Марьяна Торочешникова: Каждый час в России от рук собственного мужа или партнера погибает одна женщина. Более 650 тысяч женщин подвергаются систематическим побоям со стороны мужа, партнера и прочих родственников - такие данные приводит Национальный центр по предотвращению насилия "Анна". Тем не менее, в российской нормативной базе до сих пор нет специального закона о противодействии домашнему насилию, а существующих положений Уголовного кодекса явно недостаточно, иначе - чем же объяснить статистику МВД, согласно которой 97% дел, связанных с домашним насилием, не доходят до суда?

Я уже рассказывала историю сестер Марем и Елизаветы Алиевых из Ингушетии. Елизавету - она сегодня в студии Радио Свобода - взяли под госзащиту после того, как она добилась возбуждения уголовного дела по факту смерти своей сестры Марем, которую на протяжении 15 лет третировал муж. Марем бесследно пропала. Елизавета была вынуждена покинуть Ингушетию из-за опасений за собственную жизнь. Вместе со своими адвокатами она добивается объективного расследования дела сестры, местонахождение которой не установлено до сих пор.

Как убедить следователей внимательнее относиться к делам, связанным с насилием в семье? Какие гарантии, какую защиту может предложить государство потерпевшим от домашнего насилия? И чего ждать от поправок в Уголовный кодекс?

В студии Радио Свобода – Елизавета Алиева и адвокат Мари Давтян. На видеосвязи с нами – адвокат Ольга Гнездилова.

Елизавета, как вы оказались в Москве, почему были вынуждены покинуть республику? И есть ли какие-то подвижки в расследовании дела о пропаже, возможном убийстве вашей сестры Марем?

Елизавета Алиева: Я приехала сюда – мне помогли адвокаты из "Правовой инициативы". А там не было возможности жить! Госзащита была, но даже если эта госзащита стояла во дворе, то его родственники заходили прямо ко мне во двор, угрожали. Я просто побоялась и попросила адвокатов…

Марьяна Торочешникова: «Его» – это мужа вашей сестры?

Елизавета Алиева: Да, родственники Мухарбека - его племянники, его сын, который учится в школе ФСБ в Ставрополе. Он сам приезжал и говорил мне: "Я - будущий сотрудник, я вам тут жизни не дам". Его сын, Бекхан, мне сам так угрожал. Хотят, чтобы я забрала заявление, дала показания, что я все это выдумала: не было никакого похищения меня и моего мужа, не было такого, что во двор бросали гранату. Я должна взять всю вину на себя, если хочу жить там и сохранить жизнь своих детей. Они открыто говорят мне это.

Марьяна Торочешникова: Напомните нам, пожалуйста, эту историю.

Елизавета Алиева: Марем была замужем за Мухарбеком Евлоевым лет 15. Замуж ее взяли насильно, она намного младше его. Она родила детей, но он издевался над ней, избивал, ее даже брили налысо. Она убегала от него, прибегала ко мне, и я ее прятала. Я с Марем ходила в МВД, в прокуратуру, куда только мы ни писали заявления и жалобы, что он издевается, что она переживает за себя и своих детей, она просила о помощи. Но они каждый раз говорили: "Это семейное". А мне говорят: "Ты сиди дома, пусть муж разбирается. Она не имеет права и детей трогать".

Она из-за детей и возвращалась к мужу много раз. Мухарбек специально звонил, давал трубку детям, и они плакали в трубку – он давил на жалость. Потом сам приходил, показывал свои болячки - ноги там, руки, как больной старикашка. И стариков приводил, и на Коране клялся много раз, что пальцем ее не тронет, что они будут нормально жить. И она ради детей возвращалась туда. И вот 19 сентября 2015 года она мне позвонила - две недели прошло, как опять клялся - и она поехала обратно домой.

Марьяна Торочешникова: Она скрывалась от него, даже, по-моему, была в Белоруссии, в убежище для женщин, но он ее там нашел…

Елизавета Алиева: Да, "Правовая инициатива" нам помогала. Он ее нашел через меня, потому что приходил ко мне со стариками, на коленях стоял: "Прости ради детей!". Я просто ошиблась, и я ее привела. Она не хотела возвращаться, а я ее попросила ради детей дать ему еще один шанс. Я не думала, что она так исчезнет, что ее убьют или будут где-то держать.

Около трех часов дня 19 сентября она мне позвонила и сказала: "Если мой телефон не будет отвечать…" – просила, чтобы я или приехала, или вызвала полицию. Говорила: "Он мне готовит какой-то сюрприз, у него какие-то родственники, мужчины собрались во дворе". Дети в школе, она одна - ну, боялась. "Он всю ночь мне спать не давал, издевался". Дети потом тоже подтвердили это. Я успокоила ее, сказала, что вечером приеду.

Потом через полчаса, через час я звоню – ее телефон не работает. Часов в пять перезвонила – не работает. Дочке ее в школу позвонила, она говорит: "Мама не отвечает, я домой иду. Если что-то не так, перезвоню". Она мне потом не позвонила, и я подумала, что все нормально - ну, поругались, как всегда, и успокоились. Вечером, часов в девять, мне ее старшая дочка звонит, плачет: "Мамы нет, не знаю, где она, помоги нам!"

Я быстро поехала туда со своим мужем, сыном и родственницей. Дверь никто не открывал. Но Мухарбек Евлоев понял, что я никуда не уйду, и открыл мне дверь. Я забежала в дом - дети все втроем сидели на диване, плакали. Я тоже плачу, спрашиваю: "Где мама?" Отвечает: "Зачем ты пришла? Твоя сестра убежала, меня обокрала!" Но ей никогда в жизни не нужны были ни он, ни его деньги, только дети были нужны. И если бы она что-то и украла, то только своих детей.

Я плачу, я все поняла, видела ее тапочки в кухне, видела волосы с ее головы, и дети плачут, говорят, что всю ночь отец издевался над мамой, она плакала. Утром пошли в школу – мама была расстроенная. Старшая дочка говорит: "Мы не хотели идти в школу, но отец насильно нас отправил. Мама хотела нас оставить дома". Наверное, она что-то чувствовала. Я говорю: "Где она?" На колени перед ним встала, прошу: "Только не убивай ее, пожалуйста, просто ради детей!" Он меня выгнал из дома.

В тот же вечер я пошла в полицию писать заявление. Они даже не хотели его брать: "Муж с женой разберутся! Наверное, обиделась и ушла". Я говорю (это было в Сунже, где он живет): "Это не такой муж, вы же все его знаете! Почему вы мне не верите? Она просила меня о помощи, ее нет дома. Там волосы, там даже пятна крови были. Просто зайдите и узнайте. Человек не просто пропал, там видно следы, как ее… уносили, наверное".

Не знаю, ездили они туда в тот вечер или нет. Я приехала обратно в Назрань и там тоже написала заявление. На второй день опять поехала к нему, но он выгнал нас. Мы собрали всех родственников, мужчин, чтобы поговорить, где человек, но они выбежали с пистолетами в руках. Пошли к старикам, к его родственникам, они говорят: "Мы не знаем, что он за человек, он нас не слушает". Я говорю: "Но вы же приходили, он клялся на Коране. Вы же просили за него. И почему вы не можете мне сейчас помочь? " Но он там всех подкупил, и этот старик тоже, наверное, был подкуплен, как и все сотрудники. Мухарбек мне со двора кричал: "Можешь ходить и жаловаться, где хочешь! У меня везде связи, ты ничего не докажешь! Я не знаю, где твоя сестра. Она, наверное, ушла".

Марьяна Торочешникова: С тех пор никаких известий от Марем нет. По факту ее смерти, тем не менее, было возбуждено уголовное дело, и было также возбуждено уголовное дело об эпизоде с вашим похищением.

Елизавета Алиева: Только после того, как вмешалась "Правовая инициатива".

Марьяна Торочешникова: Давайте попросим адвоката из "Правовой инициативы» Ольгу Гнездилову, которая сопровождает это дело, рассказать, с каким юридическим сопротивлением столкнулась в этой истории Елизавета и ее адвокаты.

Ольга Гнездилова: Уголовное дело об убийстве было возбуждено только через две недели после происшедшего, и когда следователи пришли домой, ряд улик был уже утрачен. Тем не менее, какие-то улики они собрали, направили их на экспертизу, но у нас до сих пор нет ее результатов, то есть восемь месяцев никто не знает, были ли эти волосы действительно волосами Марем, были ли эти пятна пятнами ее крови. Уголовное дело сейчас есть, но по нему нет никакого движения. Мы сейчас подали жалобу на бездействие следователей, она будет рассмотрена Сунженским военным судом, и посмотрим, какая будет реакция.

А дело о похищении – там результатов больше, хотя его тоже возбудили через пять месяцев. Там тоже многие улики были утрачены, и сейчас мы знаем, что на свидетелей оказывается давление, то есть приходили родственники, требовали отказаться в суде от показаний, которые они давали на следствии. И мы понимаем, что, скорее всего, свидетели откажутся, потому что им угрожают уже физически. Сегодня я разговаривала со следователем, и он сказал: "Пишите заявление". Но надо понимать, что люди боятся даже заявлять об угрозах, потому что они все живут рядом и понимают, что у этих людей есть оружие, они, возможно, причастны к насильственному преступлению. Это не просто кража или мошенничество, мы имеем дело с уголовным расследованием по убийству и похищению. Тут не каждый свидетель готов идти до конца.

И даже сейчас Елизавета в Москве получает информацию, что в Москву приехали родственники, вчера они звонили в наш офис, пытались назначить встречу со мной, звонили по мобильному телефону. Я думаю, что в ближайшее время нам предстоит еще и в Москве лицом к лицу столкнуться с родственниками Мухарбека Евлоева.

Марьяна Торочешникова: А чего хотят эти родственники?

Елизавета Алиева: Я не знаю - расправиться со мной или с детьми. Дело уже далеко зашло. Если я даже захочу, то не смогу это остановить. А они хотят, чтобы я написала заявление, что все мои показания ложные.

Марьяна Торочешникова: После того, как в январе вышла в эфир передача "Правосудие", где мы впервые рассказали о вашей истории, на следующий же день был задержан Мухарбек Евлоев. Мне позвонил ваш адвокат и сказал, что его задержали и будет решаться вопрос об избрании меры пресечения. Он сейчас находится под домашним арестом.

Елизавета Алиева: Но он же при этом везде ходит!

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, была проявлена какая-то инициатива со стороны следственных органов. Мари, вы как адвокат часто защищаете потерпевших от домашнего насилия. Можете ли вы объяснить, почему правоохранительные органы ничего не делали, чтобы предотвратить возможное похищение и убийство Марем Алиевой? У них же, наверное, была целая коллекция заявлений от нее, и они должны были хотя бы формально отреагировать.

Мари Давтян: Ситуация не реагирования на заявления пострадавших от домашнего насилия вполне типична. Вот Елизавета сказала, что им много раз говорили: "Это дело семейное!" Никто не хочет вмешиваться, считая, что муж и жена просто ссорятся и сами разберутся. В действительности на практике убийства и причинение тяжкого вреда здоровью крайне часто происходят в семьях, и обычно есть то самое криминальное прошлое, когда один из супругов, чаще всего это муж, избивал жену.

Полиция не реагирует практически во всех регионах. Конечно, это дело из ряда вон выходящее, потому что то, что произошло в дальнейшем, не укладывается в голове ни у одного юриста, ни у одного нормального человека. Но первая часть истории, когда женщины ходили и заявляли в полицию, в прокуратуру, просили о помощи, а им никто не помог, это вполне стандартное и практически всегда встречающееся явление.

Марьяна Торочешникова: А нельзя как-то на это повлиять, обязать принять какие-то меры?

Мари Давтян: Здесь два рода проблем. Первое – это законодательные недостатки, которые существуют у нас. Если мы говорим о побоях, синяках, толчках и так далее, с которых начинается домашнее насилие, то это дело частного обвинения. По идее, полиция не имеет права даже возбуждать и расследовать это дело, и этим должна была заниматься сама потерпевшая, обратившись в мировой суд и самостоятельно собирая доказательства.

Марьяна Торочешникова: То есть она должна была все делать сама, фактически выступая в роли прокурора.

Мари Давтян: Да. И при этом каждый день возвращаться к себе домой, где будет также проживать этот агрессор, потому что никто не возьмет его под стражу по этому делу, не примет никаких других мер. Соответственно, для потерпевших это не только сложно, но и крайне опасно. Вообще, без юридического образования вести дело частного обвинения практически нереально.

Марьяна Торочешникова: Конечно, ведь надо, по крайней мере, правильно составить обвинение, чтобы оно соответствовало всем нормам закона, а потом еще поддерживать его в суде. А разве нельзя попросить помощи прокурора?

Мари Давтян: Проблема в том, что у нас начальник УВД может по своему усмотрению решить, будет он в этом деле представлять интересы потерпевших, будет полиция вообще участвовать в этом деле, или нет. На практике по делам о домашнем насилии этого практически никогда не происходит.

Марьяна Торочешникова: А почему? Наверное, в полиции все прекрасно понимают. И в вашем случае полицейские, наверное, прекрасно понимали, что что-то творится в доме вашей сестры, раз вы регулярно жалуетесь, а она в синяках. Почему они не вмешивались?

Мари Давтян: А это вторая часть проблемы – проблема стереотипов. В нашем обществе (и не только в нашем) считается, что ничего страшного не происходит. Ну, подрались – подумаешь, с кем не бывает. «Бьет – значит, любит», «муж и жена – одна сатана», и еще пару десятков таких поговорок мы все с вами знаем. И законодательство не располагает какими-то возможностями, и полиция не обладает желанием в это вмешиваться, потому что бонусов от этого для полицейских никаких, только лишняя трата времени.

Марьяна Торочешникова: Ну, и плюс они, наверное, солидаризируются с агрессором как мужчины…

Мари Давтян: Это нередко происходит. Вроде как у нас принято, что мужчина может контролировать и воспитывать, и, раз получила, значит, заслужила, что-то она сделала не так. Очень часто это есть в общественном сознании – «сама спровоцировала, сама виновата; не надо злить мужа, тогда и в глаз не будешь получать».

Марьяна Торочешникова: Но это ведь противоречит здравому смыслу! Домашнее насилие – это такая штука, которую спровоцировать нельзя, потому что существует агрессор, который питается этим насилием (об этом говорили и психологи, и другие специалисты). Можно вести себя как угодно хорошо, но если человек – тиран, то он все равно будет подавлять, всегда найдет повод.

Мари Давтян: Конечно! Агрессору и повода не нужно, ему достаточно его собственного желания осуществлять агрессию. Но чтобы полиция это понимала, ей надо как минимум об этом рассказывать. Мы не должны забывать, что рядовые участковые - это обычные люди, которые живут в этом обществе и подвержены всем тем же стереотипам и мифам, что и абсолютная масса населения. На сегодняшний день эффективных программ просвещения сотрудников полиции практически нет. В ряде регионов работают организации, которые их просвещают. Вот мы работаем с Всероссийским институтом повышения квалификации МВД, который озадачен этой проблемой, но в общей массе специальной программы не существует. И это тоже большая проблема. Полицейских надо к этому готовить.

Марьяна Торочешникова: Елизавета, вы с сестрой жаловались в полицию и ждали, что они вам помогут? Вы видели примеры, что они действительно кому-то помогали? Как вы думаете, если бы они вмешались, что-то могло бы измениться?

Елизавета Алиева: Я не знаю ни одного случая, чтобы была такая история, как у нас. Их много, но об этом просто никто не знает, и это не заходит так далеко, как наша история. И я ни разу не слышала, чтобы встали на сторону женщины, защитили женщину. Просто был человек – и нет человека, исчез.

Марьяна Торочешникова: А чем вы можете объяснить такое поведение следователей, полицейских?

Елизавета Алиева: Может, они его боятся, я не знаю. Ведь он там сам считает себя Всевышним, хотя он - ноль без копейки. Он мне говорил, что у него там «все схвачено». По всей Ингушетии я не могу нигде на него жаловаться.

Когда Марем пропала, сколько раз мы ходили в полицию! Нас сначала слушали, а потом проходит некоторое время, и я уже понимаю, что Евлоев встречался с этим человеком, и уже совсем другой разговор со мной, нас уже не принимают, говорят: "Это семья. Ты зачем туда лезешь? Оставь их! Найдется она. Может, она за границу уехала".

Марьяна Торочешникова: Ольга, раз вы видите, что происходит в Ингушетии (фактически саботируется расследование двух уголовных дел), почему вы не ходатайствуете о том, чтобы следствие вели люди, которые не имеют никакого отношения к республике, например, люди из Главного следственного управления Следственного комитета России или из соседнего региона?

Ольга Гнездилова: Мы направляли ходатайство в Главное следственное управление СК России, и нам прислали сопроводительное письмо, что наше обращение отправлено в Ингушетию. То есть нам даже не ответили по существу, почему они не хотят забрать это дело себе. Хотя мы приводили аргументы, что угрозы поступают, следствие бездействует, невозможно ничего сделать в республике, потому что много родственников, очень тесные связи, и обычная работа там не получается. Из Ингушетии пришел отказ, написали, что все в порядке, что следствие ведется, уголовные дела не закрыты. Они действительно не закрыты, но по ним не проводится никаких следственных действий.

Мы обращались также к уполномоченному по правам человека в Российской Федерации, пока ответа нет. Мы обратились в Совет при президенте, который передал наше обращение главе Республики Ингушетия, и я знаю, что на их выездном заседании на Северном Кавказе этот вопрос обсуждался. Пока результата нет. Но мы надеемся, что путем большого количества жалоб удастся как-то обратить внимание на бездействие следствия.

Марьяна Торочешникова: Это все происходит потому, что на Северном Кавказе такое наплевательское отношение следователей к этим двум делам - о пропаже женщины и возможном убийстве и о похищении людей? Или то же самое могло бы происходить в Москве, в Иваново или во Владивостоке, если бы пропала женщина, а ее родственники подозревали бы, что ее убил муж?

Мари Давтян: У меня есть подозрение, что такие ситуации возможны в любом регионе страны. С учетом того, насколько часто считаются не важными эти дела в разных регионах, я могу предположить, что схожая ситуация может произойти практически в любом регионе страны. Но конечно, здесь имеется традиционной отпечаток, ведь традиции и такой менталитет достаточно сильны в регионах Северного Кавказа, в том числе - нежелание признавать женщину как человека, который имеет право обратиться за помощью, нежелание помогать женщине.

Но я не исключаю, что это может быть и у нас в Москве, под носом, просто в зависимости от влияния. Тут ведь еще родственные связи, много родственников, которые вмешиваются в ситуацию, и вот эта клановость, конечно, играет роль в таких делах. Но в случае с сыном, например, какого-то крупного чиновника в Москве ситуация может повториться таким же образом.

Марьяна Торочешникова: Или с каким-нибудь влиятельным бизнесменом, или полутеневым бизнесменом... Но мне все-таки непонятно, как можно повлиять на подходы полицейских и следователей к расследованию этих дел.

Я достаточно часто общаюсь с журналистами, которые являются членами общественных наблюдательных комиссий и ходят, в частности, по следственным изоляторам. Иногда они видят женщин, которые сидят в СИЗО за насильственные преступления. Как правило, это женщины, которые зарезали или покалечили своего партнера или мужа, потому что оборонялись, он их бил. Но этих женщин привлекают к ответственности, даже не рассматривая вопрос об обороне. Мужчина же должен только убить, наверное, или сломать позвоночник, чтобы следствие зашевелилось. Я не вижу здесь рационализма. Получается, что вся правоохранительная машина работает таким образом, чтобы вредить женщинам.

Мари Давтян: По большому счету, получается, что так и есть. Общий уровень сексизма влияет и на то, как мы реализуем наши права, - это прекрасный показатель. Когда женщина многократно обращается с заявлениями о том, что ее избивают, реакция никакая, но стоит ей самой встать на свою защиту, как тут же против нее возбуждается уголовное дело.

Вот у нас сейчас есть случай в Краснодарском крае. Девушка, которую преследовал бывший супруг, многократно обращалась в полицию, и в итоге он ворвался к ней домой, сломал нос ее матери, у нее сотрясение мозга… В рамках защиты она его один раз ударила по спине каким-то прутом, и против нее возбуждено дело об угрозе убийством и причинении легкого вреда здоровью. Ее бывший супруг - не просто обычный мужчина, он на тот момент был еще и военнослужащим, ВДВ; уголовное дело на него может быть возбуждено только с разрешения Военной прокуратуры, и никаких возможностей возбудить уголовное дело у нас сейчас практически нет, потому что Военная прокуратура своего согласия на это не дает.

Марьяна Торочешникова: То есть следствие поверило, что женщина угрожала убийством этому вэдэвэшнику, и он испугался...

Мари Давтян: Да, для того чтобы возбудить уголовное дело, он должен реально испугаться, он и говорит, что он очень сильно испугался. А у этой женщины огромное количество зафиксированных заявлений и медицинских документов, мы можем отследить историю насилия годами!

Марьяна Торочешникова: И что делать в этой ситуации? Елизавета, вы видите какой-то выход в вашем деле?

Елизавета Алиева: Я даже не знаю... Я обратилась в "Правовую инициативу", и они мне помогли. А дальше... Я даже не знаю, куда обращаться. Если сотрудники правоохранительных органов мне не помогают, то куда еще?..

Марьяна Торочешникова: К президенту.

Елизавета Алиева: Президент тоже говорит, что это семья - не в моем случае, а по телевизору в новостях у нас такое показывают. Вот обращаются к нему за помощью многодетные семьи, дети, негде жить, а он говорит: "Есть род, двоюродные братья, двоюродные дяди, и они должны помогать".

Марьяна Торочешникова: Это глава республики так говорит. А к Владимиру Путину вы не хотите обратиться?

Елизавета Алиева: Я думаю, это помогло бы.

Марьяна Торочешникова: Но Владимир Путин не может решать все проблемы. Ведь женщин, которые находятся в состоянии постоянного страха и ужаса у себя в доме, если верить статистике, 650 тысяч.

Елизавета Алиева: Вот просто показать бы на одном моем примере! Думаю, меньше было бы таких трагедий.

Мари Давтян: Мне кажется, это хорошая идея. Это был бы прекрасный пример того, как руководитель страны демонстрирует свою нетерпимость к домашнему насилию. Ведь это страшное дело! И на этом примере, я думаю, можно было бы показать всем: главам других республик, чиновникам из правоохранительных органов, - что домашнее насилие недопустимо.

Марьяна Торочешникова: А можно системно решить эту проблему?

Мари Давтян: Только изменением законодательства и конкретной работой с правоохранительными органами, просвещением, контролем, организацией и так далее.

Марьяна Торочешникова: А есть смысл менять законодательство? Я смотрела вашу лекцию в рамках фестиваля "Ребра Евы" в Санкт-Петербурге, где обсуждались, в частности, и вопросы противодействия домашнему насилию, и вы в качестве примера приводили ситуацию в Индии, где действует несколько прекрасных законов - и о противодействии домашнему насилию, и о противодействии сексуальным домогательствам, и другие...

Мари Давтян: Есть огромное количество законов, направленных на права женщин.

Марьяна Торочешникова: И при этом они все не работают!

Мари Давтян: Потому что не ведется работа с представителями правоохранительных органов. Вообще, для того чтобы любую ситуацию изменить или исправить, нужно два вида мер - меры законодательства и меры просвещения. Эти меры могут работать только вместе. Мы можем создать прекрасные законы, но если сотрудники полиции убеждены, что это семейное дело, то эти законы нам не помогут.

В то же время, мы можем прекрасно натренировать наших сотрудников полиции, но если у них нет законодательных механизмов, то они тоже ничего не могут сделать. Работа должна вестись в этих двух направлениях. Это не быстрый путь, но другого нет.

Марьяна Торочешникова: Что касается законов, сейчас появились некоторые подвижки, и, в частности, с этой истории с побоями. Вы уже говорили, что женщине бывает сложно привлечь кого-то к ответу, потому что ей самой надо все доказывать и выступать прокурором. А сейчас что-то меняют в законе?

Мари Давтян: Да, сейчас во втором чтении принят проект изменений в Уголовный кодекс, и здесь достаточно интересная ситуация, потому что этот проект внес Верховный суд, и он предлагал вообще декриминализировать угрозу убийством, побои, уклонение от уплаты алиментов. На это все женские организации сказали: ну, тогда у женщин просто вообще не остается никаких механизмов для защиты своих прав! После ряда поправок проект закона оставил угрозу убийством, уклонение от уплаты алиментов и побои. Теперь статья несколько видоизменена, и побои в отношении близких лиц остаются в Уголовном кодексе, более того, становятся делами частно-публичного обвинения. Это означает, что теперь женщине будет достаточно обратиться с заявлением, а в дальнейшем уже полиция будет собирать доказательства, прокурор будет представлять обвинение в суде, то есть все-таки государство возьмет это дело на свои плечи.

Марьяна Торочешникова: И тогда, может быть, зашевелятся полицейские, потому что им понадобятся галки для отчетов!

Мария Довтян: Те полицейские, с которыми мы работали, всегда выступали за перевод этих дел хотя бы в частно-публичное обвинение. Ведь те, кто работает качественно, и так вынуждены собирать массу материалов по обращениям этих женщин, просто эти материалы не являются доказательствами по делу. И полицейские хотят работать, они видят в этом проблему, и если их просвещать, то им это понятно. Большинство полицейских, я думаю, поймут, что работа упростится, если дел о домашнем насилии у них не будет - по-настоящему, а не только в отчетности.

Марьяна Торочешникова: Сам глава МВД России, Владимир Колокольцев, говорит, что каждое четвертое насильственное преступление - убийство или тяжкие телесные повреждения - происходит именно в семье. И, наверное, в их интересах это все предотвращать.

А насколько вообще распространена в Ингушетии ситуация, когда мужья бьют своих жен? Это считается нормальным или неправильным? Я очень много слышала о том, что на Кавказе особое отношение к женщинам, что они превозносятся чуть ли ни как святые, что женщин уважают. И при этом оттуда же, с Северного Кавказа, часто приходят вот эти истории, когда к женщинам относятся хуже, чем к скоту.

Елизавета Алиева: Таких, как Мухарбек Евлоев, там много. Но есть и порядочные, нормальные. Случаи избиения, издевательства над женами бывают, я о них слышала, сама знаю. Но чтобы женщина пропала, вот как Марем, такого случая я не знаю. Есть порядочные, нормальные мужчины, нормальные семьи. Вот сколько у меня родственников, а я не знаю такого, чтобы издевались над своими женами или детьми.

А вот у таких людей, как Мухарбек Евлоев, по три-четыре жены, они нажили свое богатство, наверное, не работой, а другим путем, и они себя ставят так, что других людей и за людей не считают. Он всегда говорил: "Жена - это вещь!" Таких тоже много.

Марьяна Торочешникова: А как возможно, что в стране, в которой официально запрещено многоженство, тем не менее, существуют регионы, где это многоженство есть фактически? Насколько я понимаю, и Марем не была в официальном браке?

Елизавета Алиева: Нет. У этого Мухарбека Евлоева три жены, и все три - без брака.

Ольга Гнездилова: Там традиция - вообще не ходить в ЗАГС, обычно браки регистрируются по местному религиозному обряду, а не в ЗАГСе. Это складывалось десятилетиями. И это еще одна большая проблема, потому что женщина не может уйти, все нажитое имущество остается у мужа, при разводе она не может поставить вопрос о разделе дома, квартиры, машины, она уходит в пустоту, ни с чем. Развод вообще очень осуждается на Северном Кавказе, да еще у женщины нет средств к существованию, нет жилья, нет возможности начать новую жизнь. Поэтому печальный опыт не регистрации брака в органах ЗАГСа приводит не только к насилию, но и к тому, что женщина терпит до последнего.

Марьяна Торочешникова: И возникают проблемы с порядком воспитания детей… Но все-таки можно доказать, что ты родная мать, это твои дети, и уже поэтому ты можешь их воспитывать, и они должны остаться с тобой. Но я так понимаю, что там еще традиция связана с тем, чтобы дети оставались с отцом.

Елизавета Алиева: Да.

Мари Давтян: И это легко делать в ситуации, когда женщина после фактического развода не имеет никаких прав на имущество. Очень часто ее не принимают в родительский дом, соответственно, ей негде жить. У нее нет денег, негде жить, нет работы, нет родственников - кто же оставит ей детей?

Марьяна Торочешникова: А женщины в Ингушетии разве не понимают, что они очень рискуют, не регистрируя браки, выходя замуж за человека, у которого уже есть несколько жен?

Елизавета Алиева: Они, наверное, не понимают. Некоторых отдают родители. Вот у моей сестры Марем тоже не было брака. У двоюродных сестер тоже нет брака. Так положено, считается брак, только заключенный по нашему обряду.

Мари Давтян: И я так понимаю, что женщин достаточно юными выдают замуж.

Марьяна Торочешникова: Можно вспомнить прошлогоднюю историю в Чечне, из-за которой поднялся шум на всю страну, но девушку, которой еще не исполнилось 18 лет, все-таки выдали замуж за старика.

Мари Давтян: Ну, правда, в загсе, демонстративно. Если же говорить об общей массе, то я сомневаюсь, что у женщин, особенно молодых, есть какие-то возможности настоять на регистрации брака. Я не думаю, что кто-то ее послушает.

Марьяна Торочешникова: И, наверное, последнее, о чем думает молодая девушка, выходя замуж, это о том, что муж будет ее бить, издеваться над ней и даже, как в случае с Марем... Он же однажды отрезал ей кончик пальца?

Елизавета Алиева: Да. Это когда они года три жили в Челябинске, сразу после того, как она вышла замуж. Мы даже не знали, а когда она приехала, у нее на левой руке не было кончика большого пальца.

Марьяна Торочешникова: И она тогда не жаловалась в полицию?

Елизавета Алиева: Нет. Когда она прибегала ко мне, его родственники бежали за ней, ругали ее, оскорбляли, забирали обратно и выставляли виноватой меня. А она приходит вся избитая - как я ее не приму? Она же моя сестра! Я ее прятала или ругалась с ним, как могла, помогала ей. А последний раз не смогла ей помочь...

Марьяна Торочешникова: У Марем была хотя бы возможность на время сбежать к вам, а ведь многие женщины годами живут с мужьями, которые над ними издеваются, и им вообще негде искать защиты! Мари, вы часто встречались с ситуациями, когда женщина уже находилась в крайней степени отчаяния?

Мари Давтян: Обычно женщины приходят к нам, когда они находятся уже в крайней степени отчаяния. И первый вопрос, который мы вынуждены решать, это где ей хотя бы передохнуть. Первое, что мы ищем, это безопасное место. На сегодняшний день это проблема. К сожалению, далеко не всегда примут родители, родственники, и это в любом регионе страны. Это твои проблемы, решай их сама, ты взрослая женщина, не нравится - разводись. А куда она пойдет с расторжением брака...

В первую очередь это часто квартирный вопрос - где конкретно жить. Можно, конечно, разделить квартиру пополам, но этот агрессор будет продолжать в ней проживать, и пострадавшая проживать в ней уже не может. Поэтому мы в первую очередь ищем либо кризисный центр, либо какое-то другое убежище, где женщина могла бы находиться какое-то время. Их на сегодня в России крайне мало, причем во всех регионах.

Марьяна Торочешникова: Ну, да, Марем была в убежище в Белоруссии, потому что здесь не получилось ее пристроить...

Мари Давтян: Более того, если бы Марем обратилась к убежище в Москве, то ее бы не приняли.

Марьяна Торочешникова: Потому что она не из этого региона?

Мари Давтян: Конечно. Если это муниципальный, государственный кризисный центр, то туда вряд ли возьмут женщину из другого региона. И более того, ей пришлось бы собрать два миллиона справок, которые она могла бы получить только в своем регионе, подвергая себя опасности. Ведь порой действительно приходится убегать из региона, чтобы просто спасти собственную жизнь! Мы обычно обращаемся к каким-то некоммерческим организациям, правозащитникам, у которых есть шелтеры.

Марьяна Торочешникова: То есть первое - решить вопрос с убежищем, временным размещением, а дальше что?

Мари Давтян: С этими женщинами работают психологи, потому что всем им нужна серьезная психологическая помощь. Конечно, параллельно работают юристы, мы решаем проблемы уголовного преследования, развода, раздела имущества, определения места жительства детей, но очень важно, чтобы работали психологи, чтобы женщина могла начать просто новую жизнь с чистого листа. Ищется работа, детский садик для детей и так далее, чтобы она смогла в дальнейшем обеспечивать себя и своих детей, жить самостоятельной жизнью.

Но в первую очередь это безопасность. И именно из-за того, что у нас никто не обеспечивает безопасность, все наши последующие попытки очень часто тщетны. К примеру, мы нашли ей работу, а он начинает ее преследовать, и она просто боится выходить на работу. У нас немало таких случаев. Мы даже вынуждены менять регион, место жительства пострадавшей и заново проходить весь этот сложный путь. У нас есть примеры, когда люди бегут от агрессора просто на другой конец страны.

Марьяна Торочешникова: С другой стороны, если бы был специальный закон с этими охранными ордерами и всеми необходимыми процедурами, о котором уже много лет говорят не только феминистки, но и теоретики права, то этот вопрос мог бы решаться.

Мари Давтян: Конечно! Нужно оградить женщин от преследования, обеспечить доступ к шелтерам, убежищам. Мы говорим о том, что никакие барьеры не нужны, и не важно, в каком регионе зарегистрирована женщина, ведь то, что она оказалась в другом регионе, это просто попытка спастись.

Марьяна Торочешникова: Поскольку на Северном Кавказе традиционно мужчины решают все вопросы между собой, обычно мужская половина семьи заступается за женщин, если их обижают. Ваши мужчины заступались? Елизавета, как ваш муж вел себя в этой ситуации?

Елизавета Алиева: Он поговорил с ними и принял их сторону, написал против меня и детей заявление, что мы все придумали, что нас не похищали, что моя сестра не потерялась. Он быстрее меня сел в машину, а меня-то они тащили по всему двору, детей избили… Может быть, он с ними договорился, или напугали его - я не знаю…

Марьяна Торочешникова: А хоть кто-нибудь из вашей семьи стоит на вашей стороне?

Елизавета Алиева: Двоюродные братья, родственники поддерживают. Но что они с ним сделают? Они идут как свидетели, помогают мне морально, а больше они ничего не могут. И ко всем моим родственникам ездили племянники и сыновья этого Мухарбека Евлоева и угрожали. А они говорят: "Найдите человека - и она успокоится. А так мы просто не имеем права перед Богом ее останавливать, это же ее сестра. Она просто ищет свою сестру! ".

Марьяна Торочешникова: Тем не менее, пока следственные органы не прилагают никаких усилий, чтобы расследовать дело. Простите за такой вопрос, но вы вообще надеетесь на то, что Марем жива, что он ее где-то прячет?

Елизавета Алиева: Мне очень жаль мою сестру, мою маленькую - я всегда ее так называла. Мне очень жаль ее детей, которые остались без матери. Мне жаль даже дочек Мухарбека Евлоева: одна из них совершила самоубийство, застрелилась, а вторая убегает из дома от его побоев. Она убегала и в Чечню, и в Дагестан, сколько раз ее возвращали... Он ведь и над своими детьми точно так же издевается. Мне их всех жалко! Мне жаль даже этого обиженного жизнью старикашку, Мухарбека. Когда к нему кто-то приходит, он начинает показывать свои отрезанные ноги, руки, становится калекой. А за глаза он совсем другой человек - как хамелеон.

Мне очень жаль сестру! Я надеюсь, что, может, он где-то ее держит, что она живая. Не знаю... Хочу верить в это! Хочу его попросить, чтобы он, просто как человек, пожалел своих детей, которых он оставил без матери… (плачет) Не знаю, что еще ему сказать. Прошу его, чтобы он ее отпустил!

Марьяна Торочешникова: Будем надеяться, что и следствие все-таки вмешается и начнет уже работать в этом направлении. И мы непременно еще раз вернемся к истории сестер Алиевых. Вернемся, к сожалению, и к разговору о противодействии домашнему насилию в России.