мама не пьяница, не наркоманка и нигде не шляется.

– Марина, а чего хотелось бы в будущем? У вас есть мечта?

– Дом достроить хочу… Я всю жизнь бездомная, мне хочется свой дом.

Ну и, конечно, хотелось бы в театре еще какие-то роли сыграть. Я слышу: "Марину надо где-то задействовать". Я хочу… Хочу пробовать и узнавать себя. Я, оказывается, себя просто не знаю…

Марине Клещевой повезло: в колонии, где она отбывала срок, возникла театральная студия, и она, человек творческий, смогла проявить там свои таланты. Во всяком случае, Марина больше не вернулась за решетку.

В целом же проблема социальной адаптации бывших заключенных стоит в России очень и очень остро. Только по официальной статистике 32% бывших узников, то есть практически треть, освободившись, через некоторое время снова возвращаются в места лишения свободы. А государство, по свидетельству правозащитников, уделяет этому вопросу слишком мало внимания.