Ссылки для упрощенного доступа

"Русской поэзии изоляция противопоказана"


Дмитрий Кузьмин на организованных им в Риге чтениях в поддержку саудовского поэта Ашрафа Файяда
Дмитрий Кузьмин на организованных им в Риге чтениях в поддержку саудовского поэта Ашрафа Файяда

Эмигрировавший из России издатель Дмитрий Кузьмин выпускает книги в Латвии

Поэт, переводчик, критик и издатель Дмитрий Кузьмин в августе 2014 года эмигрировал из России в Латвию и поселился в поселке Озолниеки в 40 километрах от Риги. С тех пор он уже издал в Риге три сборника стихов, а декабрьский номер журнала "Воздух", который он издает с 2006 года, вышел с большим блоком латвийских авторов, пишущих как по-русски, так и по-латышски. Главный редактор издательства "АРГО-РИСК", основанного в 1993 году, подумывает перенести всю издательскую деятельность в Латвию.

пожалуйста, подождите

No media source currently available

0:00 0:11:57 0:00
Скачать медиафайл

Дмитрий, вы довольно активно развиваете литературную деятельность на новом месте жительства.

– Я зарегистрировал в Латвии юридическое лицо, некоммерческую организацию "Литература без границ". Под этой маркой уже вышли три книжки, просто текущие сборники русских поэтов, очень разных: Линор Горалик, Григория Кружкова и Игоря Померанцева. Книжка Горалик вышла первой, мы привозили сюда автора, она выступала в местном культурном центре Kaņepes с полным аншлагом, которого хозяева заведения не ожидали, поскольку не привыкли к тому, чтобы публика приходила на чисто русские вечера: они поставили десять стульев и потом очень быстро их подносили. Горалик действительно крупная фигура в современной русской литературе, и об этом везде знают. А книжки Кружкова и Померанцева вышли в декабре. Презентацию Кружкова мы успели провести в Москве, Игорь Померанцев обещал приехать в Ригу.

Но я изначально подряжался печатать даже в большей степени переводные книжки, причем в разные стороны. Одна в работе и точно выйдет весной, англо-русское издание Евгения Осташевского, который родился в Ленинграде, но младшим школьником уехал в Америку. Он американский поэт, пишущий по-английски, но поскольку все-таки воспитан отчасти в русской культуре, и помимо прочего специалист по обэриутам, выпустил перевод Введенского и Хармса на английский, в его англоязычной поэзии есть русский след. Перевел его живущий в Риге русский поэт и переводчик Александр Заполь. Есть идеи о выпуске переводов на латышский. Я немного боюсь в это лезть, потому что понимаю, что здесь уже сложилась своя система книгоиздания, но мне кажется, что в части переводов русской поэзии на латышский я могу в ней поучаствовать.

Издание переводов с латышского и на латышский связано с вашей эмиграцией?

Чтобы за рубежом понимали, что русская поэзия – это совсем не то, что русская политика

– Я к переводам на русский всегда относился с большим вниманием. Русской поэзии, как мы знаем из ее истории, изоляция противопоказана. Все периоды ее расцвета и прогресса связаны с интенсивным освоением зарубежного опыта, возьмем ли мы эпоху Ломоносова, или эпоху Пушкина, или Брюсова. За последние полвека эта традиция заметно утрачена, и это большая наша проблема. Причем были же замечательные переводчики поэзии в позднесоветскую эпоху, однако и интересы их лежали больше в сфере близкого или далекого, но прошлого, и разрешали им работать больше с прошлым, чем с настоящим, потому что живой автор – это всегда рискованная история, а вдруг он завтра что-нибудь скажет такое. А в постсоветский период, когда из этой сферы ушли деньги, все вообще просело. Но даже то, что не просело, стоит особняком. Прекрасный журнал – "Иностранная литература", но весь пафос его существования состоит в том, что он говорит: за рубежом вот так, а как у нас, это в других изданиях, и одно с другим не связано. Это неправильно. Поэтому в моем журнале "Воздух", десятилетие которого мы сейчас мы будем отмечать, мы с самого начала стали печатать переводную поэзию рядом с русской, чтобы была возможность их сопоставить. За книжки переводов я в Москве несколько раз принимался, это сложно делать. В общей сложности я их десятка полтора выпустил, что не так много, среди них две – с латышского. Сейчас мы тоже об этом думаем, потому что есть кому переводить, и люди, которые за это возьмутся, понимают, кто есть кто в национальной литературе. Иначе получается лотерея, с крупными языками это зачастую так и бывает. Так или иначе, надеюсь, этот процесс будет развиваться, потому что в условиях, когда общественно-политические тенденции толкают русскую культуру к изоляции, я бы даже сказал, волокут к ней, мы можем в нашей локальной сфере не так уж и много – настаивать на нашей открытости к диалогу. Чтобы за рубежом понимали, что русская поэзия – это совсем не то, что русская политика, что русские поэты в основном люди с совершенно другими взглядами, целями и задачами. И возможно, сейчас стоит отдавать приоритет тем поэтам, которые заинтересованы в гражданской, социальной проблематике и не молчат о том, что происходит сегодня со страной и с народом.

Это не вредит поэзии?

– Некоторое время такое опасение было распространено из-за оскомины от советской идеи, что поэт должен выполнять социальный заказ. Какие-то поколения авторов отталкивались от нее руками и ногами. Но если гражданская, социально-политическая тема прожита и осознана как внутренняя проблема автора, это может давать вполне выдающиеся поэтические результаты. Примеры такие в России есть, и неслучайно журнал "Новое литературное обозрение" даже рубрику у себя завел – "Новая социальная поэзия". Это именно поэзия поисковая, инновативная, пытающаяся разобраться и понять, а не просто противопоставить одно клише другому.

Вы говорили, что у вас есть проблемы с распространением.

Государство не заинтересовано в выполнении своих обязанностей

– Это проблемы вообще русской литературы и российского книгоиздания. Они связаны с чудовищной монополизацией издательского бизнеса и вслед за ним книжного рынка, в силу чего продукция малых и средних издательств не попадает на прилавки. Это бизнес-механизм, но у него есть политическая корреляция. Целый ряд отраслей в России устроен таким диким образом. Монополию издательства "Эксмо" не устанавливают политически, но то, что в стране возможны такие фактически монопольные конструкции, никого не тревожит. Есть антимонопольная служба, и ей наплевать. Это просто свидетельство failed state, государство не заинтересовано в выполнении своих обязанностей.

Если вы зайдете в среднестатистический книжный магазин в России, то вы увидите в поэтическом отделе Пушкина и Асадова

Но мы не знаем, что будет завтра, потому что закон о лицензировании издательской деятельности в Думу внесен. Такое законодательство сделает абсолютно незаконной любую независимую инициативу в области книжного и журнального, любого издания, и, соответственно, людей, пытающихся держать независимую книготорговлю в России. Таких, может быть, десять человек на всю страну, но они отчаянно бьются за то, чтобы удержать хотя бы какие-то крохотные очаги альтернативного циркулирования культуры и информации. Распространение любой поэзии, поскольку это по определению книги миноритарного спроса, они ни при каких обстоятельствах не перешибут детектива, дамского романа и кулинарной книги, в механизме дикого рынка всегда проигрывает. И в итоге, если вы зайдете в среднестатистический книжный магазин в России, то вы увидите в поэтическом отделе Пушкина и Асадова. За вычетом десятка или двух магазинов на всю страну. Эта ситуация не нова, но все как-то приспособились, в значительной степени за счет интернета, того, что принято называть пиратством, когда какие-то третьи лица эту книжку берут, сами сканируют и выкладывают. И вот недавно пишет у себя в фейсбуке Олег Лекманов, ведущий в России специалист по Мандельштаму, что, надо же, вот только что вышла его обновленная биография Мандельштама, и уже, пожалуйста, файл лежит. Причем пишет с радостью, а потом спохватывается: издатель будет, конечно, не очень доволен, но он как автор понимает, что книга недосягаема за пределами Садового кольца. И уже зачастую не только пираты, но и сами издатели – и я в их числе – выкладывают в интернет все печатаемое с общей установкой, чтобы в интернете было доступно все, пусть бесплатно. И это беспрецедентная вещь, этого в мире я нигде не встречал, чтобы издатели тупо вешали книги целиком в интернет. Система нам по-другому работать не дает.

А онлайн-продажи?

– Продажи через сервисы российской онлайновой книготорговли какие-то идут, но общий уровень недоверия граждан к любым институциональным механизмам, в том числе к Почте России, так велик, что люди говорят: я лучше раз в полгода сяду на поезд, доеду до Москвы и увезу рюкзак.

За счет чего вы думаете продолжать существование? Вообще, как выживает независимое книгоиздание в России?

– Есть масштабы Ирины Дмитриевны Прохоровой, там уже не только меценатство, но и гранты разные, в значительной степени заграничные, которые сейчас постепенно становятся все вне закона. Чем скромнее антреприза, тем меньше у нее возможностей найти сторонние деньги, поэтому практически издательские проекты моего калибра живут потому, что люди, которые их делают, почему-либо имеют какое-то количество свободных денег. В моей узкой сфере современной русской поэзии и неформатной инновативной прозы таких проектов на страну десятка полтора не только в Москве, а в самых разных неожиданных местах. Есть во Владивостоке Константин Дмитриенко, который публикует не только дальневосточных авторов. До нас доходят единичные экземпляры, что он делает с тиражами во Владивостоке, я не понимаю, но вопрос не в том, купят их 50 человек или 500, а в том, что существует теперь такое культурное явление: книга поэта такого-то, изданная в 2015 году во Владивостоке. Пройдет 50 или 100 лет, и те, кому надо, будут про это знать. Как мы сегодня берем сборники поэтов Серебряного века: тиражи были примерно такие же, и куда они их девали, мы тоже не до конца улавливаем, а теперь их оцифровывают и выкладывают на сайт одной из главных российских библиотек. Все это как-то работает, деньги на это нужны символические, и даже сегодня в съеживающейся как шагреневая кожа российской экономике они у кого-то да есть.

Вы планировали построить у себя в Озолниеки интернациональную коммуну поэтов. Что у вас на данный момент из этого получилось?

– Коммуна – это громко сказано, но действительно, я надеюсь, что мы нашу резиденцию весной откроем. У нас будет место на двоих живущих независимо друг от друга авторов, не знаю, сможем ли мы заполнять резиденцию круглый год. В Латвии есть Вентспилсский дом писателей и переводчиков, это хорошая резиденция с европейской репутацией, прекрасный особняк в самом центре города, в котором одновременно могут работать семь писателей. Но это место в привычном советском формате "дом творчества", куда людей приглашают поработать и ничего с них не спрашивают. Я хотел бы, чтобы люди приезжали работать над чем-то конкретным, чтобы это была не просто дача, а дополнительная возможность для культурного диалога. Допустим, они приезжают переводить с русского или латышского на свой, или их тут будут переводить на русский или латышский, или они будут вместе писать книгу о русской поэзии. Что-то из резиденции могло бы "переехать" в нашу издательскую программу. По крайней мере, на постсоветском пространстве это будет востребовано – российскими, белорусскими, украинскими коллегами, сейчас переписываюсь с переводчиком из Азербайджана. Но и, скажем, американцу или немцу при работе над переводом русского автора лучше иметь его, этого автора, под рукой.

Вы упоминали, что, возможно, вам придется перенести всю издательскую деятельность в Латвию.

– Если будет введено лицензирование издательской деятельности, что будет в связи с этим предписано типографиям? Продолжат они брать заказы от частных лиц и сомнительных организаций или скажут: нет, ребята, мы больше не можем ваши стихи печатать, потому что не понимаем, кто вы такие?

Полагаете, что во все типографии посадят проверяльщиков?

– Не обязательно, просто сами типографии задумаются: а что с нами сделают, если мы напечатаем без лицензии? Все пертурбации в российском правовом поле устроены тем же способом: не то что завтра всех притянут к ответу, может быть, никого не притянут, а может быть, трех с половиной человек, случайным образом выбранных, но мы не понимаем, что можно, а что уже нельзя. Пока журнал поэзии "Воздух" я продолжаю делать в Москве. Последний номер вышел в декабре с большими публикациями из Риги: с поэтом Сергеем Тимофеевым в качестве "главного героя", с переводами Заполя большого корпуса разных латышских авторов и прозой рижского писателя Владимира Ермолаева. В основном представлена группа "Орбита" – наиболее мощная сила в сегодняшней русской литературе Латвии. Они много работают в мультимедийных форматах, а это последний писк мировой моды, который русской литературой освоен очень слабо. И это редкий пример русской поэзии, которая находится в каждодневном диалоге с зарубежной, в данном случае местной латышской традицией. В Эстонии это происходит не так интенсивно и давно, в самое последнее время диалог русских и украинских авторов начался на Украине, а "Орбита" существует уже два десятка лет, это очень большой срок для любого творческого объединения.

А как ведет себя русский язык в длительной изоляции от основного поля его носителей?

– Я не сказал бы, что русский язык Тимофеева или Семена Ханина отличается от того, на котором говорят в Москве и Петербурге. Но культурный и житейский контекст немного другой. Еще в 90-е годы, читая в России стихи Тимофеева о девочках в барах и программистах, рассекающих по городу на собственных машинах, я думал, что это про красивую жизнь, немного клишированную европейскую мечту. Однако Тимофеев фиксирует не только момент социального успеха диджеев и модных художников, но и неуверенность, негарантированность завтрашнего дня, и это согласуется с западной социальной аналитикой, представлением о прекариате как о новом социальном единстве работников наемного интеллектуального труда, востребованность и социальная успешность которых зыбковата. Лирический герой Тимофеева готов увидеть прелесть в неукорененности такого существования, определенную легкость бытия, даже когда деньги заканчиваются c известной регулярностью, об этом прямо и говорится в стихотворении "Планета No Money". Это довольно точная и для русской поэзии опережающая социальная диагностика, поскольку эти тенденции в Латвии сформировались раньше, когда в России, сидя на нефтяной игле, все еще не очень понимали, к чему дело клонится.

Партнеры: the True Story

XS
SM
MD
LG