В 2011 году, в разгар протестов на Болотной и движения "белоленточников", жительница Лондона Елена Михайловская и москвичка Маргарита Новикова создали интерактивный документальный интернет-проект ПУТЧЁSELF. Они задались целью выяснить, как могла за три дня развалиться огромная страна – СССР – и почему это событие растворилось в памяти народной. Елена и Маргарита стали коллекционировать устные личные истории об августовском путче 1991 года.
Авторы проекта обращались к своим собеседникам с простыми вопросами: что вы делали с 19 по 21 августа 1991 года? Как узнали о перевороте? Как отреагировали? Что происходило вокруг вас? Елена Михайловская и Маргарита Новикова рассказали Радио Свобода о том, как создавался сайт.
Елена Михайловская: В апреле 2011 года мы с Ритой встретились в Амстердаме, обсудили проект, придумали название: ПУТЧЁSELF – потому что на первой стадии решили ввести фидбэк, интерактивность, вовлечь людей. Не я хожу, вымучиваю из них истории, а они сами что-то приносят. И Рита начала первая записывать истории в Москве.
Маргарита Новикова: Первые двое были Анатолий Осмоловский и Дмитрий Гутов, художники. Снимала "пальцем", такая у меня была небольшая камера, которой я пользовалась для моих упражнений по видеоарту. Картинку она давала терпимую, а звук, как выяснилось, практически не записывала. Первый выход в свет состоялся в 2012 году на "Выставке памяти" в "Артплее". Среди наших героев уже тогда была девушка, которая рассказала, как ее друзья-пионервожатые попросили ее приехать в лагерь, взять детей, которые были не из Москвы, и повезти в Москву на экскурсию, показать им город как раз 19 августа. И она рассказывает, как они попали в колонну танков, как восхищались дети, потому что такого никогда не видели, как переживали они, потому что такое уже по телевизору видели в Вильнюсе и Тбилиси. А среди гостей был мой приятель из "Коммерсанта", журналист Халиль Аминов, который вдруг подбегает и кричит: "Запишите меня, я был пионером, только не в этом лагере, а в другом!" И таких реакций было очень много.
Елена Михайловская: Это момент личного участия. Люди не хотят рассказывать в интернет, "в никуда". В определенный момент я подумала, что мы занимаемся психоанализом. Наши участники были почти на кушетке. Было ощущение, что у нас какая-то связь возникает, даже если мы вдвоем записывали, в одной комнате. Но это не сработало в интернете, хотя у нас давно есть такая опция, где можно записать себя, имея ютьюб-аккаунт и веб-камеру, но ею никто не воспользовался.
Маргарита Новикова: Никто и никогда. Она появилась у нас не сразу, и даже когда мы на следующих презентациях мы о ней говорили, и нам отвечали: "У-у-у, здорово, я попробую!" – ни разу этого не произошло.
– Вы записывали всех, кто готов был вам что-то рассказать?
Елена Михайловская: Мы сначала смотрели на географию. Соответственно, первыми были непосредственные участники в Москве, потом нам захотелось узнать, а что же в Питере, поскольку там тоже были митинги, потом случайно вышли на историю Владимира Рыжкова.
Маргарита Новикова: Оказалось, что он был в Барнауле, там собрал митинг, и тогда мы начали спрашивать, а кто где еще был, то есть расширять географию.
Елена Михайловская: И оказалось, что взгляд совершенно разный. Например, музыкант Сергей Летов был в Италии, в Помпеях, в турне с итальянским театром. И там он видел это только глазами CNN по телевидению. Он сказал, что это действительно выглядело как военное действие, показывали ночь, костры, танки, бронетранспортеры. А когда приехал, со слов очевидцев все было по-другому.
Маргарита Новикова: Первая латвийская история у нас от Виктора Шендеровича, который проводил каникулы где-то на взморье, а 19 августа сменил базу отдыха и переехал в Юрмалу. И там у него произошел смешной диалог с дамой, которая его заселяла. Она начала ему сопереживать, мол, там у вас переворот, а он не понял, поскольку еще не слушал радио. Потом он сидел на пляже и видел, как вертолет летает и разбрасывает листовки, он считал, что его некий советский "полкан" запустил для устрашения. И тут он еще узнал, что расстреляли какого-то паренька, который в какой-то санаторий на грузовике еду вез и не остановился на посту по команде какого-то другого паренька в погонах.
Елена Михайловская: По-моему, ключевой момент в его латвийской истории состоял в том, что женщина сказала: у вас переворот. Она уже отделилась.
Маргарита Новикова: Позже у нас появилась история Карины Петерсоне. Она ехала из отпуска и смотрела сон, как она пришла из отпуска, возвращается в свой кабинет помощницы Горбунова, который руководил государством в тот момент, и видит на своем месте начальника КГБ с такой-то фамилией, который ей говорит, что вы тут больше не работаете, все изменилось. Тут она просыпается, идет на работу, и дальше разворачиваются некоторые события, о которых она и рассказывает.
– Наверное, за все это время личные воспоминания обросли некими конструктами?
Елена Михайловская: Очистить рассказы от них было трудно. Например, в 2011-м была "арабская весна", и многие рисовали параллели с этим событием, а потом перестройка и 90-е стояли просто стеной. Личное отношение, очень личное, к Горбачеву и Ельцину, хорошее или плохое, хотя чаще плохое. И тогда мы просто спрашивали: а вы утром 19-го кофе пили или чай? И они тогда начинали вспоминать себя. Вам папа позвонил, вы по радио это слышали или по телевизору? Кто вам сказал? Как вы отреагировали? Почему я сравнила это с психоанализом: действительно надо было снять вот эту "капусту" чужих мнений, радио, телевизора, чужих нарративов, которые уже заложены. И они уходили. И практически у 95% был какой-то эмоциональный отклик на обсуждение. Некоторые прятались за сложенными на груди руками, смехом. Уже иронизировали.
Солдаты к нему приходили и спрашивали: ну а как ты думаешь, при новой власти жрать-то будут давать?
Маргарита Новикова: Но мы хотели услышать не их отношение, их оценку, а записать именно факты: что было именно с этим человеком, куда он пошел, что он увидел своими глазами, услышал своими ушами. Например, у нас чудом появилась роженица. К той самой пионервожатой, которая возила детей в Москву, вскоре после интервью пришел наниматься на работу молодой парень. Она смотрит на дату его рождения, 19 августа 1991 года, и говорит: ой, а нам ваша мама нужна! Так прониклась нашим проектом. А его мама -– простая советская женщина, инженер, работала на Гознаке, как тогда, так и на тот момент, как мы ее записывали в 2011 году. У нее вся история про еду. Она помнит, как ее повезли на каталке, и она смотрела на бронетранспортеры, которые под окном шли, волновалась. Но больше всего она волновалась, а что же поедят ее старший сын и муж и зачем вообще поперлись ее навещать в роддоме. Сидели бы дома, опасно. Мы с ней разговаривали, наверное, больше часа, и все разговоры были про то, как с едой в то время было плохо. Она практически вспомнила, что она им приготовила, когда уезжала в роддом.
– Многие говорили про еду?
Елена Михайловская: Да, это ключевое слово номер один или номер два. Меня это удивило. Вот, например, Ася, женщина, которая тоже была в положении, у нее дочь родилась, примерно когда юридически распался Советский Союз, а не когда фактически. Рассказывает: "Стою в очереди за сыром, впереди меня Элем Климов, и я думаю: надо у него его спросить, может быть, он понимает, что происходит". Но они все, и именитый режиссер, и она, стоят в очереди за сыром, и она взяла эту головку…
Маргарита Новикова: И радовалась, что ей удалось много взять, она нарезала много бутербродов, и ее муж пошел к Белому дому, он ходил каждую ночь, а она снаряжала его термосом, бутербродами. И вот у нее была большая добыча и большая радость, что она принесла пользу демократии. А один из московских музыкальных журналистов в то время служил в Советской армии в Подмосковье. Он там считался самым продвинутым в части, потому что многие были деревенские и из Средней Азии. И солдаты к нему приходили и спрашивали: ну а как ты думаешь, при новой власти жрать-то будут давать? И точно о том же беспокоилась тройка рабочих. Они на видео втроем сидят на лавочке, потому что по одному сниматься побоялись. Один из них под Саранском работал на заводе, не помню… ну, допустим, было два завода, один производил консервы, а другой алкоголь, и они обменивались продукцией по бартеру, а он был водитель, который этот бартер туда-сюда возил. Потом кто-то это обменивал еще на сигареты. И они беспокоились: а вдруг еще хуже станет? Но возлагали и надежды на новую власть: а вдруг получше станет с питанием? Все-таки страна была голодная, наверное.
Как в абсурдном фильме, на нас валится все, что угодно
А солдаты с мороженым на танках? Этот образ у нас прошел через несколько интервью. Их согнали в Москву, а полевую кухню не подогнали, и один из наших героев вспоминает, как он покупает солдатам мороженое, а политик и политолог Кагарлицкий был в то время в Финляндии с сынишкой, и первым делом они увидели по телевизору, как какие-то люди кормят солдат мороженым. А тот парень, который кормил, вспоминает, что это был "Баскин Роббинс" в гостинице "Москва" около Кремля, то есть еще был Советский Союз, но уже и "Баскин Роббинс", круто, и они покупали его с друзьями и таскали солдатам, чтобы они не такие злые были. А пятилетний сынишка Кагарлицкого кричал: папа, как здорово, я тоже хочу сидеть на броне и есть мороженое.
– Не было впечатления травмы, которая потом вытеснялась?
Подумали: вот мы сейчас затянем пояса, а потом у нас будет настоящая свободная Россия
Елена Михайловская: Да, конечно, это была травма, судя по языку тела рассказчиков. Поскольку это событие не нашло потом ответа в обществе, не сто разных мнений, а одного, с которым все решили жить. Было же много революций в Восточной Европе, в том числе и достаточно варварская революция в Румынии, когда убили Чаушеску, с этим же тоже надо как-то жить. Но там пришли к одному ответу. А у нас нелинейный нарратив, и, как в абсурдном фильме, на нас валится все, что угодно. Официальный нарратив невменяем, и у наших респондентов нет ответа. И мы спрашивали у них только личные факты. Мы стали делать это таким образом, поскольку сами были потеряны. Это же было что-то огромное, но почему оно ни во что не вылилось? Поменялся режим, но что-то фундаментальное не поменялось. Но у нас есть кое-какие соображения.
– Почему вдруг вы решили завершить проект, который вели пять лет?
Маргарита Новикова: Мы нашли ответ на тот вопрос, ради которого его затевали. Когда мы начинали записи устных историй, я искренне сопереживала людям, которые ходили к баррикадам. Я им очень завидовала, потому что как раз в эти три дня привезла с дачи в Москву маленького ребенка и просидела дома. Его забрали 22-го, и я тогда побежала туда, где сносили памятник Дзержинскому. В эти дни, 22 августа, я кроме прочего ходила в американское посольство, потому что в январе выиграла "гринкарту". Я пришла и сказала: ребята, большое спасибо, я очень польщена, но у нас теперь круче, у нас свобода. Я была абсолютно искренна! Сказала: спасибо, я как-нибудь в другой раз, а сейчас лучше вы к нам, у нас теперь такое начинается, мы заживем! Мне пожали руку, и мы расстались навсегда. И я была не одна! У той самой нашей героини, которая добыла сыр, с мужем были готовы документы, они собирались ехать рожать ребенка в Израиль и остаться там навсегда. Не уехали, подумали, вот мы сейчас затянем пояса, а потом у нас будет настоящая свободная Россия.
Когда я была пионеркой, информации из-за железного занавеса мы получали мало, но откуда-то мне было известно, что дети в Америке искренне поют гимн, гордятся страной. И во мне после 12 лет копилась зависть к детям, а потом и молодым людям других стран, которые живут не "в коме", а какой-то нормальной, адекватной жизнью, уважают других людей, которые принимают решения, и согласно этим решениям строят жизнь. И вдруг у нас на броневик вылезает какой-то храбрый парень, который этим коммунякам, которые бряцают оружием и нагнали танков, говорит: вы никто. Я была влюблена в этого мужчину! И мое чувство, как выяснилось, разделяла масса людей! Проблема в том, что не надо влюбляться во власть. Ты храбрый парень, спасибо, ты выполнил свою миссию, собрал этих людей, а теперь изволь, отчитайся, каждый твой шаг надо контролировать. В этом и ответ: любви к власти быть не может. Если она есть, мы имеем что имеем.
– Сколько людей вам говорили, что они влюблены в Ельцина?
Маргарита Новикова: Многие! Это прозвучало либо прямым текстом, либо косвенно вытекало из состояния эйфории, веры в будущее, потому что кто-то появился храбрый.
Елена Михайловская: Веры не в себя, потому что у всех и каждого теперь есть задача, не "мы наладим", а "он наладит". И все пошло опять по той же дороге. Еще мы заметили, что наши соотечественники очень любят говорить "мы". Среди этого "мы" "я" затеряно напрочь.
– "Мы" – это нация или семья, что за общность?
Елена Михайловская: Я и кто-то еще. Как будто им страшно оказаться один на один с самим собой.
– То есть личная ответственность за происходящее снимается полностью?
Маргарита Новикова: Да, именно поэтому возлагается такая любовная ответственность на власть.
Елена Михайловская: Но мы заставили людей подумать, кто такой "я" и что "я" делал, и как "я" за это ответственен, хотя бы во время интервью и пару дней после, пока они опять не нырнули в "мы".
