Художник Пётр Павленский об искусстве и политике (2014):
«Всякое искусство политично. Потому что каждый человек находится на территории какого-то государства, государство представляет собой какой-то режим, и человек соотносит свое действие с этим режимом. Все, кто прикрываются якобы аполитичностью, говорят: мы уходим от этого, мы делаем аполитичное искусство, нас это не касается. На самом деле это такая же политическая позиция. В любом случае искусство — это высказывание. Писатель или поэт, или журналист, он все равно ведет диалог с обществом. Всякое искусство политично, но не всякое искусство политическое. Потому что есть искусство политическое, а есть искусство о политике. Это может быть достаточно близкие термины, но в них есть большая разница. Потому что искусство о политике — это по большому счету искусство, когда берется какая-то атрибутика власти, можно взять портреты вождей, портреты Путина,
политическое искусство работает с самими аппаратами власти, то есть с тем, что является инструментами власти — это СМИ, через которые идет пропаганда, это идеология, это правоохранительная система, судебная система, это страх
Януковича, Порошенко, кого угодно, и начать рисовать рога, что-то еще сделать — разговор через атрибуты политики. А политическое искусство работает с самой структурой, с самими аппаратами власти, то есть с тем, что является инструментами власти, что является инструментами управления — это СМИ, через которые идет пропаганда, это идеология, это правоохранительная система, судебная система, это страх. И задача в этом случае заставить эти инструменты работать на разрушение декорации, за которой власть, за которой режим скрывает то, чем она является, а как правило, власть — это аппарат насилия, она постоянно строит, реставрирует и достраивает эту декорацию, основная формула которой: мы заботимся о вашей безопасности. Я заинтересован в том, чтобы делать разрывы в декорации как раз…
Нарратив власти: слушай, повторяй, подчиняйся. Голос искусства: говори, опровергай и сопротивляйся. На самом деле это бесконечное столкновение, потому что власть заинтересована как раз в том, чтобы люди находились в состоянии животной покорности, потому что человек должен быть для власти предсказуем. Для меня осмысление теоретическое должно идти после действия. Я работаю с визуальным материалом, поэтому я должен делать сначала действие, а потом у меня идет осмысление. На этом построено и понимание политического искусства. Название акции и текст заявления связаны с акцией, текст именно как осмысление. Работа, безусловно, открыта для любых интерпретаций…
У меня сложная история взаимоотношений с образовательными институциями, потому что они являются по большому счету в основном дисциплинарными институциями. Я действительно был очевидцем того, что они делают, они в принципе направлены на то, чтобы нейтрализовать в людях, которые хотят кем-то стать, они уничтожают в них потенциал художественный, делают из них обслуживающий персонал. Там навязывается определенная форма мышления, то есть форма мышления, которая определяется поиском заказчика. Если говорить без купюр, это мышление проститутки. На этом вообще строится государство. Те же телеведущие, те же СМИ, где есть деньги. Он готов продаться там, где платят больше. Таких людей как раз воспитывают эти институции. Для меня это самый главный опыт, который я там получил. Множество форм обмана, крючки, на которые он подсаживается. Там очень много разных моментов. Я учился в двух школах — в государственной академии и в частной школе, в альтернативной школе. Я могу сказать, что это в общем одно и то же. Там готовят обслуживающий персонал для государства, соответственно для административных учреждений, а в альтернативной готовят обслуживающий персонал под гранты, фонды.
По большому счету там художники не нужны, нужен биологический материал, контент нужен для насыщения выставок — это совершенно гомогенный материал. Если там не станет одного художника, он легко заменится другим. И поэтому мы сталкиваемся с проблемой, что у нас действующих единиц, то есть художников, которые что-то делают, которые строят адекватные высказывания, их по большому счету нет. Все говорят: а где же художники? А их нет, потому что система работает так, что она их уничтожает. Человек должен пойти именно против этой системы, тогда он имеет возможность сохранить себя. Ни одно из этих учреждений я не закончил принципиально. Я ушел из государственной академии с пятого курса, в самом уже конце, потому что если бы я ее закончил, то у меня бы был диплом, а диплом является подтверждением, что я соответствую этому стандарту. Зачем мне иметь что-то, что подтверждает, что я прошел процесс стандартизации? На самом деле идет постоянная борьба за субъектно-объектные отношения, образовательные институции так же являются агентами власти. Одно из уголовных дел по акции «Фиксация» завершилось как раз для меня достаточно простой победой, они вынуждены были признать, что да, это прецедент политического искусства. О возбуждении дела я узнал из СМИ, было много писем с предложениями эмигрировать, что-то еще. На самом деле это тоже диалог с властью, власть проверяет, потом будет стараться нейтрализовать.
Я ушел из государственной академии с пятого курса, потому что если бы я ее закончил, то у меня бы был диплом, а диплом является подтверждением, что я соответствую этому стандарту. Зачем мне иметь что-то, что подтверждает, что я прошел процесс стандартизации?
Была очень большая поддержка огромного числа людей. Но что делают эти институции, с которыми я взаимодействую? Две бумаги есть, следователь отправлял запросы и в ту, и в другую, обе бумаги показывают, что прежде всего, когда они писали ответ, они хотели показать свою лояльность, что они пробовали повлиять, но я не поддавался их контролю. Судебно-психиатрическая экспертиза, заявление министра культуры, когда его спрашивают об акции, он советует обратиться в музей психиатрии. СМИ, которые называют акцию попыткой суицида и последующая судебно-психиатрическая экспертиза, когда ее изучаешь, этот язык психиатров, там везде эти люди подаются как эксперты большие, они все работают в одной связке. Они пробуют воспроизвести наименование моего способа мышления, которое они, насколько могут, анализируют. Там даже разговор не о психиатрии, они пишут, что этот человек руководствуется, как правило, сиюминутными побуждениями, экспансивно шизоидная деятельность и так далее. Это попытка перевести в область банального. Психиатры, телеведущие, профессора — между ними и интернет-троллями можно поставить знак равенства, только вопрос в том, что интернет-тролль тратит на комментарий пять минут, а они тратят полгода.
И Сантьяго Сьерра и Артур Жмиевский, и Ханс Хааке, безусловно, это все представители как раз серьезного и очень хорошего политического искусства, но инстуционального. Более всего это Хааке и Сьерра, человек, который работает с институциональным контекстом. Он так же говорит об этой системе, и он эту систему доводит до определенного апофеоза. Это же и так все происходит, о чем он говорит, но он это просто делает очевидным. У него критика капиталистической системы, потому что он работает на Западе. Я работаю в России, здесь немножко другая система, поэтому я из других оснований исхожу, а так по большому счету высказывания строятся где-то близко.
Почему это мое тело? Потому что я говорю, что индивидуальное тело и социальное тело заключает в себе другое. Есть такой важный момент, когда идет подготовка. Буквально за несколько дней большое напряжение, потому что много вещей, которые нужно учитывать, что в принципе все эти комментарии, все реакции негативные, положительные, крайние, я узнаю все комментарии уже потом, вплоть до самых оскорбительных, то есть все эти голоса есть в голове каждого. Мы с одной стороны принимающая сторона, с другой стороны транслирующая сторона.
Почему вообще власть берет такие наименования для своих аппаратов — правоохранительные органы, законодательные органы? Она начинает говорить о государстве так же, как о теле. Мы при этом понимаем, что это не является биологическим телом. Поэтому я выбрал такую форму высказывания, если говорить о «Фиксации». Действительно в этом положении находятся люди: человек, который сидит на диване, он скован, прикован своими обязанностями, кредитами, своим работодателем, своими страхами, он находится в этом положении, ему даже хуже, чем мне в тот момент. Это положение человека, сидящего в офисе, на диване, где угодно, он все равно под присмотром полиции, камер наблюдения. Поэтому человек, когда это видит, так или иначе он это еще чувствует, его тело находится в тепле, находится в комфорте, его ощущения даже острее и болезненнее. Я работаю с политикой как с бюрократическим аппаратом: это регламенты, законы, система ограничений.
Как только человек перестает поддерживать общественное мнение, пробует выходить из этого диапазона, который ему определен, когда он перестает подчиняться животной покорности, он сразу попадает в категорию тех, кто против, сразу становится на путь какого-то сопротивления
Процесс сопротивления перманентен, власть потом присваивает что-то, появляются новые методики, новые формы. Естественно, то, что сначала может явиться формой сопротивления, содержит в себе зачатки всего. Я не вижу в этом ничего негативного, это не значит, что нужно остановиться и начать говорить о любви, о хорошем, потому что это тогда становится формой эскапизма. Власть, пока ты не действуешь, все равно использует, процесс именно в этой динамике. Власть так или иначе все равно постоянно ищет методы делать общество и человека, в частности, насколько это возможно, объектом. По идее хорошо, если человек борется и начинает бороться за субъективацию. Потому что власть, начиная с матери, с первого контакта с человеком, мать так же является транслятором и проводником желаний власти, инструментом власти, общественного мнения и так далее. Человек всю жизнь должен быть как предсказуемый объект, находящийся в каком-то определенном для него диапазоне колебаний. Как только человек перестает поддерживать общественное мнение, пробует выходить из этого диапазона, который ему определен, когда он перестает подчиняться животной покорности, когда он просто хочет перестать быть скотом в загоне, он сразу попадает в категорию тех, кто против, сразу становится на путь какого-то сопротивления. По большому счету тут появляется понимание. Никогда не произойдет того, что ты сделаешь что-то и это будет окончательной победой, никогда не будет окончательной победы — это процесс. Возможно, смерть является неким окончанием так или иначе. Наверное, будет победа за тем, за кем будет последнее слово. Каждый на самом деле волен выстраивать свои позиции, свои взаимоотношения. Можно выстраивать высказывания так, чтобы быть именно неудобным.
Конечно, нужны объекты, нужен объект продажи, объект для экспозиции и так далее, но можно становиться субъектом через какие-то методики, по крайней мере, делать что-то, что неудобно для продажи. Я не знаю, какие мы применяем методики. Например, информация. Достаточно просто сказать, что информация находится в интернете, нет никаких нигде копий, которые могут быть уникальны, которые могут иметь какую-то ценность, иметь какую-то специальную цену. Много было всяких моментов, допустим, из этой сферы исключены деньги в принципе, из акции, они не присутствуют ни на какой стадии. Поэтому, когда ко мне обращаются купить буквально 30 секунд какого-то ролика, я, естественно, отказываюсь. Я не просто говорю, что я не дам — всё, пожалуйста, в интернете. Вся информация теряет экономическую стоимость, она обретает только ценность того, о чем она говорит, ценность высказывания, информации самой по себе. Тут очень интересный момент: галерист в чем заинтересован? Он может, безусловно, повесить, попробовать продать все, что угодно. Когда обращаются — дайте туда или туда, для меня совершенно все равно, эта информация есть в интернете, ее может взять любой, ее может взять галерист, повесить на стенку, ее может взять какой-нибудь владелец порностудии и повесить у себя на стенку, потом станет снимать там порнографию. Я не против, если кто-то возьмет что-то и сделает этикетку на стакан или на бутылку с пивом, мне по большому счету все равно. Это информация, которая одинаководоступна для всех. Может быть это даже будет смешно, если один человек сможет то, что одинаково доступно для всех, начать это продавать еще другим. Тогда немножко тут вопрос капитализма, но не как часть капиталистической системы. Этот человек скорее будет авантюрист, мошенник, что в принципе может быть интересно».
«Пик Чюрлёниса»
В передаче участвуют вильнюсские музыканты и альпинисты
«Наши современники». Психиатр и поэт Борис Херсонский (Одесса), автор книги «Кладезь безумия»,вспоминает о своей работе в психиатрической больнице:
«У нас у всех были любимые пациенты. Они были любимы, потому что были по особому безумны, интересны и никогда никого не обижали. Один из них был фронтовик, получивший тяжёлую травму черепа на войне. У него развился очень сложный бред. Он утверждал, что в каждой женщине есть мужчина, а в каждом мужчине—женщина, в каждом фашисте—коммунист, а в каждом коммунисте—фашист и т.д. По этой логике памятник Ленину на Куликовом поле был для него памятником Гитлеру. А Гитлера больной очень не любил, и поэтому каждый год 9 мая больной надевал свою военную форму при медалях и орденах и шёл на площадь осквернять памятник Ленину».
«Родной язык»
Говорят артисты сатирического театра «Вятский диалект»
