Постоянный участник программы Радио Свобода "Поверх барьеров. Американский час" музыковед Соломон Волков прилетел в Москву, чтобы представить свое исследование "Новая история Большого театра: культура и политика". Книга пока существует в виде рукописи. Руководство театра сейчас занимается поисками издателя и не сомневается, что книга станет бестселлером. Скорее всего, она сразу выйдет на двух языках, русском и английском.
Книгу Соломон Волков писал два года, но материалы к ней копились десятилетиями. Это была работа с архивами и многочисленные долгие интервью с людьми, которые имели прямое отношение к истории Большого театра, – со знаменитыми композиторами, дирижерами, режиссерами, певцами и танцовщиками.
Историю театра Соломон Волков описывает в хронологическом порядке. Правда, не с момента основания, случившегося 240 лет назад, а с того периода, когда начался расцвет Большого, то есть с царствования Николая I. В таком подходе нет ничего неожиданного, многие так поступают, ведя повествование от премьеры к премьере, попутно отдавая дань самым прославленным именам. Новаторство в другом. Сугубо театральную жизнь автор рассматривает в ее взаимоотношениях с верховной властью. Символично, что портик театра венчает государственный герб, и он выше квадриги Аполлона.
Соломон Волков признается, что его всегда интересовал именно этот аспект:
Большой театр дважды стоял перед угрозой полного исчезновения с культурной карты России
– Я убежден, что одно без другого не существует. Если говорят, что существует и должно существовать искусство вне политики, то это тоже политическое заявление. Зависимость культуры от политики я пытался проследить во всех своих книгах. В том числе, в "Истории культуры Санкт-Петербурга", в двухтомной "Истории русской культуры", которую я веду от протопопа Аввакума до Александра Солженицына, и в книге "Шостакович и Сталин: художник и царь".
Книги, которая бы рассматривала историю Большого театра с точки зрения взаимодействия искусства и политики, никогда и никем не было написано. К моему величайшему удивлению, в российском искусствоведении этот жанр вообще отсутствует. Между тем, он неплохо освоен на Западе. К примеру, там осмыслена политическая история таких культурных институций, как Гранд-опера и "Комеди Франсез".
В России до этого никогда не доходило дело. В итоге до моей работы не только не было политической истории Большого театра. Мы до сих пор не имеем политической истории ни одной брендовой российской культурной институции – ни Третьяковской галереи, ни Художественного театра и ни у кого другого. Правда, были попытки подхода к этой теме в 20-е – начале 30-х годов. Потом по понятным причинам на все попытки подобного рода было наложено вето. Это только внешне всегда декларировалась приверженность политическому взгляду на явления культуры, а на деле все ограничивалось тем, что писалась очередная традиционная история, а к началу текста пришпиливались три с половиной цитаты из речей очередного советского руководителя. Когда же в постперестроечное время появилась возможность начать писать такие политические истории, в интеллигентском сознании уже сформировалось отвращение к любой попытке политизации культурных явлений. Так что за это никто не хотел браться.
– Большой театр у всех на виду и на слуху. Узнает ли читатель вашей книги что-то принципиально новое?
– Большой театр дважды стоял перед угрозой полного исчезновения с культурной карты России. В последний раз это случилось на нашей памяти, в девяностые годы, с их специфической атмосферой. Как вспоминал об этом тогдашний директор Владимир Коконин, ему звонили криминальные авторитеты с предложением приватизировать Большой и поставить его под "крышу" братков. Существовала реальная опасность, что такое может произойти.
А первый случай относится к началу 20-х годов, когда по настоянию Владимира Ильича Ленина Большой неоднократно пытались закрыть. Сейчас об этом предпочитают не вспоминать, но в театре на стене даже был вывешен приказ о закрытии этого учреждения и о выдаче сотрудникам жалованья за два месяца. И – вон из помещения!
– Откуда, из каких источников вы об этом узнали?
– В чем тут парадокс? Основные факты известны, они все на виду. Все как в известном рассказе Конан Дойля о Шерлоке Холмсе, где злоумышленник прячет заветный документ прямо на столе в шкатулке. Именно поэтому все, кто пытался искать этот документ, проходили мимо. Потому что не может секретный документ лежать на поверхности. В случае с Большим театром, как и в случае со многими другими культурными институциями, это именно так и есть. Большинство документов опубликовано. Не хватало только внимательного взгляда на них и попытки их сопоставить, объединить и выстроить в какой-то единый нарратив. Это то, что я пытался сделать в этой книге.
Так вот, Ленин среди самых главных своих задач видел закрытие Большого театра. Уже будучи тяжело больным, уже мало, как говорится, что соображая, он дважды вызывал человека, которому он поручил выполнить эту задачу, для конфиденциальных аудиенций. Количество усилий, которые Владимир Ильич вложил в это дело, до сих пор не было суммировано.
Про Калинина мы можем сейчас, обладая недоступными прежде материалами, сказать, да, он любил Большой театр. В частности, он очень любил балерин. Про Сталина даже этого мы сказать не можем
Документальных свидетельств, с этим связанных, очень много. Борьба между теми, кто был за закрытие Большого театра и против этого, велась ожесточенно в течение нескольких лет. Это происходило на самом верху: в Политбюро и в других высших советских учреждениях. И каждое заседание документировалось. Но почему исследователи пропускали такие вещи? Вероятно, потому что это все окутывалось в такой непроходимый бюрократический язык. Никто на заседаниях Политбюро не говорил напрямую, что следует закрыть Большой. Или – нет, я не допущу, чтобы Ленин закрыл Большой. В документе – лишь результаты голосования по вопросу о продлении полномочий товарищу Колегаеву, то есть тому самому человеку, которого Ленин наделил диктаторскими полномочиями для того, чтобы закрыть театр. Что означает этот фантастический документ? То, что решалась судьба театра, ведь Андрей Колегаев пытался до самого последнего момента его закрыть. Вообще, это очень любопытная персона. Колегаев на тот момент – бывший левый эсер, министр в первом ленинском правительстве. Ленин по каким-то своим персональным причинам ему, очевидно, доверял, если он его выбрал для такой необычной миссии.
На том заседании за продление полномочий Колегаеву голосуют Ленин (который пересылает свой голос через секретаря, он уже не в состоянии посещать заседания Политбюро), Троцкий и Каменев. А против голосуют два человека – Сталин и Калинин. Про Калинина мы можем сейчас, обладая недоступными прежде материалами, сказать, да, он любил Большой театр. В частности, он очень любил балерин. Про Сталина даже этого мы сказать не можем. Конечно, существует большое количество бульварной литературы о связях Сталина с Давыдовой или какими-то другими певицами или балеринами Большого, но документально на сегодняшний момент мы не имеем никаких подтверждений того, что у Сталина были романы, связанные с Большим театром. Так что дело не в личных пристрастиях.
Для Геббельса Эйзенштейн был евреем. Притом что Геббельс упрекал своих немецких кинематографистов, почему они не создадут своего нацистского "Броненосца Потемкина". Для Сталина Эйзенштейн был выкрестом
Сталин, что интересно, играл с Лениным в сложную, запутанную, изнурительную бюрократическую борьбу. Ленин говорил – закрыть, а Сталин ему отвечал не напрямую, а через посредство того же Калинина – давайте еще одну комиссию создадим и обсудим еще раз этот вопрос. Сталин как генсек, в прямые функции которого входило обслуживание умирающего Ленина (врачи, лекарства, снабжение), знал лучше любого другого человека, сколько Владимиру Ильичу осталось жить. У него эта информация была на руках. И он затягивал решение вопроса до того момента, пока Ленин не ушел от нас, и вопрос был решен естественным путем.
Большой театр является государственной и имперской институцией, которая во времена, скажем, Сталина напрямую отражала в очень непосредственной форме пропагандистские устремления руководства. Мгновенно все реализовывалось. К примеру, Сталин заключал с Гитлером печально известный договор о ненападении, и немедленно, после длиннейшего перерыва, по его персональному решению принималась к постановке "Валькирия" Вагнера.
При этом за действиями этого коварного и чрезвычайно хитрого человека очень любопытно наблюдать. Сталин всегда умудрялся показать некоторый кукиш в кармане в самых серьезных своих решениях. Вот он принимает решение о постановке "Валькирии". Это дружественный жест в отношении Гитлера. Постановщиком назначает Эйзенштейна. Для Геббельса Эйзенштейн был евреем. Притом что Геббельс упрекал своих немецких кинематографистов, почему они не создадут своего нацистского "Броненосца Потемкина". Но для Сталина Эйзенштейн был выкрестом. Так что – сошло. Зато когда Эйзенштейн попросил, чтобы художником постановки был Тышлер, а дирижером Самосуд, тогда ни Тышлеру, ни Самосуду этого уже не дозволили.
Как бы то ни было, для меня это убедительный пример взаимодействия театра с властью и использование культуры как орудия пропаганды и воздействия на массы, – говорит Соломон Волков.
