14 сентября исполнилось 80 лет петербургскому поэту Александру Кушнеру. Он — автор многочисленных книг лирики и прозы, лауреат самых престижных литературных премий. В 90-е годы прошлого века Александр Кушнер был автором моих «Поверх барьеров». В этом выпуске — его стихи и эссе, записанные по телефону, на международных поэтических фестивалях и в лондонской студии радио Свобода.

Существует ли советская поэзия?

Что такое советская поэзия? Вообще существует ли она? Ничего из попытки вырастить советскую поэзию, на мой взгляд, не вышло, провалились десятки, сотни таких поэтов и проваливаются до сих пор. Что отличает их, что выдает? Слово. Слово, стоящее вне поэтического контекста, голое, однозначное, неукорененное в традиции, свободное от культурных ассоциаций, одноразовое, мечтающее о прозаическом повествовании, о газетной заметке, публицистической статье. Первым ввел такое слово в поэзию Маяковский, в ранних стихах еще как-то опиравшийся на предшественников и особенно на Ветхий завет и Евангелие, а в стихах 20-х годов прорвавшийся именно к такому свободному от всяких ассоциаций, грубому, как ему хотелось, а подчас и плоскому слову.

Я
по существу
мастеровой, братцы,
не люблю я
этой
философии нудовой.
Засучу рукавчики:
работать?
драться?
Сделай одолжение,
а ну, давай!
Есть
перед нами
огромная работа -
каждому человеку
нужное стихачество.
Давайте работать
до седьмого пота
над поднятием количества,
над улучшением качества.

Не эти ли и подобные им стихи имел в виду Пастернак, когда назвал их «неуклюже зарифмованными прописями», «изощренной бессодержательностью», «общими местами и избитыми истинами»? То, что подорвало и во многом обесценило работу большого поэта, не могло не загубить куда менее одаренных стихотворцев. Мы сегодня имеем частокол поэтов, имеющих дело с размагниченным словом, не подключенном к высокому напряжению поэтической традиции. Что касается Маяковского, то многое в его политической судьбе, головокружительных взлетах и падениях объяснила мне поездка на родину поэта. Я побывал однажды в Багдати, глубокой провинции не только по отношению к Петербургу и Москве, но даже к Тбилиси. Горная река с камнями во рту, грузинская речь с ее орлиным гортанным клекотом, звуки рождаются не в полости рта, а глубже — в горле, обнаружили для меня кое-что в фонетическом строе стихов Маяковского, в звуковой выделенности, отдельности каждого слова, в отсутствии привычного мелодического рисунка. Ведь русскому стиху свойственно легато, а у него все не так. Вот откуда эти взрывные губные:

Били копыта,
Пели будто:
- Гриб.
Грабь.
Гроб.
Груб.

Замечательная новизна раннего Маяковского таила в себе и опасность: она была не укоренена в русской поэтической традиции. Анненский, Тютчев, Фет, упомянутые им в одной стихотворной строке, к сожалению, усвоены были поверхностно, не вошли в кровеносную систему его стиховой речи. Что я имею в виду, когда говорю об укорененности в традиции? Покажу это на примере. Вот, например, стихотворение Мандельштама «Фаэтонщик», не буду приводить его здесь целиком, напомню только:

На высоком перевале
В мусульманской стороне
Мы со смертью пировали —
Было страшно, как во сне.

Нам попался фаэтонщик,
Пропеченный, как изюм,
Словно дьявола погонщик,
Односложен и угрюм.

…

Я очнулся: стой, приятель!
Я припомнил — черт возьми!
Это чумный председатель
Заблудился с лошадьми!

Что это нам так напоминает? Да Пушкина же, конечно, его «Дорожные жалобы», четырехстопный хорей пушкинской «Зимней дороги», «Дорожных жалоб» — вот что это. И характерно, что «чумный председатель» отсылает нас, конечно, к «Пиру во время чумы». Между прочим, «чума» есть и в «Дорожных жалобах» у Пушкина: «Иль чума меня подцепит, иль мороз окостенит». Какой это прелестный дорожный мотивчик, мы его знаем — вот что такое укорененность в традиции. Интересно, что и в воронежских стихах, связанных с зимней поездкой по области, тоже возникала эта мелодия.

Я кружил в полях совхозных —
Полон воздуха был рот —
Солнц подсолнечника грозных
Прямо в очи оборот...

Вот так устроена поэзия. Поэт может и не понимать этого, не отдавать себе отчета в том, что он делает, он может забыть о предшественнике, о том, у кого он берет, но эти связи совершенно необходимы. Действительно тема дороги связана теперь навсегда с пушкинским мотивом. А вот другой пример, тоже, мне кажется, чрезвычайно интересный, великолепное стихотворение Пастернака «Август», кто же его не помнит?

Мне снилось, что ко мне на проводы

Шли по лесу вы друг за дружкой.

Вы шли толпою, врозь и парами...

А что это напоминает? Я никак не мог сообразить, пока однажды до меня не дошло: да боже мой, своим интонационным ресурсом это, конечно, напоминает блоковское «На железной дороге»:

Бывало, шла походкой чинною
На шум и свист за ближним лесом.
Всю обойдя платформу длинную,
Ждала, волнуясь, под навесом.

И хотя в пастернаковском «Августе» нет ни одного упоминания о железной дороге, этот шум и свист за ближним лесом в нем угадывается. Возможно, именно он, прозвучав за переделкинской рощей, навеял, нагудел эти стихи, кажущиеся такими новыми, такими ни на что не похожими. Конечно, новыми, конечно, ни на что не похожими, но обязательно опирающимися на традицию, укорененные в ней.

1991 г.

Для радио «Свобода»

«Мои любимые пластинки» с доктором филологических наук, политиком Леваном Бердзенишвили