Кто придет к власти после смерти узбекского диктатора Ислама Каримова и есть ли надежды на изменение репрессивного режима?

На наши вопросы отвечает живущий в изгнании лидер узбекской оппозиции Мухаммад Салих.

В декабре 1991 года депутат Верховного Совета Узбекистана, основатель партии “Эрк” (Свобода) Мухаммад Салих был единственным соперником Ислама Каримова на президентских выборах. По официальным данным он получил 12,7% голосов избирателей, по объявленным до этого по радио Узбекистана данным – 33%; по подсчетам независимых наблюдателей – большинство голосов. Студенческая демонстрация сторонников Салиха после выборов была расстреляна, оппозиционные газеты закрыты, на лидеров оппозиции были заведены уголовные дела.

В июле 1992 года Салих сложил с себя депутатские полномочия в знак протеста против репрессий. В апреле 1993 года был арестован за "государственную измену", но под давлением мировой общественности был выпущен из-под ареста с условием о невыезде из Ташкента. Oднако ему удалось бежать в Турцию. С тех пор он живет в Стамбуле. Сотрудники узбекских спецслужб неоднократно планировали покушения на его жизнь, трое его братьев были арестованы в Узбекистане.

– Мы знаем пример Туркменистана, где переход власти от Ниязова к совершенно на тот момент неизвестному Бердымухаммедову прошел гладко и никаких существенных изменений в стиле правления и в политической системе не произошло. Можно ли ожидать такого же сценария в Узбекистане, или вы чувствуете сейчас воодушевление и думаете, что могут произойти большие перемены?

– Предсказать, конечно, сразу нельзя, подождем несколько дней, как сложится обстановка с распределением мест. Я думаю, что они уже договорились. Слышал, что уже установился какой-то консенсус между премьер-министром Мирзиёевым и его заместителем Азимовым, что они будут в будущем командовать парадом в Узбекистане. Но любое может случиться, потому что за 27 лет узбекский народ очень устал от государственного террора, устал от неопределенности, от нищеты. После ухода диктатора могут произойти совершенно неожиданные события. Потому что синдром Андижана уже постепенно уходил в течение последних двух-трех лет, страх, который навел Каримов в 2005 году, расстреляв мирную толпу в Андижане, уже почти что растаял к этому дню. Люди к концу жизни Каримова открыто говорили против него, не боялись высказывать свое мнение на улицах, в школах, в государственных учреждениях. Так что всего можно ожидать в будущем. Если народ будет требовать свои права, как и должно быть, то старая каримовская политика уже не будет годиться ни к чему в Узбекистане, там должно измениться положение. Мы надеемся, что ситуация изменится к лучшему.

– В 1991 году вы были главным соперником Каримова на президентских выборах. Представим, что он тогда проиграл. Были ли предпосылки к тому, чтобы Узбекистан стал по-настоящему свободной демократической страной? Или он все равно неизбежно бы пришел к той или иной форме диктатуры?

– Я открыто вам скажу: мы не были готовы взять власть, хотя очень большую поддержку мы получили от узбекского народа. Но мы морально не были готовы к власти. Мы готовились за те пять лет, которые он президентствовал, остаться в оппозиции и делать конструктивную оппозицию, готовиться к настоящей власти через пять лет. Команда была сравнительно молодая, неопытная, поэтому мы не надеялись на такой большой успех, который вдруг пришел. Когда мы пошли к выборам, мы увидели, что почти что выигрываем без единой копейки. Люди с интеллигенцией во главе сами опешили, когда увидели неожиданный успех. Но мы не были готовы к власти. Поэтому нельзя сейчас предсказывать, что было бы, если бы мы пришли к власти. Сегодня мы готовы. В течение 27 лет все еще нет, кроме нас, какой-то организации, которая имеет положительный имидж среди народа. Поэтому в течение всех этих 27 лет Каримов гонялся за мной, чтобы убить меня, три или четыре раза делал попытку уничтожить меня. Слава богу, я остался жив. Мы надеемся вернуться на родину, присоединиться к мирному процессу созидания и участвовать в свободных выборах в Узбекистане.

– Последняя попытка покушения на вашу жизнь была совсем недавно, в декабре прошлого года?

– Да, совершенно верно, в Стамбуле была такая попытка, но предотвратили. Они сидят сейчас в тюрьме, посадили их. Один из них – офицер узбекской спецслужбы.

– Правление Каримова отличалось крайней жестокостью к политическим оппонентам, причем самых разных взглядов. Многие ваши соратники были арестованы в Узбекистане. Сколько сейчас политзаключенных, в частности, среди сторонников вашей партии, могли бы вы какие-то имена назвать?

– Я сразу могу назвать имя моего брата Мухаммада Бекжона, он уже 17 лет сидит в тюрьме. Двое братьев были выпущены по болезни, один сидел 14 лет, другой 13 лет, то есть трое братьев у меня сидели. И еще тысячи людей сидят за свои убеждения, за свое инакомыслие в Узбекистане. Не сотни, а тысячи, не преувеличиваю я. Если кто-то из окружения Каримова придет к власти и будет та же политика, то тогда, конечно, у народа остается единственный путь – это путь восстания. Потому что не дай бог еще 20 лет диктатуры, этого народ не вынесет.

– Удалось ли узбекским политэмигрантам создать серьезные политические структуры, оппонирующие режиму Каримова?

​– Мы как можем оппонируем, стремимся просвещать людей в такой закрытой стране, как Узбекистан, от нас получают информацию про Узбекистан узбеки внутри, потому что там полная изоляция. Мы стараемся, живя за рубежом, поддержать дух сопротивления. Издаем газеты, интернет-газету, у нас есть интернет-радио, распространяли СД-диски. Сейчас у нас лучше с пропагандой работать в Узбекистане стало, очень много возможностей технологических. Мы работаем как можем. За рубежом у нас нет такой большой силы, но у нас очень великий потенциал поддержки внутри страны. Сейчас, если мы вернемся домой, если мы действительно будем участвовать в свободных выборах, 90% мы получим голосов избирателей – в этом нет никакого сомнения. Внутри страны они могут вам подтвердить, что это действительно так. Не потому, что это мы, – любой, кто придет сейчас за смену из народа, любой получит такое количество голосов. Потому что, грубо говоря, осточертел этот режим народу.

– Понятно, что вы, главный политический противник Каримова, вряд ли можете сказать о нем хоть что-то доброе. Но, может быть, вспомните нечто, что можно назвать его заслугой? Или такого в принципе нет?

– К сожалению, ничего положительного не могу сказать о нем. Вначале, когда мы познакомились с ним в 1989 году, когда он пришел первым секретарем ЦК, я очень надеялся, что будет какое-то изменение в лучшую сторону. С ним я вел очень конструктивный разговор: если критиковал, то критиковал по делу, тогда такую разрушающую оппозицию не делал. Хотя первый год он действительно подавал какие-то надежды, казался искренним, но это была маска. Через год я уже узнал, что с этим человеком нельзя ни о чем договориться, и началась эта рубка, вы это знаете по последующим событиям.

– Прежде чем вы стали политиком, вы были известны, в том числе и в России, как поэт, вас переводили знаменитые русские поэты, в частности мой друг Алексей Парщиков. Вы продолжаете писать стихи, осталось место для поэзии в вашей жизни?

​– Очень мало осталось, но все-таки еще есть место для поэзии. Я пишу и не печатаюсь. Поэзия не дает той радости, того импульса, который мы получали от нее в молодости. Я тогда считал поэзию очень важным делом в жизни человека, сейчас, к сожалению, в нашем положении, периода жестокой диктатуры – это в сто раз хуже, чем Советский Союз, – заниматься поэзий просто нет желания. Мне стыдно заниматься поэзией, когда от этого ига страдает столько людей, которые сидят в тюрьме.

– Вы сказали, что сейчас намного хуже, чем в Советском Союзе. А если сравнить правление Каримова с тем, что происходит в России, с путинизмом, – есть общие черты?

– Есть, конечно, общие черты. Но в России все-таки либеральный оттенок есть, в отличие от черного деспотизма каримовского режима. Там интеллигенция более смелая, чем наша, она более просвещена в политической жизни, более политизирована, чем наша. Поэтому, естественно, Путин вынужден уступать в каких-то сферах либеральному духу России. Он вынужден считаться с людьми, которые иначе мыслят, чем он. У нас такого нет, у нас полный мрак, никакого инакомыслия, ничего не допускается.