Наверное, существуют какие-то люди, которых такие вещи не трогают, но наверняка и у кого-то из них дрогнуло сердце, когда они наблюдали за новостями про российский Су-24 – слишком уж сильно всё...

Мертвый летчик Пешков, гроб которого сбившие его турки отправляют в Россию с воинскими почестями; штурман спиной к камере и его реплики про "должок за командира" и про "наши медики творят чудеса" – черт с ним, с монтажом, шумами и дрессированными корреспондентами, и даже подозрения, что спиной к камере стоит вообще не он, даже они не имеют значения. У нас ведь есть представление о том, каким должен быть герой. Из книжек, из кино, из песен, из чьих-нибудь устных рассказов в детстве, откуда угодно, из воздуха, и вот эти двое, мертвый и живой – да, они оба на сто процентов соответствуют этому представлению. Выполнили долг, остались верны присяге, один заплатил жизнью, другой готов заплатить – ну и как к ним еще относиться? Герои они и есть герои.

В расшатанной системе координат ближневосточного хаоса появляется одна твердая точка – эти герои, ну и дальше уже все вокруг этой точки. Турки неправы, что сбили, Запад неправ, что не осуждает турок, ну и так далее, оглянуться не успеешь, как начнешь говорить "мы", имея в виду российские Воздушно-космические силы. "Мы летаем", "мы бомбим". Почему-то не так просто отделить частное от общего, и в нагрузку к летчику Пешкову идет все остальное, вообще все.

Вот это, наверное, самое трудное – остановиться на том, что конкретные летчик и штурман молодцы и герои, и не забыть, что их частное поведение вообще никак ничего не объясняет и никого не оправдывает. Если внутри большой авантюры кто-то совершает маленькие подвиги, авантюра не перестает от этого быть авантюрой. Но почему-то очень трудно назвать авантюру авантюрой, когда главным героем новостей становится погибший летчик, выполнивший какой-то приказ. Слово "военщина" у нас всерьез не употребляют с каких-то совсем давних советских времен, но хочется его реабилитировать, оно звучит адекватнее и точнее, чем просто "армия", тем более что в определение военщины укладываются не только солдаты с офицерами, но и вся политическая система, у которой военные дела в перечне приоритетов стоят выше многих других вещей. Лицо российской военщины – не погибший летчик Пешков, а вечно живой чиновник Шойгу, и искусство правильно относиться к происходящему в России – это искусство видеть Шойгу (и Путина, конечно) за каждым Пешковым.

Если внутри неправды существует какая-то правда, она не имеет значения вообще – неправда останется неправдой. Карта "Новочеркасск" в любом случае сильнее карты "Гагарин". Фээсбэшник в Беслане, выносящий на руках младенца из разрушенной школы, не должен перевешивать фээсбэшника на Лубянке, изобретающего какое-нибудь экстремистское дело, о котором мы прочитаем завтра в новостях.

Понятный сказочный сюжет: царь-самодур отправил героя куда-то в ад, герой вернулся с головой дракона, но царь-то от этого лучше не становится. Когда понятный сказочный сюжет реализуется в нашей жизни, понятным он почему-то быть перестает. Сочувствие к летчику Пешкову слишком легко распространить на все остальное – на то, что никакого сочувствия не заслуживает в принципе.

Наш запас уважения к государству, отождествление себя с ним, готовность говорить о нем "мы" – этот накопленный еще в советском прошлом капитал остается важнейшей ценностью для Путина сейчас. Летчик Пешков погиб, в общем, тоже за это, и это как бы и есть настоящий, а не тот, о котором говорит Путин, выстрел в спину, потому что если искать подлость в ближневосточных событиях, то первой подлостью будет совсем не стрельба турецких истребителей.

Олег Кашин – журналист

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции