Удивительна судьба некоторых слов, утрачивающих свой словарный смысл, становящихся символами политической и идеологической борьбы. Когда эти слова нагружены в первую очередь политическим смыслом ("классовая борьба", "пролетарская революция") – это еще куда ни шло, но в наши дни роль слов – возмутителей спокойствия досталась понятиям из совсем другой сферы, из области семейных и личных отношений.

Казалось бы, что может быть более далеким от политических баталий, чем воспитание детей и формирование гендерных ролей в семье и обществе? Сам этот вопрос, впрочем, звучит наивно – вопрос о ювенильной юстиции политизирован в России, да и, увы, во многих других странах. Первое время, сталкиваясь со страхом окружающих по отношению к вполне мирному понятию "ювенальная юстиция", я искренне считала: люди просто неверно понимают смысл термина. Мне казалось важным растолковывать: ювенальная юстиция – лишь один, весьма специфический аспект прав ребенка, касающийся судебной сферы, в первую очередь, в случаях уголовного преследования несовершеннолетних или защиты прав ребенка-потерпевшего.

В странах, где до сих пор осуждают на длительные сроки лишения свободы детей, где практикуются пытки и даже убийства осужденных, развитие ювенальной юстиции совершенно необходимо. Страшно подумать о том, что ребенок (пусть даже что-то плохое сделавший, участник кражи, драки, взлома, мало ли что бывает) попадет в полную власть тех самых полицейских, следователей, охранников, которые... Тех, кто привык пытать, бить, насиловать, запугивать на допросах "с пристрастием", тех, кто убил в Петербурге пятнадцатилетнего Илью, задержанного вовсе без причин, тех, кто забил до смерти украинского мальчика в кубанской колонии.

Ювенальная юстиция – это просто большая ответственность исполнителей и судей в делах, касающихся детей. Это – особые, более гуманные правила ведения допросов. Это особенный способ проведения судебного следствия – специально обученными судьями, стремящимися минимально травмировать юного обвиняемого, свидетеля или потерпевшего. Это применение не самых жестких карательных мер к молодым нарушителям закона, всякие учреждения скорее психолого-педагогического плана, отличающиеся от системы "исправления наказаний", которая часто лишает тех, кто внутрь нее попал, всяких шансов на будущую нормальную жизнь. Почти повсеместно распространенный запрет на применение "высшей меры" (будь то казнь или пожизненное заключение) к несовершеннолетним – тоже, если хотите, отличительная черта ювенальной юстиции.

Конечно, среди оголтелых борцов с "ювеналкой" вы не найдете откровенных сторонников убийства детей во время следствия или в форме назначенного судом наказания. Напротив – все эти ярые противники ювенальной юстиции на словах очень любят детей, они больше всего на свете хотят их правильно воспитывать и сделать счастливыми. Правда, воспитание счастливых и правильных детей означает обязательную систему родительских "поощрений и наказаний", подразумевающих домашние насилие. И вот тут – возражаю: насилие, побои, такие проверенные временем "воспитательные меры", как порка, бичевание, пытки детей голодом и холодом, запрещены не ювенальной юстицией, а запрещены законами почти каждой страны и нормами международного права. Конечно, обычно прямо не говорят о порке – говорят о том, что детей у родителей отнимут коварные ювенальщики, если только любящий родитель для пользы ненаглядного чада "поучит" его подзатыльником или ласковым шлепком. Немолодые мужчины, выступающие на YouTube от имени какой-нибудь "народной силы", обходительно именуют эти формы насилия "наши мимика и жесты", уверяя: "Для нас это святое – наказать ребенка, а нам откуда-то говорят, что этого не надо делать. Да они просто хотят нас уничтожить!"

Тут, как мне кажется, кроется истинная причина страха "уничтожения нашего святого" этой мнимой "ювеналкой", под которой на самом деле подразумевается вся концепция прав ребенка. Ведь, действительно, никто не отбирает детей – даже в странах с самым суровым контролем за возможным насилием в семье – из-за шлепков. Для того чтобы представители опеки забрали у родителей ребенка, нужны следы побоев, а этого уж "мимикой" не добьешься.

Ключевые слова тут "они нас уничтожают", уничтожают нашу власть, наши вековые привилегии старших, наши привычки управлять чужой жизнью по своей прихоти, априорную правоту родителей перед детьми всегда и во всем – без всяких правовых ограничений. Многие при этом приводят в пример свое детство, вспоминают "благодатные побои", полученные когда-то от старших, не замечая, что в основе такой аргументации лежит принцип армейской дедовщины: меня били, уж теперь и мне никто ударить не запретит.

В дискуссии о допустимости защиты прав детей в семье аргументом для многих становится неприятие "вмешательства государства в личную жизнь". Это, конечно, неприятно – любое вмешательство государства (читай: людей с погонами) в частную жизнь не может радовать. Отказаться от этого полностью можно, однако, лишь полностью искоренив преступность. Но, пока дети страдают и даже гибнут от рук взрослых, должны быть механизмы государственной защиты прав несовершеннолетних.

Тот же принцип "невмешательства в личную жизнь традиционных семей" выдвигают и борцы с "теорией гендера". Люди, с детства привыкшие к разговорам о равноправии, в ужасе шарахаются от идеи "гендерного равенства". Хотя вопрос о гендерном равенстве имеет большее отношение к взрослой жизни (основные показатели равенства тут – соразмерность оплаты труда мужчин и женщин, равное представительство гендерных групп в структурах власти, независимая роль в обществе – все это не очень касается детей), но ярые споры возникают и по вопросам детского воспитания. Введите в гугл-поиск слово "гендер" – выскочат заголовки "Гендерная теория – развращение детей!", "Гендерная теория разрушает преемственность опыта поколений", "Гендерная теория – суицидальная диверсия Запада".

В чем же видят антигендерные теоретики (почти всегда они же – борцы с ювенальной юстицией, часто даже в одних и тех же текстах и выступлениях) опасность этой диверсионной идеи? Оказывается, разговоры о гендерном равенстве ведут к утрате идентичности, а уж от этого – якобы всего один шаг до "уничтожения" ("закономерным итогом внедрения гендерной философии на Западе станет ее самоуничтожение ввиду физического вымирания") и подчинения, так как "атомизированными людьми легче управлять". Как бы дико ни звучали эти конспирологические опасения, в них мне видится объяснение самой природы страха перед зловещим "гендером". Ведь кому грозит утрата гендерной идентичности? Якобы детям, в которых воспитают представления о том, что мальчикам можно носить юбки, а девочкам – брюки, и даже – о ужас! – в некоторых детсадах девочкам позволяют собирать конструктор "лего", а мальчиков допускают в игрушечную кухню.

Очевидно, что дети всегда играют во все, если только им этого не запретить. Еще более очевидно, что девочки давно носят брюки без всякой угрозы "утраты идентичности". Раз окружающий нас мир (по крайней мере, большая его часть) далеко ушел от практики раздельного образования для девочек и мальчиков, от обязательных длинных юбок и сжигания на кострах одетых по-мужски женщин – и пока не "самоуничтожился" и даже не вполне "атомизировался", то почему именно сейчас теория гендера угрожает ему? А потому, думаю, что девочки в брюках – еще не крах власти одного пола, а вот мальчики на кухне – признание равенства, равносильное поражению.

Борьба с ювенальной юстицией и борьба с гендерным равноправием очень похожи стилистически – нагнетанием истерии по очевидно простым вопросам (ради чего используются сложные иностранные слова с запахом западной диверсии), подменой понятий (говорим "мимика" – подразумеваем побои, говорим "утрата идентичности" – имеем в виду намерение сохранить неравенство). Главное же – они едины по сути, это борьба за "традиционное" угнетение и подчинение, борьба за власть и вседозволенность, борьба против прав детей, женщин и меньшинств.

Стефания Кулаева – эксперт Антидискриминационного центра "Мемориал"