Игра в классики: русские писатели как колода игральных и пасьянсных карт в проекте издательства “Барбарис”. Карточная игра в России как символ свободного времени и пространства частного человека. Метафизика карточной игры, ее эстетика и этика. Книга Петра Вайля “Стихи про меня” как образец присваивания любимой литературы и приближения классиков к личной истории. Как можно при помощи юмора и таланта разобрать культурную ”вертикаль власти”, то есть мавзолей литературных авторитетов? Почему школьники любят подрисовывать усы и рожки к портретам великих писателей? Дневники Алисы Порет и Михаила Гробмана как предтечи проекта "Все козыри".
От издателя: “Русские писатели, будучи зеркалом не только русских революций, но и больших карточных страстей, любили писать о картах, наблюдать жизнь вокруг карточной игры, да иные и сами, как известно, случались заядлыми игроками… Все цитаты наших писателей мы собрали в этой маленькой книжке. И не спрашивайте сразу, кто шестерка. Какая разница? Потому что мы любим всех, всю колоду и всехние рубашки – от Пушкина до Носова. А козырная двойка побьет любого туза! Разумеется, если он не своей масти.”
Ирина Тарханова, главный редактор издательства “Барбарис”; Полина Плавинская, художник проекта; Константин Победин, график, дизайнер, культуролог, писатель, автор “Пятидесяти трех кратких жизнеописаний самых известных русских писателей”; Петр Мансилья-Круз, директор музея Михаила Булгакова.
Ведет программу Елена Фанайлова.
Елена Фанайлова: "Игра в классики" называется наша сегодняшняя передача. "Все козыри" называется проект издательства "Барбарис". Это собрание карт, которые изображают великих русских писателей во всей красе. Книга жизнеописаний – краткие жизнеописания самых известных русских писателей. И избранные цитаты, такие волшебные, из русских писателей, которые говорили о картах.
Я попросила прийти сюда авторов этого замечательного проекта и сочувствующих. Среди сочувствующих – Петр Мансилья-Круз, директор Музея Михаила Булгакова, где устраивалась презентация этого проекта. Полина Плавинская – художник проекта. Ирина Тарханова – главный редактор издательства "Барбарис" и автор идеи. И Константин Победин – культуролог, писатель, график, дизайнер, человек, который вот такую вот книжечку написал.
Очень разные чувства этот проект вызывает, это и трогательно, и смешно, и проект называют просветительским. И давайте поговорим о том, как каждый из вас лично ангажирован этим всем?
Ирина Тарханова: "Барбарис" – это про игру, про культурную провокацию, и я считаю этот проект продолжением нашей уже ставшей традиционной линии "Барбариса". Мы играем.
Константин Победин: Я попал в этот проект из любви – платонической, чувственной и всякой прочей – и к литературе, и потому что мы с Ирой старые приятели, и Ира даже мои какие-то книжечки издавала до этого. Честно говорю, мною двигала просто зависть. Три совершенно замечательных человека, которые работали на Радио Свобода в разное время, это Довлатов, Александр Генис и Петр Вайль, они в свое время, сперва Довлатов сочинил совершенно изумительную книжку "Не только Бродский", мне ее привезли из Америки страшно давно, и она меня привела просто в бешеный восторг и породила зависть – как можно так коротко и замечательно изъясняться. После этого я стал читать то, что Вайль и Генис писали про русскую литературу, а еще позже я с Вайлем познакомился – в Москве, я просто в своем журнале делал с ним интервью про Москву, это был интерьерный журнал, и он рассказывал, где в Москве прихожая, где гостиная, где туалет, где ванная, где разные прочие балконы. (смеются) Ну, это была такая игра, в общем. И после этого я "Гений места" читал. "Стихи про меня" я прочитал и просто пищал от радости! С этой книжкой связана очень милая история, к сожалению, я не смог ее ему рассказать, потому что он умер...
Елена Фанайлова: Давайте расскажем его духу, потому что мы, радийщики, верим, что у человека есть другая жизнь – в звуке.
Константин Победин: Дело в том, что одна моя подруга живет в Германии, она иногда сюда приезжает. И мы в магазине какой-то элитарной литературы увидели эту книжку, я ее купил и ей подарил. И она через некоторое время, вернувшись снова в Москву, поскольку она москвичка урожденная и сюда иногда приезжает, рассказала такую историю. Она с этой книжкой отправилась в какую-то страну, но не в Германию, и там сломала ногу. И с этой книжкой, поскольку книжка была в сумочке, она попала в больницу. За ней ухаживали местные медсестры, а она читала эту книжку, и к ней подошла медсестра и стала спрашивать, из какой она страны, то да се, и когда та объяснила, что она из Германии, но она русская, медсестра сказала: "Как странно и удивительно, вы читаете Священное писание и все время улыбаетесь. А мне говорили, что в России все атеисты". Вот наша поэзия – это наше Священное писание. Это, конечно, каламбур, но устроенный самой жизнью. Думаю, что Вайлю было бы приятно это услышать.
А мне было приятно узнать, что есть шанс сделать что-то не равное, но в том же роде, в проекте, где речь идет фактически об игрушке. Здесь уровень серьезности, конечно, снижен, потому что и Вайль, и уж тем более Довлатов имели дело с подлинными людьми, с фотографиями людей, со стихами, которые не являются игрушечными, мы же имели дело с игровой формой. И те биографии, которые я писал, естественно, я не выдумывал шальные глупости в духе Хармса, я старался писать то, что было и останется навсегда, но в той форме, в какой это можно запомнить, выбросив массу одних подробностей и высветив другие. Тем более что память всякого человека очень субъективна, и каждый, если что-то и помнит, то помнит свое. В качестве художника я писал в юности в каком-нибудь колхозе, ко мне подходили сельские тетки и спрашивали: "Это вы из головы или из книжки малюете?" Я говорил: "Из головы". И они говорили: "Что ж у тебя там в твоей голове!" А теперь, между прочим, я подарил эту книжку одной девочке, которая учится в 8-м классе, она ее повертела в руках и спросила: "Это вы из интернета все взяли?" И я так понял, что произошла все-таки большая научно-техническая революция. Раньше что-то можно было взять из головы, а теперь уже никто не поверит, что из головы что-то еще, кроме козявок из носа, можно взять.
В любом случае я был жутко счастлив, когда это писал, и на самом деле, мне понадобился интернет только для того, чтобы уточнить даты. Как ни удивительно, я все про них помнил. При этом я не могу сказать, что я самый начитанный человек на земле, просто, может быть, у мен память хорошая. А вообще это очень заманчиво – о ком-то порассуждать, о ком ты не вспоминал годами. Это как взять и посмотреть на фотографию одноклассников и вспоминать: это Вова, это Женя... И потом вдруг оказывается, что и про Гиппиус ты знаешь, и про Гумилева больше, чем тебе вроде бы нужно, и можешь что-то даже умозаключать. Я очень надеюсь, что люди, которые ознакомятся с этим проектом и прочитают эту книжку, возьмут и прочитают еще что-то.
Елена Фанайлова: Мне бы точно захотелось что-то перечитать! "Король, дама, валет..." К "Пиковой даме" я бы вернулась еще раз. Потому что карта, конечно, это мощнейшая метафизическая линия в русской литературе и культуре. А вы, Полина, из головы или из интернета, возвращаясь к нашей метафоре?
Полина Плавинская: Сначала, наверное, из интернета, потом они немножко посидели в голове, а потом уже получились такие. На самом деле, Ира в какой-то момент позвонила мне, мы делали проект с детскими книжками, для которого я рисовала портреты художников, и книжки эти мы пока так и не доделали, они пока отложились, но Ира сказал мне: "Давай сделаем вот такие 53 портрета, но только я хочу, чтобы они были, как ты Руссо рисовала, чтобы они такие нежные-нежные были, как ты умеешь". И на самом деле, довольно сложная была задача. Потому что мне пришлось отключиться от того, что это известные люди, писатели, иначе начинаешь к ним очень серьезно относиться, а хотелось их сделать такими, как будто они не то что совсем ребенком нарисованы, но какая-то детская такая история, трогательная. Чтобы они были живыми, чтобы их можно было как-то прочувствовать, чтобы это был не Булгаков, а просто такой вот дяденька...
Константин Победин: Вот в "Родной речи", в учебниках все страшно любили разрисовывать портреты. Рожки там, усы, у кого их не было, или чубчики, у кого были лысины. А это же, на самом деле, очень чувственное отношение к портретам. Мне, например, чрезвычайно нравится, что здесь, что называется, с душой нарисовано.
Елена Фанайлова: Только, конечно, вот Олеша... печальный какой-то.
Константин Победин: Олеша вел очень беспорядочный образ жизни.
Елена Фанайлова: И это повлияло на круги под его глазами. (смеются)
Константин Победин: Ну, что делать... Я написал, что он шифровался под тихого пьянчугу. Он вынужден был это делать. Он, как резидент какой-то разведки, внеземной, сидел где-то в ЦДЛ и напивался с утра до ночи.
Елена Фанайлова: И квасил, да, это известное обстоятельство его биографии. Поля, а кто ваш любимец?
Полина Плавинская: Наверное, на первом месте Гоголь! Мне кажется, он самый нежный, и он сразу прямо так получился, и мне он очень нравится. И еще я люблю Гончарова, но он такой безумец получился, и этим он мне нравится.
Елена Фанайлова: А мне Островский очень нравится, потому что он рыженький. Мы же знаем черно-белые портреты, и невозможно представить, что Островский был рыженький. Про Гиппиус мы знаем, что она рыжая была, а вот про Островского такое сложно представить.
Полина Плавинская: Я как раз смотрела на живописные портреты, чтобы понять цвет глаз, цвет волос, это все. И они у нас сначала были довольно сильно обрезаны, только лица. Потом мы их выложили в ряд, вот так 53 штуки, заполнив всю Ирину комнату, и поняли, что им нужен какой-то временной характер, чтобы была понятна эпоха, откуда они все-таки, нужен был какой-то дресс-код, знаки. Но при этом чтобы они не были все одинаковые, чтобы это не был пиджак, галстук и так далее. И дальше мы стали уже к готовым персонажам дорисовывать всякие наряды и костюмы. Так что это отдельная такая история. Я смотрела просто разные фотографии, портреты.
Ирина Тарханова: И галстуки, бабочки – это очень важно, потому что это сразу такой знак эпохи. Кители, воротнички...
Елена Фанайлова: И девушки тоже прекрасно одеты, я смотрю, Ахматова, Цветаева...
Константин Победин: Лучше всего одеты Фет, Толстой и Даль, у них невозможно понять, во что они одеты, потому что бороды, как передник, огромные.
Елена Фанайлова: Петя, вы, как директор Музея Булгакова, который было склонен к играм, приютили у себя проект "Все козыри".
Петр Мансилья-Круз: Да. На самом деле, конечно, я сегодня примазался. Потому что, когда Ирина рассказала мне о проекте, он был уже собран, и я просто очень порадовался, что кто-то взялся за такую легкую штуку, за которую, кажется, никакой музей сам не возьмется, потому что это все игра – и сам проект, и Ирина помогала поиграть в музее в этот проект по понятным правилам. Есть портреты, есть цитаты, есть жизнеописания... Музеи бывают иногда скучноватыми институтами и бьют себя по рукам, не дают себе делать что-то, что выходит за рамки традиционного подхода к литературным выставкам...
Елена Фанайлова: Ну, все-таки нужно сказать, что нынешний вид музея Булгакова далек от этого скучного образа постсоветского музея, о котором мы говорите, потому что у вас там тоже масса интерактивных штучек!
Петр Мансилья-Круз: Да, мы, на самом деле, стараемся делать все время что-то нескучное, и мне очень понравился подход всех авторов проекта к делу. Надо сказать, что некоторые мои коллеги, когда видели в первый раз портреты этих самых писателей, подходили ко мне с вопросом: "Что, это они и есть? Это портреты русских писателей?" Особенно мои коллеги, которые чуть старше меня. И это мы с Ириной тоже обсуждали, когда первый раз обсуждали этот замечательный проект. Все-таки вот это вот портретная галерея в кабинете литературы и русского языка жива, поэтому есть представление о том, что писатель должен быть черно-белым. А тут – сплошное веселье!
Елена Фанайлова: Давайте о концепции проекта еще поговорим. Во-первых, это, конечно, желание присвоить классика. Вот позиция, например, Вайля в "Стихах про меня" – это очень близкое отношение к классическим произведениям или к тому, что нам известно уже от и до и, казалось бы, не должно вызывать никаких сложных чувств. Нет, все-таки это наши люди! И хочется сделать их более современными, более близкими себе, и поэтому и портреты такие, и жизнеописания их такие. Это первое. И второе, что я про это думаю, конечно, карточная игра в вашей концепции и в презентации, как я ее видела в музее, это некая история про свободное время и пространство частного человека, который хочет уйти от государства или же... Не знаю, это история про мою личность. Это мое свободное время, и я развлекаюсь так, как хочу. Вот я прочту то, что мне понравилось из избранных цитат: "Русские писатели, будучи зеркалом не только русских революций, но и больших карточных страстей, любили писать о картах, наблюдая жизнь вокруг карточной игры, а иные сами, как известно, случилось заядлыми игроками". Ира, я права насчет свободного времени и пространства? У меня такие ассоциации этот проект вызывает – это проект, в том числе, и о свободе. О культуре, об удовольствии, о свободе.
Ирина Тарханова: Да, наверное, в какой-то момент я почувствовала, что я рассердилась. Я представила себе эту пирамиду, и когда все время происходят сейчас разговоры о духовных скрепах, и вот опять уже мы стоим на пороге того, что земля покроется новыми монументами, новыми комплексами монументом и так далее...
Елена Фанайлова: Да, изготовленными по советским лекалам. Потому что кое-какие я видела, и это просто ужас!
Ирина Тарханова: Мы уже в дверях. А старые монументы еще как-то даже не подпилены, не разрушены, их еще не вынесли.
Елена Фанайлова: Нет, вынесли 25 лет назад, выносили.
Ирина Тарханова: У нас очень любят переносить гробы, монументы туда-сюда. Но я подумала: э, нет, надо, чтобы не успели их вынести. Они, конечно, небожители, для кого-то почти идолы, и это что-то такое совершенно неподвижное...
Елена Фанайлова: Так скандалы же всякий раз вызывает, когда кто-то пишет не конвенциональную биографию или даже статью про Ахматову или про Маяковского!
Ирина Тарханова: Даже вокруг канонического Пушкина возникают страшные скандалы у литературоведов! И вокруг Булгакова!
Константин Победин: Но это широко не расходится, это же разговор не о дележе денег, а каких-то репутаций. Это же все для нас делалось, по-моему, а не для мирового масштаба.
Ирина Тарханова: Я решила, что это какая-то двойная дедемонизация. Вот мы дедемонизируем карты, потому что карты, между прочим... сейчас же идет еще такая история, что детям нельзя играть в карты. Вообще не надо играть в карты! Вот в эти страшные, тупые компьютерные игры – можно, а в карты – нет. Да в конце концов, на деньги играть можно во что угодно! А карты – это математика, это аналитическое мышление. Раньше не было других игр, и играли в карты, а сейчас в компьютерные игры играют на деньги, играют очень серьезно, и проигрываются состояния тоже вполне себе. То есть такая двойная дедемонизация – и пирамидки писательской, и карточной игры.
Елена Фанайлова: У вас было еще два замечательных издательских проекта – дневники Алисы Порет, подруги Хармса, и дневники Михаила Гробмана, художника, который сейчас живет в Тель-Авиве, но который имеет отношение к основанию московского концептуализма, и вот его дневники московского периода вы издали. Это нечто про частную жизнь и про игру, вот для меня это очень общие такие вещи.
Ирина Тарханова: Алиса Ивановна и Миша Гробман – они как раз такие дедемонисты, они создатели какой-то новой мифологии. И к Алисе Ивановне было очень много претензий со стороны современников, они очень раздражались, потому что – ну, она же все наврала, как она посмела! Она наврала про Хармса, про Соллертинского, про Шостаковича, про всех наврала, наплела. Но все немножечко забыли о том, что это писательский труд, и это такое обрушение пирамиды. Миша Гробман – это тоже большое мифотворчество. Он создал не одну мифологему. И здесь я как раз решила, что Костя как нельзя лучше подойдет для того, чтобы немножечко расшатать эту пирамидку и приблизить этих людей к нам. И благодаря Поле тоже. И надо сказать, что у нас еще великолепный редактор – Анастасия Головатенко, которая подобрала великолепные цитаты, подбирала для Кости биографии, она прекрасно потрудилась. В общем, это такой веселый энциклопедический просветительский проект.
Елена Фанайлова: Петя, а вы довольны тем, как Михаил Афанасьевич представлен в этом калейдоскопе?
Ирина Тарханова: Три раза перерисовывали! (смеются)
Петр Мансилья-Круз: Конечно, больше всего нас интересовало то, на какой карте будет изображен Булгаков. Мы никоим образом не претендовали на королей и даже валетов, понятно, что здесь есть все-таки классика XIX века, но нам это было важно. Больше всего мы, конечно, боялись шестерки, потому что Музей Булгакова – априори музей с уязвленным самолюбием, а тут уж случилось бы вообще катастрофа.
Елена Фанайлова: А почему с уязвленным самолюбием? Мне кажется, это популярнейший музей Москвы!
Петр Мансилья-Круз: Да, он действительно довольно популярный, но просто он маленький же...
Ирина Тарханова: А чем меньше, тем лучше для литературного музея! Пусть толпятся...
Петр Мансилья-Круз: Конечно, но я хотел сказать как раз про дедемонизацию. Потому что тут есть очень интересный момент. Булгакова равно можно назвать и демонизатором и дедемонизатором, и это повод для интересного разговора. Но проект, конечно же, про русскую литературу, но тут для нас важно, что для Булгакова, как для многих русских классиков, карты – это, скорее, не примета времени или обстоятельство места, а это все-таки всегда отсылка к традиции. Потому что, помимо того, что это, как вы говорите, карточный стол, тот стол, за которым мы сейчас сидим, какое-то уютное пространство для разговора, какое-то замкнутое круглое пространство, которое освобождает от всего окружающего мира сразу, вместе с политикой и всем остальным, но кроме этого, это же какая-то замечательная традиция!
Ирина Тарханова: Ломберные столы возили в военные походы, с собой даже брали!
Константин Победин: Банчок раскинуть – это уже, в принципе, уже клуб, клуб в прямом смысле. Любая игра, даже у Достоевского, этот майданчик, коврик в мертвом доме, когда майданщик так называемый его раскладывал, это тоже клуб, даже внутри острога. Что мудрить здесь, это попытка выгородить малюсенькое групповое пространство среди этого бесконечного киселя социального, каши, которая окружает человека. Потому что нельзя быть счастливым и сосредоточенным среди 100 миллионов населения, из которого половина в острогах сидит. А тут, где-то в армии, на биваке, где Толстой с кем-то играл, когда он там свой материнский дом проиграл какому-то хорошему человеку, ну, и так далее... Все же очень по-разному играли. Например, великолепно и очень прибыльно играл Некрасов, он просто сшибал деньги у ретроградов, временщиков и паразитов, в английском клубе играл. Кому-то не везло. Вот писателю Толстому не везло, а писателю Некрасову везло. А Фет, например, поскольку он был бережлив, не играл в карты, но зато, когда он стал богатым, – я не пишу об этом, но это просто деталь – у него были довольно больные ноги, и он ездил по своему саду с фонтанами и лебедями в бричке, запряженной осликом, и этого ослика звали Некрасов. (смеются) И он его стегал кнутиком и говорил: "Пошел! Пошел, Некрасов!" А про Маяковского, например, очень хорошо известно, и даже недавно об этом Людмила Штерн по телевизору рассказывала, передача была про Бродского, но о Маяковском зашла речь, и какая-то родственница ее вспоминала, как она, будучи дико влюбленной в футуризм, во все эти комсомольско-трескучие стишата, прицепилась к Маяковскому: "Владимир Владимирович, я без ума! Это прямо мое! Приходите ко мне в гости!" Он говорит: "А вы в карты играете?" – "Вообще, как-то да..." И он пришел и говорит: "Давайте колоду, будем играть на деньги". И он ее обчистил, забрал деньги и ушел. (смеются) Это не выдумка! И она потом всю жизнь не любила большевиков. А ведь окажись он более спокойным и благородным человеком, он бы мог ее обыграть, например, но деньги не взять, и может быть, она осталась бы коммунисткой.
Елена Фанайлова: Это прямо булгаковская история!
Петр Мансилья-Круз: Если уж речь зашла о Маяковском, есть такой забавный сюжет об отношениях Булгакова с Маяковским. На самом деле, он тоже про игру. Они хорошо знали друг друга, общались и даже частенько играли на бильярде – это такая стандартная формула, которую можно везде встретить. Почему это так? Потому что они просто друг друга очень не любили, и ничего другого рассказать практически невозможно. На Большой Пироговской жила подруга Булгаковых Марика Чимишкян, за которой ухаживал Маяковский, и по воспоминаниям Чимишкян и второй жены Булгакова, Любови Евгеньевны Белозерской, известно, что когда Маяковский звонил и хотел поговорить со своей пассией, а подходил к телефону Булгаков, то у них происходил каждый раз очень натянутый и короткий разговор, но при этом он продолжался. Это тоже очень смешно представлять себе, потому что это люди в советской России, где представления об этикете уже не очень жесткие, и тем не менее, хотя они не хотели друг с другом разговаривать, конечно, они некоторое время вели светскую беседу. Но объединяла их тоже игра, правда, не в карты. Видимо, Булгаков в карты или не играл, или мало играл.
Елена Фанайлова: Тем не менее, цитата подобрана превосходная – из приключений Воланда и его команды.
Ирина Тарханова: А с Маяковским у меня было приключение в колоде. Он хотел быть Хлебниковым, хотел быть шестеркой бубей. Просто накануне презентации моя помощница Оля раскладывает колоду и говорит: "Ира, посмотрите, две шестерки бубей – Маяковский и Хлебников". И стали думать... Это, конечно, дело техники, как мы вернули ему шестерку пик, но просто я подумала, что, наверное, Маяковский мог ревниво относиться к Хлебникову по многим показателям.
Елена Фанайлова: Я предлагаю нам почитать из этих волшебных книжечек. Я выбрала Марину Ивановну Цветаеву, для меня это был самый неожиданный фрагмент во всем этом собрании. Это стихи, где упоминаются карты, но при этом это стихи к Чехии, на аннексию Чехии Германией, и это такое душераздирающее произведение, и я сейчас процитирую отчасти иронический или саркастический контекст, в котором Цветаева говорит об этом событии:
"Полны руки козырей:
В ордена одетых
Безголовых королей,
Продувных – валетов.
- Мне и кости, мне и жир!
Так играют – тигры!
Будет помнить целый мир
Мартовские игры.
В свои козыри – игра
С картой европейской.
(Чтоб Градчанская гора -
Да скалой Тарпейской!)"
Петр Мансилья-Круз: "Зал облегченно шевельнулся. Фагот и кот разошлись в разные стороны по рампе. Фагот щелкнул пальцами, залихватски крикнул:
- Три, четыре! – поймал из воздуха колоду карт, стасовал ее и лентой пустил коту. Кот ленту перехватил и пустил ее обратно. Атласная змея фыркнула, Фагот раскрыл рот, как птенец, и всю ее, карту за картой, заглотал.
После этого кот раскланялся, шаркнув правой задней лапой, и вызвал неимоверный аплодисмент.
- Класс, класс! – восхищенно кричали за кулисами.
А Фагот тыкнул пальцем в партер и объявил:
- Колода эта таперича, уважаемые граждане, находится в седьмом ряду у гражданина Парчевского, как раз между трехрублевкой и повесткой о вызове в суд по делу об уплате алиментов гражданке Зельковой".
Ирина Тарханова: Одна из моих любимых цитат в этой книжке, поэта Бальмонта. Костя прошелся по Бальмонту, отдал ему должное:
"Пики, черви, черви, пики,
Бубны, трефы – вся земля.
Долго в нас глушили крики,
Но проклятья многолики, -
Мы казнили Короля.
Мы казнили Королеву,
Соучастницу его.
Кто вулканному напеву
Крикнет "Будет!"? Взрыву, гневу
Кто уменьшит торжество?
Пики, черви, черви, пики
Замелькали, говоря.
Вопли мести грозны, дики.
Карт кровавых страшны лики.
Туз – Народ, и нет Царя".
Полина Плавинская: Я тогда Гоголя своего любимого прочту:
"Эти люди не понимают игры. В игре нет лицеприятия. Игра не смотрит ни на что. Пусть отец сядет со мною в карты – я обыграю отца. Не садись! Здесь все равны".
Константин Победин: Цитата из "Незнайки на Луне":
"К тому времени и все остальные коротышки разделились, если можно так выразиться, по интересам. Помимо шарашников, здесь были карусельщики, колесисты, чехардисты, киношники, картежники и козлисты. Нетрудно догадаться, что карусельщиками называли тех коротышек, которые по целым дням вертелись на каруселях; колесистами – тех, что предпочитали вертеться на чертовом колесе. Чехардисты, естественно, были те, которые не признавали ничего, кроме игры в чехарду. Козлисты день-деньской сидели за столиками и изо всех сил стучали костяшками домино, играя в "козла". Картежники, расположившись партиями по четыре, сидели на травке и играли в карты, преимущественно в подкидного дурака".
Надо заметить, что эта книжка, вообще-то, написана для детей, и никого это не смущало. Хотя ведь у нас же очень страна такая... "Педагогическая поэма" сплошная! Есть изумительный анекдот к этому. Приходит ребенок из детского садика, папа – товарищ умственного труд такой, спрашивает: "Ну, и что там было, дочь моя?" Она говорит: "Так хорошо, так хорошо, нам сегодня показывали чучело Пушкина. Он такой кудрявенький весь, ну, чучело". Папа разозлился, пошел в детский сад, спрашивает: "Что такое? Какое еще там чучело Пушкина?!" И воспитательница говорит: "Вы что, мужчина, некультурный? Я же не могу при детях говорить слово "бюст"!" (смеются) И на фоне такой педагогики вдруг – "козлисты", "Детгиз" печатает, все хорошо, классик... То есть не все так чопорно и пошло было.
Елена Фанайлова: Ирина, когда мы говорили о проекте, очень хотела, чтобы я догадалась, кто был Джокером. Я не догадалась. А Джокером является Хармс. Ира, почему?
Ирина Тарханова: Джокер – это шут, он как-то приближается, наверное, к рангу последнего ниспровергателя, он бьет тузов. И я думаю, этот дадаизм, проникший в советскую литературу каким-то невероятным образом, и Хармс, сделавшийся таким крутейшим ниспровергателем всякого рода пирамид авторитетов, все-таки он самый злобный, самый смелый в моем представлении. Потому то, конечно, то, что он себе позволял, по большому счету не мог позволить себе никто.
Елена Фанайлова: Поля, а для вас, когда вы изображали всех этих людей, фигура Хармса, отношение его к жизни как-то было важно? Или вы старались опираться на тексты авторов? Я имею в виду, конечно иронию. Она такая легкая, мягкая, чудесная, но конечно, это очень иронический проект.
Полина Плавинская: Мне кажется, я вообще ни на что не старалась опираться. (смеется) Я просто их рисовала, как я их вижу сама. Мне так было интереснее, чем вчитываться, чего-то копать, изучать, пытаться понять. Я пыталась передать свое ощущение, как если бы я сейчас ваш портрет села рисовать, по сути мало себе представляя вас как человека, поскольку мы с вами мало общались. Так же и тут, я же не была с ними лично знакома, а это попытка их как-то прочувствовать, понять. Про Хармса я даже не помню, знала ли я, что он будет Джокером, когда его рисовала. Мне кажется, мы позже это решили.
Ирина Тарханова: Должна сказать, что несмотря на то, что они все нежные, сделанные Полиной рукой, они энергичные, в них есть энергия, страсть. И как-то вот я пою песню Поле, конечно, пою песню Косте, потому что они, кроме всего прочего, очень быстро это все сделали. Я, честно говоря, не ожидала такой прыти.
Елена Фанайлова: Я хочу еще обратиться к книжечке Константина Победина и из нее тоже почитать.
Ирина Тарханова: Мне очень нравится про Пушкина, концовка: "Поэт Дантес не читал по-русски, поэтому не понимал, на кого поднимает руку. Если ваши дети не будут читать родную литературу, они тоже могут в будущем совершить что-нибудь такое, о чем придется горько сожалеть не только им одним".
Елена Фанайлова: Убедительно...
Константин Победин: "Иван Александрович Гончаров. Этот уроженец Симбирска лирически воспел, морально оправдал нашу национальную лень-матушку в знаменитом романе "Обломов". По странному совпадению в том же городе несколько позднее родился другой сочинитель, насочинявший такое, что содрогнулся весь цивилизованный мир. Его творческий псевдоним – Ленин – с ленью как будто не имеет ничего общего, кроме абсолютного созвучия. Сегодня Ленин уже не актуален, а "Обломов" очень даже, и похоже, эта тема всерьез и надолго. Укорененная в веках инертного рабства, наша национальная лень представляется такой же цельной мировоззренческой системой, как отрешенный от всякой житейской суетности буддизм или принцип недеяния китайских даосов. Перу Гончарова принадлежит еще пара романов – "Обрыв" и "Обыкновенная история". Читать их стоит лишь в том случае, если вам, подобно Илье Ильичу Обломову, совершенно нечем заняться. А также цикл очерков "Фрегат "Паллада"", в котором великолепным слогом изложены яркие впечатления от курения замечательных манильских сигар в компании превосходного военного парусника, оказавшегося по счастью, в нескольких тысячах миль от того места, где ему в это время следовало быть, а именно – на Черном море, чтобы защищать Севастополь от нападения англичан, французов и турок. Всем своим творчеством Гончаров красноречиво доказывал, что России лучше обойтись как-нибудь без подвигов, рывков, толчков и родовых схваток. Потому что пока в это верят далеко не все россияне. Но, возможно, когда-нибудь поверят и даже захотят переименовать Ульяновск в Гончаровск".
Петр Мансилья-Круз: "Михаил Юрьевич Лермонтов. 1814-1841. Писатель с очень двойственной эстетической и этической позицией. Его перу принадлежат не только возвышенно-романтические кавказские стихи и поэмы в духе Байрона, но и прозаические пассажи вроде: "Ужасные бестии эти азиаты. Вы думаете, они помогают, что кричат? А черт их разберет, что они кричат. Ужасные плуты!" Или: "Ведь эдакой народ, и хлеба по-русски называть не умеет, а выучил: "Офицер, дай на водку!"" Всем памятно пафосное лермонтовское восклицание: "Москва, Москва, люблю тебя как сын, как русский, сильно, пламенно и нежно!" И мало кто знает, что это цитата из фривольной поэмы "Сашка", прочитав которую, высоконравственный Николай Первый пришел в ярость..."
Полина Плавинская: А я нашла кусок про Хлебникова: "Еще в юности Хлебников поклялся найти основной закон времени, управляющий судьбами людей. Именно открытие этого закона поэт считал главным своим достижением. Итоги многолетних размышлений он подвел в книге "Доски судьбы". После ее публикации он почувствовал, что ничего важнее в его жизни уже не произойдет, и умер от малярии".
Елена Фанайлова: А у меня есть своя любимая фигура, точнее сказать, финал этого корпуса. Это Александр Александрович Фадеев. Предшествует ему рассказ о Михаиле Александровиче Шолохове. И здесь интонация писателя Победина меняется. Если обо всех остальных рассказывается некоторым отстраненным образом, то это просто монолог Александра Фадеева:
"Очень коротко, потому что связь с жизнь давно и безнадежно утрачена, а сказать хочется о многом. Итак, родился там-то, среднего образования не получил, потому что увлекся революционной деятельностью. В Гражданскую партию занял, получил ранение, год проучился в Московской горной академии. В качестве делегата Х съезда РКП(б) принимал участие в подавлении кронштадтского мятежа, был снова ранен. В 1925 году решил стать писателем. Роман "Разгром" принес литературное признание и крупные социальные дивиденды. Почти 20 лет фактически заведовал всем литературным процессом в Советском Союзе. Для творчества почти не оставалось времени. По прямому указанию ЦК ВКП(б) написал роман "Молодая Гвардия", возвеличивающий подвиг комсомольцев-подпольщиков. Подвергся справедливой критике газеты "Правда" за недостаточное выражение руководящей роли Коммунистической партии, полухулиганскую браваду самоубийственно неосторожных подростков. Перелицевал роман, отчего всем сразу стало лучше. Напрасно погибшим хлопцам и девчатам присвоили звания Героев Советского Союза, сочинитель стал лауреатом очередной Сталинской премии, а начинающие актеры, сыгравшие в одноименном фильме, – мгновенно знаменитыми. Затем воевал с Ахматовой, Зощенко, Платоновым и безродными космополитами. На ХХ съезде КПСС получил удар в спину от старого друга – Михаила Шолохова, прямо указавшего в свое речи на палаческую роль высшего руководства Союза писателей. 13 мая 1956 года я, Александр Александрович Фадеев, направив в ЦК КПСС покаянное прощальное письмо, застрелился из револьвера на своей даче в Переделкино".
Я полагаю, что этот трагический финал, трагическая точка, таким странным образом приближающая к нам фигуру Фадеева, это какая-то крайне важная история во всем вашем проекте.
Ирина Тарханова: И вообще в нашей истории много как трагического, так и комического, оно постоянно рядом.
Елена Фанайлова: И мне очень понравились как раз эти рассказы о советских писателях, потому что можно считать Пришвина певцом русской природы, а он оказывается большим политическим мыслителем, если читать его дневники. Можно считать Фадеева таким бессмысленным палачом неподцензурной культуры, а он делает этот моральный выбор, страшный для себя, и так далее. Поля, хотелось бы поработать еще с этим? И какие чувства у вас все это оставило, вы довольны?
Полина Плавинская: Наверное, я довольна. Но у меня было волнами, сначала меня просто засосало во всю эту историю, и первые несколько портретов – я прямо не могла остановиться. Потом у меня были всякие сложности с дамами, они у меня очень долго не получались. Это же такие несколько условные портреты, и при этом характерные, и вроде бы смешные и трогательные, но при этом нужно что-то подчеркнуть в каждом, чтобы было понятно, кто это. И был период, когда они прямо тяжело шли. А под конец как-то я опять разогналась. Нет, я бы с удовольствием еще что-то такое сделала!
Петр Мансилья-Круз: Мне кажется, это почти идеальный гипертекст. То есть это тот случай, когда в каждую карту ты проваливаешься и можешь, как в кроличью нору, погрузиться куда-то очень глубоко или не очень глубоко, можешь открыть книжку и тут же что-то прочитать, что-то узнать больше. Но главное, что это какой-то прекрасный механизм запуска воспоминаний и прекрасный способ перечитывать или просто перевспоминать русскую литературу. И мне кажется особенно замечательным, что это все существует не в интернете, что это все предназначено для общения и для стола. И это особенно хорошо! Здесь как-то вот механика особенно важна, и жаль, что мы не смогли сегодня ни во что сыграть, нас слишком много для преферанса и слишком мало для покера, кажется. Это сочетание механики и огромного текста, который скрывается за портретами, мне кажется просто прекрасным. И в случае с Булгаковым, да и со всеми остальными тоже, мне кажется, невозможно играть в карты, не вспоминая, как раньше играли в карты, и невозможно писать о картах, не вспоминая, как раньше писали о картах. Вот это очень хорошая история про проект.
Константин Победин: Все, о чем мы говорим, это просто освежает душу, дух и вообще дает шанс на то, что кто-то, что называется, современники наши, молодые и немолодые, какие угодно, даже те, кто будет через некоторое время в это внимать, получит удовольствие. Потому что удовольствие важнее счастья и важнее знаний, человек живет ради удовольствий. Если бы, грубо говоря, продолжение рода не сопровождалось некоторым удовольствием, этот процесс, то люди по всей земли, может быть, так и не расплодились. Кстати говоря, рисовать и писать – это тоже большое удовольствие.
Ирина Тарханова: У меня страшная мечта и, пожалуй, самое главное, наверное, что я хотела бы сказать в этой всей нашей затее, я бы хотела, чтобы в них играли дети. Вот в XIX веке обучение карточным играм входило в школьные программы, и мне кажется, это, на самом деле, не помешало бы. Не надо бояться играть, в том числе и в карты. Надо играть, надо играть весело! И это, конечно, проект для детей.
