Когда-то одна моя юная знакомая, в том возрасте, когда нами овладевает тотальный скептицизм по отношению к заветам старших, вдруг объявила, что зима, весна и вся эта пресловутая смена времен года – чистая условность. Может быть, она пропустила урок в школе, когда объясняли про безусловный наклон земной оси, но я все же сумел призвать ее к порядку, спросив, считает ли она условностью также разницу между тридцатью градусами мороза и тридцатью – тепла. Ей пришлось признать: не считает.

А вот дата наступления нового года – действительно чистая условность, поскольку никакой точной зарубки на земной орбите не существует. Наше первое января унаследовано от римлян, которые выбрали его из чисто прагматических соображений: нужно было срочно приблизить дату вступления в должность новых консулов, чтобы воюющую в Испании армию мог возглавить более компетентный командир. С тех пор эта дата обросла множеством традиций – особенно в России, где она десятки лет была к тому же суррогатом Рождества с его елкой и подарками. Помимо этого она служит в нашей жизни чем-то вроде контрольно-пропускного пункта, на котором мы пытаемся избавиться от вредных привычек и обзавестись полезными – как правило, не очень успешно, насколько я могу судить по собственному немалому опыту.

И есть еще один обычай: мы, хотя бы накануне, вспоминаем всех тех, кто уже не пройдет этот КПП вместе с нами, тех, кто навсегда остался в уходящем году. Из этого скорбного списка я хочу выбрать сегодня только одного человека, разлука с которым причинила мне особую горечь, хотя при его жизни я, к своему стыду, так и не приложил никаких усилий, чтобы с ним повидаться. Это московский поэт Ольга Чугай. Никакой особенно широкой известностью она не пользовалась, но когда ее не стало в один из декабрьских дней, вдруг обнаружилось: не только я, но и многие другие люди вспомнили о долге перед Ольгой, который у нас уже не будет возможности вернуть.

Когда-то мы вместе учились на историческом факультете МГУ, но познакомился я с ней не там, а в одной из московских литературных студий, которые посещал в те годы. Она была старше всего на три года, но отношения, которые между нами сложились, вылились скорее в некую опеку – надо мной, с ее стороны, с оттенком материнства, но в то же время вполне профессиональную. У нее была редкая в те времена техника, пишущая машинка, на которой я, сидя в Олиной квартире, часами отстукивал свои немудрящие вирши, в четырех сакраментальных копиях, чтобы нести в редакции, где меня, конечно, ожидал неминуемый отказ. У нее я знакомился с другими такими же литературными честолюбцами, ищущими точки прорыва в большую литературу, – и не только московскими или, вроде меня, приезжими из провинции, но также питерскими, с которыми затем возобновлял контакт уже на их родной почве.

Меня к тому же в те дни то и дело принимались гнать с того или иного факультета, где я попеременно учился, жизненное пространство становилось уже, но я всегда знал, что у Оли меня ждет не только ко всему привычная пишущая машинка, но и обед. Похоже, этот инстинкт материнского шефства был у нее в крови. Есть люди, которые, успешно или нет, всю жизнь трудятся исключительно на благо собственной репутации, тогда как она немалую часть жизни вложила в чужие.

Но молодость скупа на благодарность, и хотя я инстинктивно понимал, как мне повезло с этой дружбой, но однажды уехал, не оглядываясь, – навсегда, как тогда казалось. И если вспоминал, то редко. А потом, годы спустя, я встретился с Олей вновь, только однажды, она пришла на одно из моих московских выступлений, после которого очень хотелось поговорить и все вспомнить. Но меня на минуту оттеснила гурьба гостей, а когда хватился, ее уже не было. Как оказалось, навсегда, а вспоминать теперь приходится мне одному. Впрочем, лгу – сходные воспоминания остались у многих.

Оглядываясь на прошлую жизнь, почему-то думаешь, что если никого сильно не просил о помощи и никому не заглядывал заискивающе в глаза, то все было сделано исключительно собственными руками. Но однажды понимаешь, что, если бы не несколько очень важных людей, вовремя встреченных в пути, ничего бы в сущности и не было. Понимаешь, увы, слишком поздно, когда благодарить уже некого.

Собираясь для встречи Нового года с теми, кого, к счастью, мы еще не потеряли, мы нередко забываем про эти опустевшие места, потому что праздник, казалось бы, место радости, а не скорби. Но кроме скорби, есть еще и благодарность – у каждого она своя, и объединить эти тосты за ушедших вместе с годом, который мы провожаем, не всегда просто. Но если бы не было их, не было бы и нас, и ту доля счастья, которая нам еще остается, по праву следовало разделить с ними. И пока мы живы, пусть они будут живы вместе с нами – те, с кем мы не успели договорить и кому опоздали сказать спасибо.

Алексей Цветков – нью-йоркский поэт, публицист и политический комментатор

Высказанные в рубрике "Право автора" мнения могут не отражать точку зрения редакции