Входит человек.
Одет во фрак. В петлице гвоздика.
Жених:
Свершилось. Кто, если не я? Россия
У ног моих трепещет. Так, бывало,
Отроковица робкая на ложе
Моем дрожала. А теперь страна
Хозяйской ласки ждет. И все робеет.
И будто бы слегка страшится боли.
Терпи…
Терплю же я!
(Потирает руки.)
И ты, голубушка, не притворяйся!
Сама не первой свежести. Таких
К себе на ложе приглашала хватов…
Такие принимала позитуры…
Теперь уж поздно притворяться целкой.
Да, будет больно. Потерпеть придется.
Но ты ведь вытерпела Иоанна?
А он с тобой такое вытворял…
Я знаю, мне рассказывали люди,
Ты выла по ночам, будя соседей.
Царапала паркет и грызла мебель…
Иосифа забыла? Я напомню.
Ты прихотям его была покорна,
Он делал что хотел… а ты стелилась
Всем своим плоским и обширным телом
Под этого грузина. Вы, шалавы,
Кавказцев любите. И черножопым
Охотно отдаетесь, позволяя
Такие фортели, что даже мужу
Законному вовек не разрешишь.
Как он тебя! В подробностях все знаю…
Татуировку "Ося" не сведешь…
А нынче, видишь ли, боишься боли.
Не в первый раз, поди. Должна привыкнуть.
Терпи, как я терплю. И выжидай.
Однажды станет и тебе приятно.
(Прохаживается по сцене.)
В те годы, что работал я в наружке,
Я научился ждать. Бывало в дождь,
Под лютым ледяным февральским ветром
Я вел объект –… И знал: еще чуть-чуть
И труд мой увенчается успехом.
Раз шел за стариком-интеллигентом…
Ничто не выдавало в нем врага.
Сутулый зауряднейший очкарик.
И лишь чутье сказало мне тогда:
терпи, следи, он совершит ошибку…
И я терпел, и шел за ним след в след,
Пока газету он читал – терпел;
Он пил кефир – а я смиренно ждал.
Стерпел, когда пошел в библиотеку,
И даже выдержал поход в театр;
Давали Макбета. Я сел у входа,
Чтобы очкарик мой не улизнул,
И выдержал пять актов, не уснув.
Затем опять по улицам в ночи…
И вот в Сокольниках, у входа в парк
Очкарик повстречал американца
и передал тому свою шифровку!
По виду – просто книга. То был код
Сигнализаций на подводных лодках.
Обоих взяли. Это был мой день!
Как старичок меня тогда молил!
(Выходит на авансцену.)
И день другой отчетливо я помню.
Когда Борис мне передал державу.
Он пьяный был в жопень. Его вели
Под руки вороватые бояре
И прятали бесстыжие глаза.
Там каждый отхватил изрядный куш,
И вот теперь старались угодить,
Выслуживались перед новой властью.
Продажный, как и все, каналья-дьяк
Подталкивал пропойцу в поясницу,
Чтоб шел тот в надлежащем направленьи.
Царь подошел ко мне. Рыгал, икал,
И пьяною рукой меня привлек
На грудь. Сказав "Россию береги".
Тут привели тебя. Почти нагая,
Простоволосая, стояла ты,
Пока хозяева вели беседу.
Я, помню, потрепал тебя по холке.
А он, хозяин прежний, задрожал:
Он знал, что я бываю своеволен.
Он слаб был, когда выпьет, – побежала
По дряблой старческой щеке слеза.
Смотреть противно было на него.
Я глянул на бояр. Они, сопя,
Порты подтягивая, жались к двери,
Готовясь убежать. Бегите, трусы.
Но далеко не дам вам убежать.
Я бомбой жахну – и весь мир взорвется!
Достану хоть в Австралии! Спалю!
Взорву и уничтожу… Придушу…
Что, испугались?
Думали спастись?
Я буду всех давить….
Немилосердно!
Все уничтожу! Всех испепелю!
Отныне русский дух всему причиной.
Нет от России никому спасенья…
Когда она моя – она свирепа
И душит всех…
(Нервно ходит кругами.)
А собственно, зачем винить Россию?
Зачем брать на себя грехи других?
Делю с Европой…
Ученик исправный…
Меня учили так… То либералы
Уроки мне давали. Говорили:
Дави холопов, смерду нипочем,
Когда его ты оберешь до нитки,
А после в землю втопчешь сапогом.
Посадский люд годится лишь на то,
Чтоб удобрять имперское пространство…
Благословить их надо на резню.
Гундяева сюда! Позвать Гундяя!
(Никто не откликается.)
Как, я зову – и не слыхать ответа?
Я повелел – и он не прибежал?
Что, испугался санкций богоносец?
На яхте отбыл в Тихий океан?
Поймать мерзавца!
В пушку зарядить
И выстрелить отсель по Ватикану!
Эй, кто там есть?
Что, вовсе никого?
(Тишина.)
Позвать бояр!
(Тишина.)
Что, убежали все?
И давит грудь…
И мальчики в глазах…
Занавес.
