Тамара Ляленкова: Сегодня у нас открытый урок по роману А.Пушкина "Евгений Онегин" в постановке режиссера Дмитрия Крымова "Своими словами". Спектакль в московском театре "Школа драматического искусства" посмотрели, как и рассчитывал режиссер, школьники, а в нашем случае ученики лицея № 1525 Мария Колоденко, Анастасия Маховская, Валерия Мегриш и преподаватели литературы Евгения Абелюк, Светлана Дульская, Дмитрий Михайловский и Татьяна Левченко.
Хочу поделить программу на две части, потому что первый вопрос мой девочкам. Как изменилось ваше отношение, может быть, понимание к тексту романа в стихах после того, как вы посмотрели этот спектакль.
Мария Колоденко: Пожалуй, в спектакле было много очень много забавных моментов. И он позволил нам открыть их для себя, и в книге мы их заметили. А при прочтении мы не обратили на них такое внимания, а о них как раз говорили в спектакле.
Валерия Мегриш: Мне кажется, что спектакль, лично для меня, открыл очень много нового. Особенно в середине спектакля там рассказывали про такой эффект как эффект оборачивания. И когда при последующем перечитывании книги, я это для себя заметила.
Тамара Ляленкова: Вы смогли вычитать у Пушкина то, что придумал, как мне показалось, Дмитрий Крымов?
Валерия Мегриш: Я думаю, что я смогла заметить, да.
Анастасия Маховская: Лично для меня этот спектакль изменил отношение и взгляд к жизни, потому что он меня заставил задуматься о многих вещах, например, о таких как ценить своих близких, своих родных, ценит каждое мгновение, проведенное с ними. Потому что, как мы знаем, Евгений Онегин не ценил вовсе тех моментов, когда он проводил с Татьяной. Наверное, это и явилось самой большой ошибкой в его жизни.
Тамара Ляленкова: Евгения, то, что сказали девочки, для вас неожиданность? Мне немножко странно кажется.
Евгения Абелюк: В общем - да. Потому что мое отношение к роману "Евгений Онегин" спектакль, конечно, не изменил. Мне интересно, что у Пушкина потом вычитывали то, что действительно придумал Дмитрий Крымов. Это как раз то, что меня очень заинтересовало. Потому что спектакль, с одной стороны, такой буффонный, цирковой, очень театральный, подчеркнуто смешной. А с другой стороны, когда вдруг какие-то такие интонационные регистры переключаются, и он оказывается философским. И вот этот эффект, о котором девочки сказали, эффект оборачивания, наверное, его надо как-то расшифровать. Речь идет о том, что человек или оборачивается на свое прошлое и делает какой-то вывод для себя, или не оборачивается. Вот то, что обыграл Крымов, а потом было замечено в тексте. Наверное, можно так посмотреть.
Тамара Ляленкова: Да, потому что конец романа Пушкина, действительно, такой. Можно туда что-то привнести свое. Вообще, мне кажется, что "Евгений Онегин" - это такой роман из школьной программы один из самых, как мне кажется, домашних, теплый, понятный…
Евгения Абелюк: Как раз очень непонятный. Столько незнакомых имен, столько реалий непонятных.
Тамара Ляленкова: Ну, вот Дмитрий Крымов привнес туда еще людей совсем сторонних. Это тоже такой вопрос - почему Пушкин может быть популярен в разных культурах.
(Фрагмент спектакля). Тут есть такая важная вещь, что и Пушкин театр любил и писал про него, Крымов обычно тоже предъявляет какие-то специальные такие обозначения, условности, которые говорят, что вот, ребята, вы в театре, и к этому надо относиться.
Скажите мне, девочки, вас не покоробило такое отношение к классике, потому что "Евгений Онегин" классика из классики, в интерпретации режиссера?
Мария Колоденко: Как раз мне так не показалось. Я не почувствовала никакой критики со стороны. Мне это показалось это очень интересным решением режиссера - поставить именно в таком жанре. Потому что складывалось ощущение лично у меня, что я смотрю какое-то домашнее кино. И мне стало очень приятно.
Тамара Ляленкова: Какие-то, может быть, всплывали периоды из пушкинского романа? Сам стих возникал из этого?
Валерия Мегриш: Наверное - да. Потому что сами актеры подчеркивали какие-то основные моменты, т. е. какие-то фразы появлялись.
Тамара Ляленкова: Даже более того, такой неправильный русский язык еще плюс ко всему. Тут еще такая игра есть. Маша, как вы отнеслись к такому обращению с классиком?
Мария Колоденко: Не знаю, мне, вообще очень понравилось, все было так неожиданно. Ведь чтобы зайти в зал, где проходил спектакль, мы проходили мимо гримерок, где готовились артисты. Мы спорили, кто же будет Онегиным. Там было два актера. И мы все не могли решить, кто же будет главным героем. А главным героем оказалось яблоко. В начале одной девушке из зала вручили яблоко и сказали - это Онегин, а в конце Онегиным оказался мужчина, приглашенный из зала. И это шокировало и очень обрадовало. Это превзошло все наши ожидания. Когда мы смотрели спектакль, нам не хотелось, чтобы он заканчивался. Нам хотелось смотреть и удивляться, как же люди могут интерпретировать какие-то классические тексты.
Валерия Мегриш: Я была очень удивлена, как подается спектакль. Мне хотелось смотреть дальше. Мне было очень интересно, как же режиссер изобразит разные сцены, с чем параллель он проведет еще. Мне было очень интересно.
Тамара Ляленкова: Мне любопытно, возникал ли какой-то стихотворный текст, авторский пушкинский в процессе того, как вы смотрели? Или это для вас был сюжет, который перенесен в театральное пространство?
Валерия Мегриш: Для меня, я думаю, все-таки это был какой-то сюжет.
Мария Колоденко: Нет, мне кажется, вот для меня совсем нет. Здесь не было какого-то сюжета. Это был смысл. Режиссер показал смысл спектакля, а не его сюжет. Мне совсем не требовалось, чтобы события шли последовательно как в книге. Это было так, как это должно было быть.
Тамара Ляленкова: Евгения, правильно или неправильно смотреть этот спектакль и после него рассуждать именно о романе, о произведении?
Евгения Абелюк: Мне кажется, что очень правильно. По-моему, не просто интересно, а интересно в связи с романом. Потому что для меня, скажем, у Пушкина в романе, в его прозе, в "Повестях Белкина", прежде всего, дороги ирония и игра, игра с читателем, а здесь игра со зрителем. По-моему, это очень по-пушкински. И, на самом деле, во многих постановках "Евгений Онегин" очень часто на сцене появляется. И сейчас у нас не на одной сцене даже московской он существует. И в разных постановках эту игру как раз подчеркивает. Я очень хорошо помню спектакль Юрия Петровича Любимова "Евгений Онегин", куда я ходила много-много раз, потому что его любила. И там тоже с каждой сценой играли совершенно не так. И там вроде бы от романа оставалось больше, хотя много звучало текста, но это тоже каждый раз была игра. И какая-нибудь футболка на актере было написано "I love Pushkin", она тоже вроде бы непозволительна, с точки зрения классики, а это было здорово, это было по-пушкински. Мне все время казалось, что Пушкин бы одобрил.
Тамара Ляленкова: В таком случае, на уроке придется обсуждать какие-то смыслы, заложенные Пушкиным, а не форму, в которую он это все облек.
Евгения Абелюк: Я воспринимал, наверное, как учитель и как филолог этот спектакль. Он не просто воспроизводит роман и, вообще, почти его не воспроизводит, а он показывает, на самом деле, как мы можем роман читать. И то, что с самого начала появляются куклы, которые должны играть, представлять детей, пришедших на спектакль, и родителей этих детей, которые вдруг превращаются или в исследователей, или в комментаторов, или в любителей Пушкина, тем более, они не очень-то хорошо знают русский язык, русскую культуру, а каждый представляет свою культуру - это все как раз из этой сферы. Речь идет о том, а как, вообще, мы сегодня читаем Пушкина? Ведь совсем, наверное, не так, как он был задуман. Мне кажется, такая модель культуры, модель чтения.
Тамара Ляленкова: Эта метафоричность в спектакле тоже есть. (Фрагмент спектакля). Девочки, вы как-то себя соотносили с Татьяной, когда читали текст, в романе и в спектакле? Понятно, что образ такой классический не только в литературе, но и в жизни.
Мария Колоденко: Даже не знаю. Мне кажется, она такая необычная, особенно в спектакле. Такое резкое преображение мы видели сейчас. Наверное, в спектакле мы думали, что, может быть, мы похожи на нее, может быть, мы тоже можем так преображаться, но в книге, пожалуй, нет. Я думаю, что слишком уж далеко для нас такая жизнь.
Тамара Ляленкова: А мне казалось, что ничего особенного. Ну, да, есть такое глубокое переживание. Вы тоже считаете, что это необычный персонаж Татьяна?
Валерия Мегриш: Лично для меня Татьяна у Пушкина и Татьяна в самом спектакле как-то по-другому ассоциировалась именно в самой книге. Я бы скорее себя соотносила с Татьяной, которая в спектакле. Она мне представляется более наивной девушкой, очень юной. Татьяна в книге представлялась более мудрой, взрослой девушкой. Поэтому был очень резкий контраст между Татьяной в книге и Татьяной в спектакле.
Мария Колоденко: Мне кажется, нам чужды такие переживания как у Татьяны.
Тамара Ляленкова: Боже мой! Первая влюбленность, любовь!
Анастасия Маховская: Лично для меня Татьяна, которая в спектакле, показалась какой-то девушкой, которая была как не от мира сего. Она вела себя не так, как все русские девушки того времени.
Тамара Ляленкова: Она вела себя так, как…
Анастасия Маховская: …как маленькие дети. Лично для меня она показалась более живой, более настоящей.
Тамара Ляленкова: Евгения, как так получилось, что образ Татьяны такой совершенно не близкий для современных девушек. Может быть, контекст самого романа, где действительно, много каких-то непонятных предметов, слов, которые теперь не употребляются, создают такую обстановку, в которой она живет, делают ее какой-то особенной.
Евгения Абелюк: Честно говоря, для меня тоже совершенно загадочно и, я бы сказала, какое-то такое открытие. Я думаю, что когда мы читали, мы же вместе читали этот роман, мы обращали внимание на то, что называется лирическими отступлениями. Мы как-то комментировали, пытались понять. Все говорят, когда читаешь, хочется уйти от голого сюжета, от восприятия этого сюжета как от житейской истории. Может быть, чрезмерно. Может быть, слишком филологическое у нас было такое чтение. Во всяком случае, я помню, когда я читала этот роман, конечно, у меня были какие-то свои переживания.
Тамара Ляленкова: Да, сопереживания совершенно понятными казались.
Евгения Абелюк: В каком-то смысле поведение Татьяны казалось даже образцом, но не принятым. Во всяком случае, в то время, когда я росла, еще было не принято так себя вести, как она себя повела с Онегиным. Но та прямота, та открытость, та смелость, с которой она написала это письмо и разговаривала с Онегиным, мне тогда казалось - ах! Правильно, так и нужно!
Тамара Ляленкова: И это как раз выглядело бы более современно. Сейчас можно себе такое позволить, допустим, условно говоря. Девушка может каким-то образом показать свои чувства, а в то время это было…
Евгения Абелюк: Да, в то время это казалось слишком смело, но хорошо, по-моему.
Тамара Ляленкова: Видите, сейчас это не вызывает отклика. А что с Онегиным? Давайте попробуем разобраться, что с Онегиным? Маша, на ваш взгляд, Онегин, который в романе, вам понятный или не понятный персонаж?
Мария Колоденко: Да, скорее Онегин нам более понятен, чем Татьяна. Мне кажется, что сейчас есть много таких Онегиных. Можно поделить мир на Онегиных, Ленских и еще какой-то третий, средний тип. И такие люди как Онегин сейчас есть, а таких как Татьяна - нет. Потому что, может быть, сейчас люди и показывают свои чувства очень ярко, но, возможно, они не так искренни как у Татьяны.
Тамара Ляленкова: Настя, ваше отношение к Онегину. В принципе, такой герой романа на все времена?
Анастасия Маховская: Да. Мне он представлялся интересным персонажем как раз по его натуре. Ленский у меня как раз не вызывал никакого интереса. Потому что всегда отрицательные персонажи больше внимания привлекают, особенно у женской аудитории, нежели какие-то положительные герои. Я воспринимала его как человека, который отличается от толпы. Он ведет себя свободно, легко.
Валерия Мегриш: Для меня Онегин какой-то независимый персонаж. Мне, если честно, даже было немного странно. Я очень сопереживала Татьяне, если честно. Я соотносила ее как-то с собой, но все равно я сопереживала, потому что Онегин к ней никак не относился. Ему было все равно, но Татьяна очень бурно переживала в себе. Наверное, только это качество Татьяны я могу сравнить с собой.
Тамара Ляленкова: Евгения, то, что в спектакле Онегин был взят из зала, обозначен яблоком в начале и потом приглашен в спектакль как человек со стороны. Как вам кажется, это подтверждение того, что он не такой как все, извне?
Евгения Абелюк: Мне кажется, тут другое. Ведь не только Онегин взят из зала. Из зала вытащены были на сцену дети - кто-то пальчик отморозил, кто лед резал своими коньками. Жучку мы должны были себе при этом представить. Такой интерактивный спектакль. Но, с другой стороны, Пушкин постоянно с читателем разговаривает. Для своего времени это очень интерактивный роман. Пушкин был не первым в таком роде, но у него это очень ярко. В русской литературе, я думаю, все-таки первый. А почему тогда со зрителем не поиграть. Игра, момент игры очень важен. Если можно так апеллировать к читателю, почему нельзя к зрителю.
Тамара Ляленкова: Хочу напомнить, что Дмитрий Крымов задумывал этот спектакль и еще несколько постановок как раз для школьников и, может быть, для педагогов. Вы готовы были участвовать в этой игре? Кто-то из вас конфету от умирающего Пушкина получил в конце спектакля?
Анастасия Маховская: Да.
Валерия Мегриш: Да.
Мария Колоденко: Мне не досталась, я руку пожала.
Тамара Ляленкова: Это вас включает в сопереживание тому, что происходит или просто выводит из какого-то статичного состояния, когда вы просто сидите как зрители и наблюдаете, когда вам специально показывают, что это театр, но театр, который происходит сейчас у вас на виду. Это известный прием Дмитрия Крымова, который заставляет зрителя из мягкого бархатного кресла как-то выпадать и сидеть на неудобной табуретке.
Мария Колоденко: Мне кажется, что спектакль получается сразу такой живой. Люди из зала катались на коньках по сцене, делали вид, что катались на коньках. Это создает атмосферу уюта, и спектакль становится легче смотреть. Мы его лучше понимаем. А у Пушкина в "Евгении Онегине" как бы мысли путаются. Он не пишет что-то конкретно и четко, а у него есть отступления, он начинает говорить о чем-то другом. Пушкин пишет очень запутанно.
Валерия Мегриш: Если мы в обычный театр приходим и смотрим, что нам показывают актеры, а тут было некоторое общение актеров и зрителей. И мне это очень понравилось. Это позволило мне более включиться в сам процесс. Мне было интересней. Я думаю, что это очень хороший прием.
Тамара Ляленкова: О чем вы думали, когда смотрели этот спектакль?
Анастасия Маховская: Эта форма в виде диалога - это очень интересный прием. Это заставляло нас почувствовать себя актерами. Я чувствовала, что я здесь, я внутри этого, я тоже какая-то маленькая частичка этого действия. Это было очень интересно.
Тамара Ляленкова: Да, таким образом, можно попасть и в ткань романа, через это туда войти. Был ли какой-то фрагмент, момент для вас очень важный, когда вы что-то такое поняли, что-то щелкнуло для себя?
Мария Колоденко: Когда нам в начале спектакля раздали бантики для девушек и бабочки для мужчин, мы немножко подготовились к тому, что сейчас будет. Мы увидели декорации прямо на сцене, которые во время спектакля раскрывали. Мы видели что-то новое и новое, хотя сначала мы этого не замечали. Как-то с самого начала мы подготовились к тому, что мы увидим. Поэтому, возможно, ничто не успело шокировать нас.
Анастасия Маховская: Я уже поняла, что что-то пойдет не так.
Тамара Ляленкова: Очень хороший педагогический прием, когда есть ощущение, что что-то сейчас на уроке пойдет не так.
Тамара Ляленкова: Валерия, вы сказали, что вам фрагмент с оборачиванием показался важным?
Валерия Мегриш: На самом деле, меня немного шокировало. Во-первых, само помещение, где разворачивались действия, сама сцена была отличной от других. Я таких спектаклей еще не видела. Поэтому я была немножечко озадачена. А потом, я даже немножко не поняла этот момент, когда начали рассказывать об устройстве театра. Я думала, что будет все четко по произведению, а там были отступления от произведения. Все было не точно по сюжету, а разбирались какие-то отдельные фрагменты. И вот это меня немножечко ошарашило.
(Фрагмент спектакля)
Тамара Ляленкова: Во второй части программы мы поменяли расположение в студии - это преподаватели литературы и магистранты в прошлом или в нынешнем. Магистранты посмотрели не просто так спектакль, а с прицелом что-то про это подумать и, возможно, как-то использовать потом в работе с учениками. Татьяна, ваши впечатления от спектакля. Насколько это интересно для вас как учителя и дает вам какую-то новую оптику и инструменты для работы с детьми? Вы, я так понимаю, с первого по последний класс?
Татьяна Левченко: Дело в том, что я как раз не учитель, а я работаю в театральной мастерской с детьми. И это с 1-го по 11-й класс дети. Поэтому я смотрю на это немножко другими глазами. И первая моя мысль была, что как же это блистательно поставлено и насколько жаль, что я не могу сделать это в школе. В школе, на мой взгляд, поставить такой спектакль нельзя, невозможно. Любое отхождение от какого-то канона классического – это достаточно сложный процесс. Потому что когда мы ставили и успешно ставили с детьми спектакль по поэзии "Серебряного века", где были и 11-классники, и 1-й, и 2-й, и 3-й класс, это было возмущение! Как дети в таком маленьком возрасте, 7-8-летние, могут понять поэзию "Серебряного века"?! Как они вообще произносят эти стихи – "Бессоница, Гомер, тугие паруса".
Евгения Абелюк: Возмущение родителей?
Татьяна Левченко: Это были и родители, это были и педагоги. Для меня это был мой первый опыт, который я прожила в школе. И я поняла, что существуют какие-то каноны.
Тамара Ляленкова: Но здесь же "Евгений Онегин", которого проходят в 9 классе. Принято водить детей на спектакли по литературе, чтобы они как-то легче воспринимали текст.
Татьяна Левченко: Дело в том, что спектакль – это способ прочтения. Речь идет не о том, то это русский ребенок воспринимает этот текст. Перед нами дети, которых привели иностранцы. И это так, как воспринимают русскую культуру в другом обществе, другие люди, а мы участвуем в этом. Это как бы предспектакль, на мой взгляд. Детей привели на спектакль "Евгений Онегин", детей нерусских, для которых "Евгений Онегин" не вошел в плоть и кровь. И им рассказывается до.
Тамара Ляленкова: То есть это пересказ, перевод культурный, условно говоря?
Татьяна Левченко: Да, конечно. Для меня это было то, что рассказывается до спектакля, чтобы было потом понятно.
Тамара Ляленкова: А вам не кажется, что это правильный такой ход, потому что тот текст, который есть, он требует очень много объяснений. Русский текст "Евгения Онегина", который есть, для современного подростка требует достаточно много разъяснений.
Татьяна Левченко: Конечно. Он требует для русского подростка – конечно.
Евгения Абелюк: Это одно из прочтений, которое напрашивается. Но вместе с тем, мне кажется, что этих детей можно воспринимать и как наших детей, которые ничего не знают, а потом в какой-то момент они превращаются в детей Пушкина, которые наблюдают эту сцену дуэли и то, что происходит с Пушкиным.
Тамара Ляленкова: Дмитрий, ваше мнение. Вы учитель школы и не только литературы, но и математики. Взгляд очень интересный.
Дмитрий Михайловский: Да, я считаю, что спектакль оживляет язык и того времени, и самого Пушкина, поскольку для того, чтобы воспринять Пушкина чистыми глазами, нужно очень много усилий. Детям нужно очень много объяснить при помощи известных и написанных кучи работ по Пушкину.
Тамара Ляленкова: Да, и они теряют ощущение подлинности.
Дмитрий Михайловский: Да, есть определенный стереотип восприятия Пушкина – либо с придыханием "ах, как прекрасно!", либо "фу, Пушкин надоел". А здесь Пушкин человек, т. е. живой спектакль, потому что он очеловечивает язык, которым написан "Евгений Онегин". Пушкин очень много экспериментировал с языком. И спектакль экспериментальным языком рассказан, живым, интересным. Пушкин был задорный и веселый. И спектакль увлекает зрителя. Поэтому я считаю, что это просто супер как полезно, поскольку это провоцирует интерес в детях узнать что-то больше про Пушкина и про "Евгения Онегина". А то, что он плюс ко всему близок к тексту идеи, это еще более прекрасно.
Тамара Ляленкова: Да, там есть очень много таких моментов, литературоведческих про зиму. Был момент, как Татьяна бежит. Территориальные несоответствия и в тексте есть.
Светлана, у вас школа обычная. Вы преподаете какой класс?
Светлана Дульская: Я в профильном классе работаю, в филологическом.
Тамара Ляленкова: Ваши впечатления. Порекомендовали ли вы своим ученикам?
Светлана Дульская: Нет. Все-таки мы находимся в контексте современности, а современность наша пронизана иронией ко всему и к настоящему, и к прошлому. А ирония – это уход от настоящего, от себя, от проблем. Я прочитала рецензию на спектакль о том, что Крымов задумал серию таких спектаклей для того, чтобы ввести детей в мир взрослого человека, чтобы помочь взрослым открыть двери в свою жизнь. И, таким образом, детям показать некоторые сложные вопросы взрослого мира. Для меня это сложно, потому что у детей должно быть свое время и свое взросление. Через этого спектакль ты не просто заходишь во взрослую жизнь, это мое мнение, а ребенок в этой жизни, в ту дверь, которую открывает Крымов, ему там не просто хорошо, он там не задумывается, что делать. Он понимает, что над всем можно смеяться, над всем можно иронизировать. Эту жизнь можно поставить с ног на голову, можно о любви сказать правой ногой, левой ногой.
Тамара Ляленкова: Убить из такого нелепого пистолета.
Светлана Дульская: Этот нормальный для взрослого человека капустник. В моем понимании это капустник. И мне было бы там хорошо и интересно, даже, наверное, свободно, если бы не было рядом детей. Потому что дети в 14-15 лет формируют свое представление о своей жизни, о нашей культуре, о нашем языке. То, что я увидела на этом спектакле, к сожалению, я сомневаюсь, что ребенок, который только-только начинает понимать литературу… Это первое серьезное произведение, которое дает возможность ему сказать о себе, что я могу любить, я могу любить не только маму с папой, я еще могу сказать: "Я вас любил, к чему лукавить". Они пробуют на вкус эти пушкинские фразы.
Тамара Ляленкова: Светлана, но как выяснилось, не пробуют. Не соотносят девочки себя с Татьяной.
Светлана Дульская: Правильно. Не соотносят, потому что конец ХХ века – начало ХХ века. Возвращаюсь к иронии. Об иронии еще говорил Блок в свое время, что "нынче все стало безнадежнее. Самые живые, самые чуткие дети нашего века поражены болезнью, незнакомой телесным и духовным врачам. Эта болезнь - сродни душевным недугам и может быть названа "иронией". Ее проявления - приступы изнурительного смеха, который начинается с дьявольски-издевательской, провокаторской улыбки, кончается - буйством и кощунством".
Тамара Ляленкова: Пожалуй – да, наверно, это каким-то образом можно отнести к спектаклю. Но я так поняла, что вы получили удовольствие от этого спектакля?
Светлана Дульская: Я ушла.
Тамара Ляленкова: Вас настолько это покоробило?
Светлана Дульская: Меня не покоробило. Если бы не было рядом детей…
Тамара Ляленкова: Вы ушли вместе с детьми?
Светлана Дульская: Я была с Евгенией Семеновной. Поэтому я не приводила своих учеников, у меня нет 9 класса.
Тамара Ляленкова: Вам было неудобно смотреть спектакль в окружении детей?
Светлана Дульская: Мне неловко было, потому что были родители с детьми маленькими. Вышел мальчик, он отморозил пальчик. И звучит сопроводительная фраза – у них это семейное. Вот эти ироничные замечания… И когда на это смотрят дети, которые еще до конца не прожили… Я сейчас выпускаю 11-й класс. И поэтому сейчас я могу сказать, что сегодня они не осознают до конца роман, но уже они его присвоили. Они его переработали, и роман стал их в какой-то степени, как национальное наследие культуры.
Тамара Ляленкова: Действительно ли это такая правильная вещь, когда дети читают некий текст, складывают его куда-то внутрь себя, а потом он в них должен прорасти и дать какие-то культурные ценности или что-то еще. Собственно говоря, это как раз идея школьной литературы.
Евгения Абелюк: Мне, с одной стороны, очень нравится это трепетное отношение Светланы к культурным ценностям, к роману, к детям, постоянное и бесконечное желание все выстраивать, с какой-то определенной целью. Вот есть эта цель – дать почувствовать, прожить, а значит надо от таких впечатлений увести.
С другой стороны, я-то смотрю на этот спектакль иначе. У меня такое ощущение, что он детям давал возможность понять, что отражений романа может быть много, во-первых. Во-вторых, я слушала, что девочки говорили о спектакле, я думаю, что все равно они не все сказали, что было, с одной стороны. А с другой стороны, кое-что и сказали. Например, смотрите, они довольно серьезно отнеслись к философским страницам этого спектакля. Они не говорили о последних сценах. А там ведь есть поразительная сцена, когда читает свой монолог Татьяна. Мне кажется, что они затаив дыхание слушали эту сцену. Мне кажется, что в каких-то таких моментах игровых они играли внутренне, они жили по правилам, которые задавал театр. Они забывали, что они пришли на спектакль по роману. С ними играли, и они это проигрывали и радовались такой чистой радостью. А когда зазвучали ноты более чем серьезные, мне кажется, что они вполне откликнулись.
А финал! Ведь поразительный финал. Вы задавали вопрос девочкам – как они отреагировали на то, что надо было пройти мимо Пушкина, убитого на дуэли, но при этом дающего конфетки, между прочим, говорящего иногда: "Вы почаще оглядывайтесь, оглядывайтесь, а то забудете оглядываться". С одной стороны, это воспринималось как игра, а с другой стороны, была в этом какая-то щемящая нота. У меня было такое ощущение, как будто это я проходила, что я вот здесь почти побывала. Удивительная штука все-таки театр! С одной стороны, игровая, а с другой стороны, ты в этой игре так серьезно себя ощущаешь! Вот такая реакция.
Татьяна Левченко: Неслучайно же у Цветаевой в стихотворении "Мой Пушкин".
"И — потому что от худшей печали
Шаг — и не больше — к игре! —
Мы рассмеялись бы и побежали
За руку вниз по горе".
Это она идет с Пушкиным. Это ее раннее стихотворение, когда она говорит:
"Я подымаюсь по белой дороге,
Пыльной, звенящей, крутой.
Не устают мои легкие ноги
Выситься над высотой.
Слева - крутая спина Аю-Дага,
Синяя бездна - окрест.
Я вспоминаю курчавого мага
Этих лирических мест".
И дальше она ему рассказывает, как она отрицает науку, ненавидит вождя.
Евгения Абелюк: Но с другой стороны, это отношение Светланы меня поражает своей трепетностью и вызывает очень большое уважение.
Татьяна Левченко: Вопрос в другом. Прежде чем смотреть, надо ли читать текст? Вот это очень важно! Надо знать канон.
Тамара Ляленкова: Дмитрий, вы давали "Евгения Онегина" детям или еще нет?
Дмитрий Михайловский: Кому-то – да, кому-то – нет.
Тамара Ляленкова: Понимаете, как они его воспринимают?
Дмитрий Михайловский: Есть, безусловно, склонные к литературе дети, которые "на ура!" это воспринимают, вслушиваются в каждое слово, вчитываются в каждую строчку, написанную, они радушно это воспринимают, потому что они знакомы с литературой. А есть дети, которые литературу не воспринимают совершенно. Сейчас литература не в очень выгодном положении, поскольку ей приходится конкурировать по интересу с совершенно другими историями. Я согласен, что литература несет некую воспитательную функцию и закладывает восприятие в детях, но кроме этой литературы существует Павлик "ВКонтакте", кроме этого существует YuTube и т. д. Там выбираются спектакли по интересам. Для того чтобы сейчас преподавать любой предмет, приходится быть интересным. В первую очередь дети интересуются тем, как это подано, языком, человеком. И если у них это сходится, а это является минимальным ключом для того, чтобы потом начала входить информация, в т. ч. и воспитательная.
Светлана Дульская: Дело в том, что мы у них забираем некое их детство таким образом.
Тамара Ляленкова: Еще Руссо сказал, что книги забирают у детей детство. Как только они начинают читать и сопереживать некую взрослую жизнь, они тут же перестают быть детьми. Но что делать? Им приходится.
Дмитрий Михайловский: Поэтому многие, может быть, даже не прочитав "Евгения Онегина", а посмотрев этот спектакль, заинтересуются.
Тамара Ляленкова: Те ученики, с которыми вы сейчас работаете, кто-то читал, они как-то это про себя соотносят? Или для них это такой памятник литературного искусства?
Дмитрий Михайловский: К сожалению, просто бывают классы, в которые я прихожу работать, там, да, это воспринимают как памятник. Все зависит от того, какой бэкграунд литературы у детей, как к литературе относятся в семье, как к литературе относились прошлые преподаватели литературы, какое отношение к литературе показываю им я. Если я говорю какие-то постулаты, что письмо Татьяны Онегину – это любовь до гроба, то они воспринимают это просто как факт. А для того чтобы они пережили это письмо, мне нужно давать какие-то наводящие вопросы, чтобы они самостоятельно вошли в этот текст. Спектакль он и является такой заманухой для того, чтобы войти в текст "Евгения Онегина".
Тамара Ляленкова: Дима, дети гуманитарии и те, кто больше склонен к математике, их восприятие к литературе разнится?
Дмитрий Михайловский: Сейчас это все больше и больше стирается. Внутри образованного школьника есть понятие интереса. Даже дети, которые увлечены математикой, нельзя сказать, что они не хотят читать. Если они не хотят читать, то им не нравится предмет литературы, потому что его плохо преподают и т. д. Там масса фактов. Но они хотят быть образованными, потому что они начинают искать эту информацию в Интернете, смотреть видеолекции. Дети просто плохо умеют компенсировать нехватку знаний, которые они получают. Они тут в невыгодном положении. Мы можем диктовать, но потенциально, если ребенок развивается и имеет талант в любом из предметов, он понимают, что такое глубокое знание. Они ищет это знание от других предметов.
Тамара Ляленкова: Светлана, вам это что-то добавило, лично вам?
Светлана Дульская: То, что существуют различные мнения, различные прочтения… В очередной раз я увидела, что сейчас происходит творческий кризис наших режиссеров. Они берут классику. Они в ней находят новые сюжеты, новые возможности. Это золотая жила, на которой можно хорошо творить.
Тамара Ляленкова: А мне кажется, что очень трудно ставить классику так, чтобы она была интересной и в 100-тысячный раз ее предъявить зрителям.
Светлана Дульская: Мы же сейчас увидели – и интересно, и спорно, и об этом можно говорить. Здесь можно даже делать передачу. Это замечательно.
Тамара Ляленкова: Вас что-то удивило, что говорили девочки? Какие-то неожиданности для вас были?
Евгения Абелюк: Для меня было интересно, что Татьяна оказалась не ожидаема. Мне очень понравилось вот это перевоплощение этой дамы с прямой спиной балерины в девчонку. Сколько лет героине романа? Девчонка так же, как и Джульетта. И она ведет себя как девчонка. А школьники сказали, что она какая-то не такая должна быть. Для меня Татьяна совершенно замечательная. Она живая. Они показали, что она живой человек, что она чувствующий, думающий. Она современная. Они просто сделали Татьяну как современного ребенка, который вдруг взрослому мужчине начинает писать письма, и как он ведет себя. Вот это очень интересное ощущение, неожиданное, что дети более серьезно отнеслись к такому прочтению, чем я ожидала.
Дмитрий Михайловский: А меня как раз порадовало, что девочкам было трудно ассоциировать себя с Татьяной Пушкина в самом тексте Пушкина. Это такая честность, мне кажется. Потому что это, действительно, требует усилий определенных. Гораздо проще себя ассоциировать с персонажем спектакля, который такой наглядный, живой, нежели с тем концептом, который предоставляет школьный учебник и далекий по эпохе текст.
Тамара Ляленкова: Дима, а если бы здесь были мальчики, как вы думаете, была бы у них какая-то ассоциация с Онегиным?
Дмитрий Михайловский: Если про него интересно рассказывать, то ступенька к нему может быть цинизм Евгения. Он все-таки несколько такой холодноватый циник. В это подростковое обострение у многих мальчиков тоже такое идет примерно отношение к миру. И они могут потом поучиться в финале у Евгения – не наступить на какие-то ошибки, на которые он наступил. Поэтому не знаю, насколько бы они ассоциировали себя с Евгением, но какие-то черты Евгения Онегина проступали бы в каждом.
(Фрагмент спектакля)
