27 декабря в Корейской Народной Демократической Республике отмечается большой государственный праздник – День Конституции. Накануне торжественных событий корреспондент Радио Свобода Роман Супер, примкнувший к российскому молодежному обществу по изучению идей чучхе и оказавшийся таким образом в одной из самых закрытых стран на планете, рассказывает о своих впечатлениях от Пхеньяна.
Вонзающееся в ясное синее небо высокое здание с миллионом одинаковых окон. Услужливый улыбчивый швейцар у входа в гостиницу подхватывает мой чемодан и просит поскорее войти внутрь. Внутри просторное лобби, магазин с сувенирами и книгами, бильярдные столы, ресепшен. Дальше все как всегда: мне выдадут магнитную карту – ключ от номера, я окажусь в лифте, потом в длинном коридоре с красным ковролином. На прощание швейцар напомнит, что к ужину нужно спуститься через 40 минут. И лучше не опаздывать, потому что будут "важные гости".
Ровно через 40 минут я окажусь под гигантской, как и все в этой гостинице, хрустальной люстрой за столом, сервированном серебряной посудой и дорогим фарфором. По залу будет разливаться приторная музыка. Официант в белой рубашке начнет подносить блюда: креветки, маленькие порции разных салатов, пасту, куриные грудки в кисло-сладком соусе, жареные осьминоги, форель в фольге, суп. Музыка и лязг посуды внезапно затихнут. В зал войдут "важные гости", три человека. Самый упитанный из них, розовощекий и молодой парень в белой рубашке протянет руку:
– Здравствуйте. Меня зовут товарищ Чен. Я приветствую вас в Корейской Народной Демократической Республике. Давайте ужинать и наслаждаться вечером. А потом мы вручим вам значки.
Товарищ Чен и два других корейца в военных френчах усаживаются за стол и приступают к ужину. Сколько было тостов, сейчас уже и не вспомнить. Мы точно пили водку. И каждой рюмкой точно прославляли эпоху Сонгун и идеи чучхе. Потом и правда были значки.
Вечером следующего дня все повторилось снова. Затем был гольф. Было холодное и пенистое вкусное пиво. Гарсон поджигал сигарету, как только сигарета оказывалась у меня в руке. А однажды после очередного такого ужина товарищ Чен повел меня на 34-й этаж гостиницы, чтобы "приятно удивить". Там оказался еще один ресторан с панорамным видом на город. Ресторан вращался вокруг своей оси, а официант полночи подливал в наши стаканы "Джеймсон". И про кубики льда тоже не забывал.
Все это абсолютно бесплатно. Единственное требование – обязательное посещение каждодневных двухчасовых пропагандистских лекций, на которых сотрудники специальных служб рассказывают, что такое чучхе и почему Америка непременно проиграет. Впрочем, это не является проблемой. Если выбрать на лекции стратегически правильное место, то эти два часа можно просто проспать. Чем я и занимался между прекрасными завтраками, обедами и ужинами. Возможно, за эти две недели я съел столько, сколько не съедает местный житель за всю свою жизнь. Чучхе – это вкусно.
Сначала было тревожно
Слишком уж много мифов и страшилок гуляют по планете про прекрасный город Пхеньян. Ну что мы знаем о Северной Корее? Граждане пухнут от голода. Лагеря для политических заключенных заполнены до краев. Ядерный бульон вот-вот закипит в адской центрифуге. Мы знаем о КНДР примерно столько же, сколько КНДР знает о мире: западные клеветники в гниющем империалистическом болоте встречают свой последний рассвет за чашечкой предательского американо. Все-таки обе стороны склонны сгущать краски. Потому что договориться можно всегда.
Например, я слышал, что по прилете в Пхеньян у человека непременно отбирают всю электронику: ноутбуки, планшеты и телефоны. Да, отбирают. Но у меня маленький макбук – 11 дюймов. Я сказал таможеннику, что это устройство для чтения книг. В айфон я еще в самолете воткнул наушники, поэтому это не айфон, а музыкальный плеер. Так я пронес и телефон, и компьютер. Суровые правила здесь компенсируются примерно тем же, чем в России. Еще говорят, что Северная Корея – это консервная банка: герметичная, не впускающая и не выпускающая из себя ни одного человека. Но это преувеличение.
Во-первых, я же как-то прилетел? Прилетел. Не вполне честно. Но прилетел. Во-вторых, вместе со мной из Владивостока летел целый самолет северокорейских гастарбайтеров, возвращавшихся домой с черной работы. В-третьих, в бизнес-классе летел российский посол в КНДР с женой и маленькой собачкой (да, с собачкой, в Корею). Посол с собачкой был мрачен и немногословен. Весь полет он не отрывался от журнала, воспетого в свое время Егором Летовым. Зато северокорейские гастарбайтеры, возвращающиеся на родину, шумно смеялись и как-то по-детски радостно обсуждали проплывающие мимо облака.
В аэропорту Пхеньяна посла встречал его молчаливый помощник. Гастарбайтеров – семьи с цветами и со слезами на глазах. Добытчики привезли домой деньги. 60 процентов от заработка они заплатят государству, это что-то вроде официального отката за возможность подработать за границей. Своими огромными тюками, которые, как и мой макбук, никто особо не досматривает, гастарбайтеры как ножами вскрывают страну – консервную банку, впуская в нее все то, без чего нас невозможно представить, а для них – культурный шок: мужики ввозят из России в Северную Корею дивиди-плееры, глянцевые журналы с сиськами, джинсы, кино, презервативы и чипсы. Такая же культурная революция надвигается и со стороны второго (и последнего) друга КНДР – сквозь китайскую границу. Боюсь, что через пару лет на таможне дураком будет не таможенник, а я, доказывающий макюзеру товарищу Паку, что айфон – это не айфон, а плеер.
Под эту гигантскую хрустальную люстру в ресторане гостинцы "Корё" я загнал себя сам. В Пхеньян я попал в составе делегации российского общества изучения идей чучхе. Лететь сюда журналистом абсолютно бессмысленно. Журналист в КНДР – это оксюморон. А вот к людям, страдающим чучхе головного мозга, отношение у руководства страны интимное, теплое. Северокорейским бонзам, опирающимся на собственные силы и швейцарские банковские счета, очень важно понимать и показывать своим гражданам, что и за пределами КНДР время тоже исчисляется не от рождения Христа, а от рождения вождя. Здесь есть даже специальная организация, занимающаяся вербовкой новых чучхеистов по всему миру. Вот я и завербовался. Пошил себе френч и в самой торжественной обстановке принял на грудь значки с Ким Ир Сеном и Ким Чен Иром. Гольф, мороженое, шампанское, удобный матрас делали свое большое социалистическое дело. Ко второй неделе пребывания в Пхеньяни от былой тревоги не осталось и воспоминания. Чучхе – это комфортно.
Потом стало смешно
В Северной Корее у меня был гид-кагэбэшник. Тот самый упитанный и розовощекий молодой парень в белой рубашке, товарищ Чен, который прикручивал мне на грудь под хрустальной люстрой значки с вождями. Чен – типичный представитель зажиточных и прогрессивных северокорейцев. Этому парню страшно повезло родиться в семье уважаемых генералов. Его руки так и не познали мотыги. Его тело никогда не сковывал военный френч. Его кожа ухожена, он носит черные брюки со стрелками и остроносые лаковые туфли, а на его белой рубашке непременно лежал пижонский желтый галстук. Словом, мажор.
Товарищ Чен, будто опережая возможные вопросы, за первым же ужином решительно заявил, что скрывать в Пхеньяне корейцам от нас нечего: смотрите, что хотите, фотографируйте, что хотите, разговаривайте, с кем хотите. За вторым ужином Чен заявил, что со сменой власти в стране родилась новая политика – политика открытости.
На самом же деле перед Ченом была поставлена невыполнимая задача. Он должен был показать мне страну таким образом, чтобы я ее не увидел. Товарищ Чен бегал за мной целыми днями, одной рукой показывая красоты и достижения простого корейского народа, а другой рукой стыдливо закрывая мне глаза: "Товарищ Супер, это не очень красиво. Товарищ Супер, это не интересно. Товарищ Супер, скорее пойдемте дальше. Товарищ Супер, этого не существует".
Несколько раз я пускался в бега. Надевал капюшон, выходил из гостиницы и пытался раствориться в толпе. Но толпа никак не находилась. В Пхеньяне как после взрыва нейтронной бомбы – дома стоят, а людей просто нет. В рабочее время все на работе. Школьники в школах. Студенты в институтах. Военные (5 миллионов человек) в армии. Улицы Пхеньяна в будни выглядят примерно как Москва в день инаугурации Путина. В КНДР на улицах нет не только людей, но даже собак и кошек. Нет птиц. Вообще. Ни одной. Еще в КНДР нет инвалидов. Западные клеветники утверждают, что от инвалидов в Северной Корее стараются избавляться. Не уверен, что это правда. Но ни одного колясочника за две недели мне увидеть так и не пришлось.
Скрываясь от товарища Чена и его желтого галстука, я пару раз заходил в подъезды жилых домов. Но меня тут же прогоняли внезапно появлявшиеся за спиной люди в штатском. Пару раз я заходил в пролетарские народные пивнушки: грязные столики, дым коромыслом, на столиках тарелочки с солью. Но мне никогда не наливали, вежливо выталкивая на улицу. Пару раз я пытался спрятаться от Чена в метро, в трамвае или в троллейбусе. Но меня никуда не пускали. Я не мог купить проездной билет, не мог купить сигареты, не мог купить мороженое, за пределами своей гостиницы я не мог купить ничего того, что покупают местные жители. Потому что заплатить валютой в Северной Корее можно только в специальных туристических магазинах. Корейские деньги – воны – поменять почти нереально, только ночью на черном рынке, в одной привокзальной палатке на весь город. Но и с вонами разговаривать с тобой будут не везде. Люди не говорят на иностранных языках. А еще нужно понимать, что в Северной Корее до сих пор существует закон, который запрещает местному населения общаться с иностранцами без официального государственного разрешения. Поэтому очень часто горожане, к которым я пытался обратиться на улице, просто от меня убегали. Чучхе – это дружелюбно.
Брожу вечером по пустынным переулкам и упираюсь в то, что встретить в Пхеньяне никак не ожидал. Не галлюцинация ли это? Купол. Крест. Православная церковь. Вот мое убежище. Здесь и спрячусь от товарища Чена. Снимаю капюшон, захожу внутрь, действительно церковь, вся православная атрибутика на своих местах. У алтаря кореец средних лет, в обыкновенной не заправленной в брюки рубашке, на сердце значок с вождем. Креста нет. Выяснилось, что это настоятель храма – товарищ и по духовному совместительству отец Федор. Рядом с ним точно такой же кореец, тоже без креста – это отец Иоан. Он тоже священник. Разговорились.
Оба окончили духовную семинарию в России, проходили практику в Сергиевом Посаде. Вернулись на родину и возглавили приход. Построили эту церковь для религиозных нужд сотрудников российского посольства в Пхеньяне. Сюда даже приезжал патриарх Кирилл, сказал, что церковь настоящая. Отцы гордятся: на последнюю Пасху был побит их личный рекорд – пришло 50 верующих. При Ким Ир Сене такого не было. Мне показывают церковь. Вот эту икону прислал Кирилл. Вот эту – МИД России. Связь с Москвой очень прочная. Особенно сейчас, "в тяжелые для православных людей времена". Отец Федор слышал о скандалах вокруг часов патриарха и даже о Pussy Riot. Пхеньянское духовенство считает все это "провокациями западных клеветников". Я спросил у отцов, как уживается в их головах главный атеистический принцип идеи чучхе о том, что человеческие успехи и неудачи зависят исключительно от человека, а не от какого-то там бога. Отцы сказали, что уживается прекрасно. Тогда я спросил, о чем они молятся. Отцы ответили, что молятся они за здравие великого товарища Ким Чен Ына и за упокой товарищей Ким Ир Сена и Ким Чен Ира. Чучхе – это духовно.
Позже мне станет понятно, что северокорейцы и правда страшно религиозные люди. И религиозность у них особая, фанатичная, безоговорочная, богом для них является вполне конкретный человек. Вернее – три человека, три великих Кима. Но самый крутой Ким – это конечно, Ир Сен. Товарищ Ким Ир Сен – это Иисус Христос. Это Пушкин. Это Алла Пугачева. Это Майкл Джексон. Ганди. Это всё.
В его родовом гнезде – деревне Мангёндэ – я, наконец, встретил те самые миллионы северокорейцев, которые так тщательно от меня скрывались все эти дни. Такую большую очередь к святыням я не видел еще нигде. Даже у храма Христа Спасителя к поясу Богородицы очередь была меньше. Мангёндэ – второе по значимости место силы КНДР после золотых памятников вождей в Пхеньяне. Экскурсоводы водят экскурсии и настаивают на деталях: семья вождя была очень бедной, поэтому утварь приходилось покупать уцененную. Спал вождь без матраса. Ел мало и не всегда. Простой корейский народ кивает в ответ, понимая это как никто лучше. Чувствами переполнены абсолютно все. Люди с цветами нескончаемой толпой продолжают идти к родному дому вечно улыбающегося отца нации. Очередь растягивается на десятки километров любви и преданности. Здесь же находится ритуальный колодец, из которого пил Ким Ир Сен. У колодца давка, все хотят испить той самой воды: каждому паломнику выдают по половнику. Мне тоже удалось попить. Вода и правда оказалось святой.
Третьим по значимости местом религиозной силы в КНДР принято считать музей подарков товарищу Ким Ир Сену. Когда оказываешься в самом большом зале этого музея и встречаешь там огромную восковую статую Ким Ир Сена, подаренную Ким Ир Сену после смерти Ким Ир Сена, ты понимаешь, что видел в этой жизни абсолютно всё. Чучхе – это навсегда.
О странном иностранце в капюшоне, шатающемся без присмотра по Пхеньяну, конечно, быстро сообщили в гостиницу (подозреваю, что сдал отец Иоан). Товарищ Чен уже тут как тут. Смотрит на меня обиженными и грустными глазами сенбернара и лживо волнуется на всю улицу:
– Товарищ Супер, зачем же вы так убегаете? А если авария, а если вас собьет машина?
– А если собьет машина, товарищ Чен, то это будет самая нелепая смерть на свете. У вас же почти нет машин.
Недавно в Пхеньяне появились светофоры. Недавно на центральных улицах появилось ночное освещение, зато сразу энергосберегающее и на солнечных батареях. Город изрыт стройками. Всюду, где можно копать фундаменты, их копают. Всюду, где можно надстроить этажи – их надстраивают. Всеобщая милитаризация успешно соседствует с индустриализацией. Пока нет войны, военные заняты строительством 24 часа в сутки без выходных. Рядом с легендарной площадью Ким Ир Сена, где проходят военные парады, всего за год построили целый квартал новых высотных домов, что-то вроде Сити в Москве – такие же стеклянные монстры, задевающие небо (правда, говорят, что в эти здания так никто и не заселился). Иногда в голову даже приходит мысль, что социалистическое общество и само не заметит, как однажды утром проснется обществом потребления и отправится не на завод, а в торговый центр.
Торговые центры тут, впрочем, уже есть. Я видел два больших супермаркета. Продаются в них детские игрушки, печенье и скудная одежда. Процветает в Северной Корее и частный бизнес: мелкая торговля в палатках, фастфуд, цветы. Работает служба такси (старенькие румынские тачки с разбитыми фарами). У людей появились мобильные телефоны. Есть кафешки. Есть даже ресторан, где подают черепаший суп (это, говорят, любимое после православной церкви место русских дипломатов). Государство все это не разрешает, но и не запрещает. После страшного голода в лихие девяностые северокорейское руководство слегка отпустило экономику: зачем морить людей? Пусть попробуют помочь себе сами.
Пенсионеров, людей старой закалки, этот "гайдаровский либерализм" напрягает. Того и гляди, введут налоговую систему (сейчас налогов никто не платит) или оценят квадратный метр недвижимости (сейчас квартиры не продаются). Старики ворчат: "Пхеньян уже не тот", скучают по талонной системе, которая до сих пор сохраняется, но давно не удовлетворяет спрос. Теперь если ты что-то хочешь, ты идешь в универмаг и покупаешь, если, конечно, можешь. А если не можешь – не покупаешь и ограничиваешься весьма скромной продуктовой корзиной, что дает тебе заботливое северокорейское государство.
В Северной Корее не говорят о реформах вслух, но все понимают, что они происходят прямо сейчас. И связаны они прежде всего с тем, что многие вопросы теперь можно решать "цивилизованно", с помощью взяток, за которые раньше милый товарищ Ким Ир Сен расстреливал людей без суда и следствия. Например, Пхеньян всегда был закрытым городом, раньше въехать в него из провинции без уважительной причины было нельзя. А теперь за взятку можно приобрести справку от врача, которая позволяет приезжать в столицу как бы на лечение. Есть масса других примеров, когда за взятки северокорейцы умудрялись выезжать из своей страны – в Россию и Китай на заработки. Западные клеветники утверждают, что за очень большую взятку в КНДР можно организовать даже безопасный побег из страны навсегда.
Все-таки политика открытости, о которой твердил товарищ Чен, делает свое дело. В Пхеньяне открылось большое музыкальное хранилище компакт-дисков. Что-то вроде библиотеки, только вместо книг – песни. Приходишь, выбираешь пластинку, слушаешь. Время Кобзона и Ларисы Долиной прошло даже в Пхеньяне. Недавно сюда завезли диски "Битлз". Вместе с архивариусом товарищем Ли я с удовольствием раскачивал желтую подводную лодку.
Когда находишься в Северной Корее, очень быстро начинаешь чувствовать себя Биллом Мюрреем из фильма "День сурка". Каждый день ты встречаешь одних и тех же людей, ходишь по одной и той же улице, слышишь одни и те же слова. Если возникают вопросы, ты их не задаешь. Все равно никто на них не ответит. Как-то раз я нарочито громко спросил, почему не взлетел северокорейский спутник Кванмёнсон-3? Но меня не расслышали и рассказали про спутник Кванмёнсон-2, который взлетел. Товарищ Чен совсем перестал быть вежливым и стал разговаривать со мной только двумя словами – "не знаю".
Залезали с товарищами на высокую крышу, с которой виден весь город. Заметили, что с площади товарища Ким Ир Сена куда-то пропали портреты Ленина и Маркса. Всю жизнь висели, а теперь их нет. В чем дело – непонятно, но без участия Трудовой Партии Кореи такие решения явно не принимаются. Спросил у Чена, куда дели Ленина и Маркса? "Не знаю". Нам, русским чучхеистам, обидно.
За городом мне показывали гидроэлектростанцию. После экскурсии мы с товарищами удивлялись. Ведь в прошлые годы говорилось, что эту огромную станцию строили дружно всей страной. В прошлые годы корейцы даже показывали про это фильм. Но в этом году фильм куда-то пропал. А человеческий ресурс вдруг конвертировался в деньги. Товарищ Чен сказал, что строительство стоило 4 миллиона долларов. 4 миллиона долларов человек. Чучхе – это инновационно.
В Северную Корею пока не пришел интернет. Выйти в сеть можно в двух-трех местах в стране. Одним из этих мест является посольство России в Пхеньяне. Товарищ Чен говорил, что все умрет, когда придет интернет. Фейсбука, лайков, чек-инов (я на заводе, я на фабрике, я на рудниках) и порносайтов этот благословенный народ якобы не переживет. Хотя сам товарищ Чен, уверен, бывает и на порносайтах, и в фейсбуке. Он, например, прекрасно знал, за что сидел Ходорковский и от какого именно рака умер Стив Джобс. Товарищ Чен много чего знал. И очень любил выпить.
На одной из многочисленных пьянок под этой самой хрустальной люстрой он однажды снял свой дурацкий желтый галстук и разоткровенничался. Оставшись в майке-алкоголичке, товарищ Чен признался в том, что в его стране до сих пор катастрофически не хватает продовольствия, что уровень жизни здесь ниже, чем во многих нищих африканских странах, что если не заниматься мелким бизнесом, то совсем туго, что при желании в Пхеньяне можно прожить на копейки, что гуманитарная помощь из капиталистических стран могла бы исправить ситуацию с недоеданием, но запреты и препоны местных бюрократов делают присутствие западных наблюдателей нежелательным, поэтому ни о какой серьезной гуманитарке речи идти не может. Потом он выпил еще и сказал, что называть его можно просто Ченом, а не товарищем Ченом. Сказал, что у него есть жена, шестилетняя дочка. Сказал, что ему, как и всему корейскому народу, очень важно иметь не только врагов, но и друзей. Но пока врагов гораздо больше.
Еще он рассказал, что в КНДР – как и в России – существует оппозиция: помимо Трудовой Партии Кореи (партия власти) есть Социал-Демократическая Партия (что-то вроде ЛДПР) и Партия сторонников религии Чхондогё (абсолютно лояльна партии власти, выступает против агрессии и кабалы империализма).
Опрокидывая рюмку за рюмкой, Чен все громче гордился тем, что у КНДР много сходств с Россией. Например, есть конституция, которую все ценят и уважают. Но реальная жизнь и политика при этом подчинены, конечно, не ей, а решениям больших и не известных населению начальников, которые бережно хранят традиции эпохи Сонгун и направляют чучхе разнообразного калибра в сторону достижения главной и окончательной цели – объединения двух Корей.
Северокорейцы – нация детей. Непосредственные, смешные, доверчивые и жестокие. В самолете из Владивостока они с щенячьим восторгом радовались проплывающим в иллюминаторе облакам, и с таким же восторгом они радуются новой государственной байке про товарища Ким Ир Сена. Историю тут переписывают чуть ли не каждый год. А публика радуется каждой новой интересно рассказанной сказке.
Людям трудно. Люди живут очень бедно. Но никто не припомнит здесь ни одного хотя бы одиночного оппозиционного пикета. Да и зачем детям пикетировать собственных родителей? Детские сады – то есть лагеря – и без пикетов переполнены. И не то чтобы несогласными. Скорее – ненадежными.
Товарищ Чен рассказал, что, когда на вахту заступил Ким Чен Ын, самая консервативная часть населения отнеслась к нему с подозрением. К его выбритым вискам и западному прошлому пришлось какое-то время привыкать. Государственная пропаганда работала над его образом тщательным образом. Ему придумывали новую приличную биографию, в которой, разумеется, не упоминались былые связи Ким Чен Ына с Европой. На самом высшем уровне решалось, какую дату рождения указать в документах нового лидера.
За всеми этими божественными аватарками стоят Трудовая Партия Кореи и Верховное Народное Собрание. Именно эти структуры, возглавляемые серыми военными кардиналами, придумывают мифы, легенды, сочиняют интерпретации историческому процессу и ломают голову, как продлить эти сто лет северокорейского одиночества еще хотя бы лет на сто. Потому что самое страшное во всей этой чучхейской сказке – тот финал, к которому якобы стремится руководство КНДР – объединение двух Корей. Для мира этот финал может обернуться настоящей гуманитарной катастрофой: высадка на планете Земля двадцати пяти миллионов голодных северокорейских инопланетян – это вызов. Это прекрасно понимают все участники бесконечного конфликта. Об этом во весь голос молчит даже розовощёкий товарищ Чен, мечтающий поскорее вырастить дочь и отправить её на учебу в дружественную Москву. Чучхе – это иллюзия.
***
Cидя в гостиничном ресторане со стаканом виски, я смотрел на тающие кубики льда и понимал, что без экономических и политических реформ северокорейский режим рухнет быстрее, чем хрустальная люстра на меня – западного клеветника в маске чучхеиста. Мы произносили тосты за объединение Корей, но все мои тосты были на самом деле про другое: я пил за то, чтобы эпоха Сонгун переродилась в эпоху просвещения.
В каком-то смысле это перерождение уже началось.
Вечерами пхеньянская молодежь вываливает на улицы и как майские жуки крутится под энергосберегающими уличными фонарями. Люди топчутся под холодным светом, не имея домашнего электричества, и читают книги. Они не выглядят сытыми и отдохнувшими. Они не выглядят счастливыми и здоровыми. Но они часами торчат под фонарями и читают, будто кожей чувствуя одну простую и известную всему остальному миру истину: всё, что стоит на пути у информации, будет беспощадно стерто с лица земли самой историей.
