Похоже на то, что русская литература находится сейчас в некотором застое. То есть она, конечно, пишется, но не очень читается. Явно нет книг, о которых говорят все. А лет десять назад такие книги и такие авторы были. Возникает впечатление, что сдвига в литературе не будет, пока не сдвинется сама русская, российская жизнь. То есть когда появятся новые большие русские темы. Больше того: самая большая русская тема сейчас кажется исчерпанной – тема о самой России. Получилось так, что она закольцована в вечном своем сюжете – движении по замкнутому кругу. И об этом появились действительно запомнившиеся книги: "Кысь", "День опричника", "ЖД". Русская тема – как сама русская история! – показалась (или оказалась?) исчерпанной.
Как всегда бывает в этих сообщающихся сосудах, иссякновение прозы сопровождается бурным клокотанием поэзии. Поэтов, и хороших, сейчас просто не сосчитать. Можно назвать с десяток просто выдающихся. Впрочем, не будем называть имен, они и так всем известны.
Поэзии легче, чем прозе, по очень понятной причине: настоящая поэзия ориентирована отнюдь не тематически, а чисто словесно. Это действительно "опыты соединения слов посредством ритма", а о чем эти слова, не так и важно: что там за книжным переплетом – умирающий Петербург или Москва нуворишей.
И вот тогда, приглядевшись, начинаешь понимать собственно то, что и всегда понимать следует: проза, художественная проза, – это ведь тоже словесность. И отнюдь не одними большими темами жива. Можно ли назвать большой тему "Поисков утраченного времени" или того же "Улисса"? А ведь словесность, ничего не скажешь.
Вот такой угол зрения нужно взять и сейчас, и тогда окажется, что по крайней мере один из ранее прославленных авторов никуда и не делся: Татьяна Толстая. Между тем кто только не говорил, что она "исписалась", и вообще, не столько пишет, сколько переиздается. Верно в этих разговорах только одно: Татьяна Толстая почти отказалась от сюжетной прозы, от выдумки, от фирменной своей захватывающей фантазии. Но вот выяснилось, что ей и фантазировать не надо, ни к чему, едва ли не лишне. Она писатель прежде всего словесный, и словесное мастерство никуда от нее не ушло, и тогда окончательно стало понятно, что и раньше, и всегда она брала именно мастерством словесного построения. Ее внесюжетная проза стала доказательством от противного именно этой истины.
Ибо читать Татьяну Толстую по-прежнему интересно, это по-новому, а вернее, как раз по-старому, бесспорно. Вот последняя на этот день ее книга "Девушка в цвету". Нет ни одного сюжетного рассказа с выдуманными героями и фантастическими обстоятельствами. И это – проза, это художественная литература самого высокого разбора.
Выяснилось, что Татьяне Толстой и не надо "тем", а нужен чистый лист (экран компа) и словарь. Она как тот молодой неиссякающий Чехов, говоривший, взглянув на чернильницу: хотите, завтра будет рассказ "Чернильница"? Толстая может писать о чем угодно – хоть о рецепте супчика, хоть о чужих снах. Известно, что самое неинтересное – это чужие сны. Но она и из этого гиблого материала делает поэзию: да, да, поэзию, отнюдь не прозу, а точнее, заставляет понять, что поэзия и проза – одно: искусно организованное словесное построение. "Внешнего" материала, то есть темы, ей не нужно. Настоящий ее тур де форс – текст под названием "Пустой день". Тут она чуть ли самого Флобера не побила, мечтавшего написать книгу ни о чем. Он хотел, а она действительно написала.
Я уже наблюдал презрительно искривившиеся рты, говорящие, что она стала печатать в книгах свои фейсбучные заметки. Но попробуйте так написать, чтоб и в вашу книгу влезло. И тут вспоминается, что такой случай – почти буквально такой – уже был в русской литературе: Розанов, печатавший в книге, причем каждый раз на отдельной странице, свои бытовые бормотанья то на извозчике, то за набивкой табаку. Все сначала возмутились, а потом ахнули: оказывается, новый гений в русской литературе появился. О Розанове говорили, что у него нет мертвых, книжных слов, каждое слово полнокровное, физиологически ощутимое, что он переживает физиологию как мистику. Еще говорили о нем, что он "мистическая баба". Татьяне Толстой и эпитета не нужно: она и есть "баба", понявшая – вслед за Цветаевой, что проза женщины, чтобы не быть "женской прозой", должна быть грубой, что настоящая литература – она скорее об абортах, чем о вздохах.
Еще чеховская реминисценция. Молодой Маяковский-футурист написал статью "Два Чехова", в которой (под сильным внушением Шкловского) доказывал, что второй, настоящий, Чехов – это писатель, а не "певец сумерек", и замечательную фразу вычеканил: если у вас порвалась или затерялась книга Чехова, то вы можете читать отдельную его строчку.
Татьяна Толстая – это тот же самый случай.
Да и вообще ну их, большие темы. Опыт показывает, что лучшие времена в России – застой.
