Тамара Ляленкова: Сегодня мы поговорим о школе нового формата, которой пока не существует, однако ее учителя в новом учебном году начнут обучение по новым программам в пилотном режиме.
В московской студии – директор школы "Летово" Михаил Мокринский; заместитель директора по профессиональному развитию и образовательным программам Мадлена Шагинян и заведующий кафедрой математики Дмитрий Шноль.
Сразу скажу, что школа это частная, не коммерческая, но по доступности и комфорту подобных ей в России, судя по проекту, я еще не видела. На строительство и подготовку владелец группы компаний "Русагро" Вадим Мошкович выделил 50 миллионов долларов, еще 150 он вложил в индаунтмент-фонд. Это что касается условий. Мы поговорим главным образом про образовательную часть.
И мой первый вопрос – директору школы. В чем главное отличие образовательной части школы "Летово" от других школ?
Михаил Мокринский: Главное отличие – то что мечта впервые имеет шанс встретиться с реальностью. Учителя ведь всегда живут и мечтой, и работой, и не только учителя, вообще работники творческих профессий. Мне мечта всегда помогала тянуться вперед. Здесь за три года до открытия школы мы начали огромную работу, чтобы план великолепной школы и реальность когда-то совпали.
Тамара Ляленкова: Это прекрасная история, особенно в сегодняшние не тучные для образования времена, ну, в государственном отношении. Дмитрий, вы работаете в школе "Интеллектуал", а эта школа тоже была мечтой, воплощенной уже. Вы это понимали, когда были там? И что теперь?
Дмитрий Шноль: Теперь хочется попробовать с новыми коллегами. Хочется попробовать то, что удалось там, немного на других детях и в других условиях. Ну, и хочется попробовать международный опыт, который нам в России частично известен, мы к нему относится обычно скептически, как к любому новому опыту. Попробовать его на практике, посмотреть, что работает, а что нет на нашей почве, что можно, исходя из наших корней и наших образовательных привычек, и наших сильных сторон в этом опыте, может быть, даже улучшить. И попробовать, что еще очень важно, технологизировать те вещи, которые в сильных российских школах, как правило, являются личностными инструментами и плохо передаются раньше.
Тамара Ляленкова: Международный опыт – что оттуда будет браться и в каком формате? Возможно ли вообще это соединить?
Мадлена Шагинян: Нужно сказать, что три года, которые выделены на подготовку, как раз и посвящены тому, что мы знакомимся с лучшим международным опытом, пытаемся его внедрить, сохранив все лучшее, что было и есть в российском образовании. В частности, это прежде всего программа международного бакалавриата, основной и старшей школы. Мы также очень интенсивно изучали американский образовательный стандарт Common Core и образовательный стандарт Великобритании National Curriculum, на основе российской образовательной программы и стандартов ВОЗ, мы, соединив и вычленив все самое интересное, что есть в международных программах, создали свои собственные планируемые результаты "Образовательные стандарты "Летово"". То есть не существует идеальной модели, которую можно было бы имплементировать, мы ее создаем, используя лучший западный опыт, в том числе.
Тамара Ляленкова: Михаил Геннадьевич, вы были директором лучшей московской школы, она занимала рейтингах по уровню ЕГЭ первое место. Вы понимали результат, что должно быть на выходе, чтобы школа была успешной. Это новая школа, новый проект. Он нацелен на другие результаты? Есть разница для вас, внутренняя, как для директора?
Михаил Мокринский: Конечно. Жизнь приучила меня, что директор должен быть предельно прагматичен, и в то же время, когда он мечтает о том, куда может прагматично дойти его школа, он должен опираться на две вещи. Первое, я сказал, - это мечта, а второе – целевая аудитория детей и родителей, с которыми мы собираемся работать в ближайшие десятилетия. Я верю, что хорошая школа имеет право решать что-то по-новому, когда эти решения не маргинальны, когда они попадают в русло основного запроса родителей. Поэтому пытаемся объединить такие достаточно амбициозные задачи – оказаться нужными родителям, семьям, которые планируют поступать в лучшие российские вузы, планируют поступать в лучшие зарубежные вузы, которые прекрасно понимают, что ребенок по способностям выделяется из своего класса, и семья, соответственно, ищет новый, более высокий уровень образования. А мы, встречая такие семьи и понимания их намерения, хотим предложим им то, чего не может предложить сегодня среднестатистическая российская школа, не только потому что для этого нужны дополнительные ресурсы, а потому что для этого нужна дополнительная подготовка учителей. Основная наша задача –выстроить систему образования, которая действительно объединит лучший зарубежный опыт с лучшими отечественными традициями, но объединит не механистически, а объединит так, что мы, во-первых, соберем людей, которые об этом искренне думают, второе, объединим тех людей, которые придут не только с тем, что уже умели на прежних своих местах работы, а когда они к этому захотят прибавить тот опыт, который понадобится для решения новых задач. В этом и будет основное отличие, помимо ставки на то, что прекрасно умеют лучшие российские учителя, мы сделаем ставку на то, куда они могут дойти вместе с нами, если потратят на это несколько лет тяжелого труда.
Тамара Ляленкова: Дмитрий, ваш путь был тоже не простым, и нельзя сказать, что вы такой традиционный российский учитель. Вы понимаете, что вы будете делать здесь? Насколько это похоже на то, что вы делали в "Интеллектуале", и на то, что делали с вами в советские еще времена?
Дмитрий Шноль: Насколько похоже – я не знаю. Я думаю, во-первых с возрастом люди сильно меняют свои поведенческие модели, акценты, личностные и предметные, и, например, акценты на то, как хотелось бы, чтобы было все устроено организационно внутри школы, на кафедре с учителями, в планировании и так далее. Я надеюсь, и уже вижу, что в этом проекте будет много нового для меня, много вызывающего. Вот давайте начнем с самой болезненной, на мой взгляд, точки российского образования – это система обратной связи, система оценивания, обратно связи по ученикам и родителям. Это российская школа почти не делает и не умеет делать.
Тамара Ляленкова: Ну, отметки-то ставят…
Дмитрий Шноль: Отметки ставят, да. В сильных школах отметки у нас ставятся так: "пять" мы почти не ставим, на "пять" только Господь Бог знает; "четыре" мы ставим, если ты очень способный и много трудился… Ну, понятно, у нас две-три оценки, нам приходится ставить "три с двумя минусами", и главное, что эта чиселка ничего не показывает. И она, главным образом, не показывает, что с этим делать. Это много раз обсуждалось, есть разные попытки выхода, мы знаем, что есть международный опыт совершенно разных способов обратной связи с учеником, и мне очень хочется попробовать, работает ли это внутри нашей ученическо-родительской культуры, которая уже с начальной школы заточена на отметку и на сравнение друг с другом, а не с самим собой. Но это, например, то новое, на что я рассчитываю первое.
Тамара Ляленкова: То есть как оценивание будет решаться. Понятно, что это проект, но вы, естественно, об этом уже думали.
Мадлена Шагинян: Конечно, мы об этом задумывались. Когда мы создавали систему планируемых результатов или так называемых образовательных стандартов, мы всегда задавали себе вопрос: как мы их измерим? Устанавливать стандарты или планируемые результаты, которые мы не сможем измерить, соответственно, которые мы не сможем объяснить, донести до родителей и до учеников в первую очередь, не имеют смысла. Все должно быть измеримо. Поэтому наши планируемые образовательные результаты все измеримы. Мы закладываем очень серьезную систему оценивания, которая выразится в политику оценивания или в положение об оценивании, скажем так, которое будет включать в себя различные формы и виды оценивания. В этом году, например, мы посвятили полгода тому, что только изучали лучший опыт, который есть в мире, различного рода оценивания – дескриптивные, критериально-дескриптивные и так далее. Скажем, есть вербальная оценка. Цифра не говорит не о чем, а комментарий к достижению, более того, комментарий, который подразумевает рекомендацию к улучшению уровня достижения и рекомендацию к дальнейшему развитию, - это, наверное, самое ценное. Констатация уровня не всегда перспективна для достижения большего, лучшего.
Михаил Мокринский: Мне пришел в голову неожиданный пример для сравнения. Часто, когда ты планируешь на один или на половину цикла вперед, планы кажутся бессмысленными, а когда ты планируешь на целый цикл или на два, тут приходят озарения или, по крайней мере, удовольствие от работы. Представим себе эпоху, когда не было "одного окна", не было электронной Москвы, и хорошо, что это появилось и создало алгоритм простой и удобной работы. И те, кто жил в эпоху доцифровую, понимают, какая это революция. Возможна ли следующая революция? Конечно. Но только не вернуться назад, а добавить к цифровой Москве понятный, вербальный, словесный сервис, когда человек, которому неинтересно ставить галочки и недостаточно получить ответ "да" или "нет", имеет возможность дополнительно обратиться за разъяснением сути проблемы. Тот же путь должна пройти и школа по отношению к ученику и семье. Она сначала должна добиться того, что все основные вещи строятся на прозрачной, понятной, описуемой информации, а потом придать этому человеческий вид. И мы используем весь международный опыт, чтобы не только учитель с его волшебством и уникальностью, но и наша команда с ее волшебством и уникальностью договаривались о том, что должно быть прозрачно, измеримо, понятно, а значит, другого типа результата, другого набора ожидаемых результатов по обучению.
Тамара Ляленкова: Вы уже так долго работаете над проектом, а к вам придут дети из более-менее обычных школ, из хороших, специальных школ, может быть, но тех, которые уже есть. Вы не думаете, что вам с ними тоже придется по этому поводу объясняться?
Мадлена Шагинян: Дети понимают все значительно быстрее и легче, чем взрослые! Да, естественно, но оценивание – это в их интересах. Оценивание не будет нести функцию контрольно-надзирательную, скажем так.
Тамара Ляленкова: А это для них не опасно? Они привыкли так, а тут никто оценок не ставит, не контролирует…
Мадлена Шагинян: Нет, оценки у нас будут, но они просто будут сопровождаться описательными комментариями. Вы тоже, наверное, в школе получали тетрадки с буквами "См.", и это никак не способствовало улучшению вашего уровня, продвижения. Хороший учитель должен точно объяснить, что хорошо и что плохо, как добиться большего. Я думаю, когда к детям внимательны, это всегда приятно и понятно. Детям, мы думаем, должно быть значительно комфортнее.
Дмитрий Шноль: И вот тот переход в другую систему всегда случается. Человек приходит из начальной школы в среднюю, там у него появляются разные учителя, появляется химия, у многих учителей, по крайней мере в интересных школах, какие-то свои системы оценивания, и дети адаптируются очень быстро. Они быстро понимают, как себя вести, где можно не сдать домашнюю работу вовремя, через неделю ее примут, где нельзя. Я вообще здесь проблемы не вижу. И чем больше у них будет спектр разных систем оценивания, которые они в жизни видели, тем лучше. Потому что у них будут дальше какие-то резюме и так далее. Мне это не кажется как раз точкой, где будут сложности.
Тамара Ляленкова: Ну, да, и они начинают обучение с седьмого класса, и они не закостеневшие еще в своей системе, наверное. А какие дети будут вам поступать? Я знаю, что у вас будет система поддержки особо одаренных детей, на кого она рассчитана, на детей мотивированных или одаренных? Это ведь могут быть разные истории, и надо понять, будут ли какие-то вступительные испытания…
Михаил Мокринский: Она будет рассчитана на разных детей. В этом, наверное, основная философская идея того, что школа собирается не открывать, а переоткрывать заново. Лучшие школы, с нашей точки зрения, это школы, которые умеют хорошо работать не со всеми детьми, но в рамках того сегмента, о котором я сейчас скажу, она работает осознанно с очень разными ребятами. Итак, что попадает в эту целевую аудиторию? А ровно то, что вы и сказали. С одной стороны, это ребята мотивированные, с другой одаренные. Их одаренность разная, и школа должна это видеть, ценить, понимать. Могут быть те, у кого есть хорошая мотивация с академическому образованию, а основные достижения в совершенно неожиданных сферах, в творчестве, в проектной работе, в реализации в социальных каких-то очень важных контекстах. И здесь мы стараемся приглядываться к нашим будущим ребятам, и смотрим на тех, с кем сейчас пытаемся представить детали будущего плана именно таким образом – как одна сфера личностных интересов может поддержать скачок в том, что ребенок в целом вберет в себя в богатой школьной среде. В этом смысле у нас две задачи. Первая – дать максимальную поддержку ребятам в тех направлениях, ради которых они к нам приходят. Второе – создать очень осмысленно, очень глубоко эшелонированное разнообразие возможностей, чтобы они не потеряли школьные годы, затачиваясь на один результат, и более того, во время обучения у нас поменяли свой основной план, пусть на противоположный, и с этим богатством ушли.
Тамара Ляленкова: Это прекрасно, но меня немножко смущает сочетание российских стандартов, хотя новые стандарты еще не дошли, их только пилотно начинают применять, пока они есть только для средней школы, российские федеральные стандарты образования достаточно прогрессивные, и наверное, их не очень трудно увязать с международными, но если выпускники будут поступать за границу, то там надо сдавать обычно языковой уровень, - это все соотносится? Не получится так, что будет одно образование плюс другое образование, то есть два образования, и это большая нагрузка для ребят?
Мадлена Шагинян: Нет, мы надеемся, что так не получится. Именно с такой целью мы разрабатывали планируемые результаты, специально для этого. У нас есть гипотеза, что если мы будем готовить учащихся к тем планируемым результатам, которые зафиксированы на каждый год обучения, они позволяет каждому учащемуся сдать экзамены независимо от того, какого рода эти экзамены, будь то система международного бакалавриата, дипломные программы или ЕГЭ. Они особенно не отличаются и по содержанию, там нет противоречий.
Тамара Ляленкова: Да, я и хотела спросить, насколько перекрывают друг друга российские требования при поступлении… Потому что, как правило, это родителями рассматривается как некая цель в большинстве своем. Или есть какие-то дополнения, особенности там и там?
Мадлена Шагинян: Есть немножечко. Например, в математике чуть больше идет фокус на статистику и на теорию вероятности. То есть за счет содержания – немножечко есть, но в целом мы не видим противоречий. Может быть, разница больше в умениях. Например, международные программы больше заточены на развитие критического мышления. История не преподается через учебник, а ты должен изучать источники исторические, чтобы ответить на какой-то проблемный вопрос, и сам прийти к какому-то выводу, используя критическое мышление. Наверное, мы больше используем программы международные для развития умений, в частности – критическое мышление, письменная и устная коммуникация, творческое мышление, или креативность, когда тебе нужно придумать какое-то решение сложной задачи. И все, что связано с заданиями, приближенными к реальной жизни, международные программы здесь немножечко богаче.
Тамара Ляленкова: То есть русские программы, получается, более академичны. Вот кафедра математики. Дмитрий, вам придется как-то подстраивать свой преподавательский опыт или вы вполне можете его использовать, и он останется в том же качестве и количестве?
Дмитрий Шноль: Подстраивать придется, особенно в старшей школе. Потому что российский экзамен в нынешнем виде ЕГЭ, и экзамены по дипломной программе сильно отличаются – скорее, именно по стилистике заданий. Но мне кажется, что 10-11 класс – это особая история, когда человек уже должен выбрать какое-то направление. Наверное, будут такие особые люди, которые будут колебаться до конца, и это будет для нас вызов и особая проблема, но хорошее обучение в 7-9 классе дает возможность пойти и по тому, и по тому маршруту или там в 10-м классе поменять, может быть, маршрут. Что касается отечественного опыта, вообще, отечественная математическая школа остается, слава богу, одной из лучших в мире. Я совсем недавно имел разговор с преподавателем, англичанином по происхождению, который работает сейчас в Высшей школе экономики, и он на все мои вопросы, как он может поучаствовать в нашем проекте, мило улыбался и говорил: "Чему я могу вас научить? Русская школа такая прекрасная! У нее такие потрясающие студенты! Я никогда не видел такой силы студентов в Англии. Да что вы, это вы должны учить весь мир!" Возможно, это была некоторая вежливость, тем не менее, я думаю, сила русской математической школы прежде всего в обучении очень одаренных и мотивированных математически детей. А вот в обучении гуманитариев, в обучении людей с естественнонаучными наклонностями даже на уровне вузов у нас большие сложности, и это как раз то, чему можно поучиться за рубежом. Все-таки биологов надо учить по-другому, не так, как мы это делаем.
Тамара Ляленкова: Я так понимаю, у вас может возникнуть проблема с набором кафедры именно специалистов и педагогов, которые могли бы работать не по сложным, углубленным программам, а с обычными гуманитариями, естественнонаучными предметами. Проблема здесь?
Дмитрий Шноль: Ну, я бы это назвал вызовом, перспективой роста, а не проблемой. Это интересно, и на это часто не хватает сил.
Тамара Ляленкова: Ну, мне кажется, больше обычных учителей, чем продвинутых.
Дмитрий Шноль: Есть разная молодежь с разным опытом, которую мы надеемся привлечь к нам. И у меня есть еще интерес, что если это вдруг у нас получится так, как сообществу покажется важным и интересным, дальше это кому-то покажется интересным передавать. Потому что запрос такой, безусловно, есть.
Тамара Ляленкова: Михаил Геннадьевич, у вас были учителя в прежней школе, вы тоже с ними работали, как-то их выбирали, помогали им дальше учиться. Есть принципиальная разница в той ситуации и в нынешней?
Михаил Мокринский: Конечно, есть. Я тогда был моложе… (смеются)
Тамара Ляленкова: Вам же надо откуда-то взять… сколько учителей?
Михаил Мокринский: Ну, нам нужны десятки и сотни учителей в итоге, когда школа войдет в полный объем работы. Я скажу так. У меня ощущение, что это работа не с суперклубом, а со сборной. И в этом огромная разница. Потому что сегодня мы работаем с учителями, которые, каждый сам по себе, представляют определенную мощную и сильную традицию российского образования. И мы принципиально старались сделать так, чтобы первыми на борт не отплывшего еще корабля вошли те люди, которые не просто каждый сам талантлив и интересен по себе, а каждый действительно несет традицию и ответственность за то, что он с этой традицией будет делать. Поэтому у нас с теми, кто начинал в каждой из кафедр, были очень детальные и подробные разговоры на тему ценностей будущей школы и того, как выстраивать баланс между тем, что уже умеем, и тем, чему хотим научиться, и как выстроить этот баланс так, чтобы он не противоречил внутренним убеждениям, но был очень прозрачнее технологически. Я думаю, поэтому у нас есть шанс договариваться дальше и идти намеченным путем, потому что люди, которые присоединяются к нам с каждым шагом, это люди, которые делают не случайный выбор, сначала внимательно приглядываются к тому, что происходит. Кто-то говорит: я понял, я посмотрю, как вы это делаете, и подожду. А кто-то говорит: мне интересно самому успеть, потому что я люблю эксперименты, я люблю творческий процесс в своей работе, и я хочу успеть сделать немало таких творческих поправок и добиться неожиданного и парадоксального результата. Ведь когда ты задаешь камертон тому, что должно произойти, он по ценности своей либо говорит тем, кто на него реагирует: да, туда и надо идти, - либо он пока не слышен уху. Вот главный камертон для меня – мы с этими детьми должны проделать работу, при которой они смогут выбирать себе путь, они смогут в значительной степени автономно, обучаясь у нас уже в 7-м, 8-м, 9-м классе, научиться делать какую-то часть работы, если мы их в этом поддержим, и если мы этому их обучим, таким образом, к 10-му классу, когда им нужно будет сочетать две программы, не просто от нас будет ожидаться, что мы сумеем профессионально поддержать каждое из направлений, а мы уже основную работу сделали – мы сделали их автономными, заинтересованными субъектами обучения. И мы сможем и дальше использовать оба инструмента – вести их за собой и поддерживать их самостоятельное движение. Вот это дорогого стоит, и в этом основное отличие того, как должна работать по философии. По технологии эта школа.
Тамара Ляленкова: Эксперты, директора и учителя говорят, что очень важно, как устроена школа, и мы знаем, что хороший российский опыт – это, как правило, авторские школы. То же самое с учителями часто бывает, то есть это какая-то авторская программа личный интерес. Но если это должно вписаться в какой-то общий интерес, с этим, наверное, могут возникнуть сложности. Вы, Мадлена, занимаетесь как раз профессиональным развитием учителем. Ведь это сложно, когда вы приглашаете известного, с именем педагога, и вы должны предложить ему что-то…
Мадлена Шагинян: Есть одно качество, которое объединяет всех людей, которые к нам приходят, - это прежде всего желание научиться чему-то новому, делать что-то по-другому и, самое главное, реализоваться профессионально на другом уровне. Вначале, на самом деле, было очень сложно, когда приходили совершенно потрясающие специалисты в различных областях, признанные преподаватели, которые привыкли к мысли, что им, наверное, учиться уже нечему, они достигли такого уровня, когда могут научить любого и каждого. Но мы заложили основу, скажем, культуру школы, что у нас нет людей, которые знают все, а есть люди, которые могут научить друг друга. И спасает, наверное, то, что у нас нет одного человека, который знает все и может ответить на любой вопрос, а мы развиваемся, ставя перед собой какие-то проблемный вопросы, пытаемся опровергнуть или, наоборот, доказать какую-то гипотезу и все совместно над этим работаем. Вот это уважение и признание прежде всего опыта, который есть у людей, тех достижений, которые есть, а не отрицание, это очень помогает. Но вначале было очень трудно, скажу честно, и мы тоже учились.
Михаил Мокринский: Я могу добавить. Хороший учитель – искренний человек, и часто хороший искренний человек, приходя в новую школу, задает первый и самый важный для себя вопрос: "Вы мне дадите работать как в авторской школе? Вы защитите меня от потока бумаг?" И я честно отвечаю: "Мы добавим вам бумаг, но это будут исключительно те бумаги, которые нам нужны для общего понимания. Давайте попробуем представить себе ситуацию, что вместо отчета для кого-то, кто прочитает ваши сводные результаты, вы будете придумывать, что вам нужно для того, чтобы закрепить и понять договоренности, закрепить и добиться понимания от семьи, от детей, и именно это планирование должно стать предметом нашего совместного интереса на ближайшие два-три года, перед тем как откроется школа". И когда мы начинаем нащупывать примеры, что это работает, и что это помогает сначала нам разобраться, а потом для ученика будет прозрачная, управляемая, иногда парадоксальная, но интересная ситуация, тогда все в порядке, тогда не надо бежать от того, что не представляет угрозу.
Тамара Ляленкова: Это должна быть такая новая формация педагогов, потому что в России, наверное, практически нет таких людей, которые, с одной стороны, имеют свои авторские разработки и программы, а с другой стороны, вполне свободно ими могут делиться, жить во внутренней связке с остальными коллегами по кафедре.
Дмитрий Шноль: Нет, все делятся спокойно и свободно. Математики, по крайней мере, делятся очень открыто, издают книжки, выкладывают в открытый доступ, никто на этом не собирается зарабатывать, и это вообще базовые вещи. Но сложность, действительно, есть в том, что человеку кажется, что работа в команде есть ограничение его свободы, и все должны идти примерно одинаково, чтобы ребенок мог перейти из группы в группу, если надо, это все ограничивает, и эти ограничения приходится принимать, если ты хочешь существовать не в парадигме: авторская школа, каждый учитель – автор своего предмета, не лезьте ко мне, и я добьюсь результата, - а все-таки важно выстраивание общей системы, которая, хотелось бы, сохранилась даже после того, как человек поменял работу, и другой поменял работу, и вообще состав кафедры сменился через 15 лет, и тем не мене, какие-то общие наработанные результаты сохранились, и все шло дальше. Эти риски в прекрасных российских школах очень велики – смена состава приводит к тому, что школа либо исчезает, либо меняет лицо совершенно.
Тамара Ляленкова: Смена директора, я бы даже сказала.
Дмитрий Шноль: Иногда директора, да. Но не всегда, иногда школа держится на других лицах. Но сильная сторона российской школы – личностное начало отношения и к предметы, и к ученику – имеет и негативную сторону, что это так личностно сделано, что не может быть технологизировано, передано, и оно умирает в связи с какими-то процессами. Это опять-таки вызов, мне кажется, - сделать так, чтобы личностное начало оставалось, а все, что можно технологизировать, все, что можно передавать… Все-таки не все требует личной передачи от мастера к подмастерью, и какие-то вещи можно передать и договоренностями о программах, о системе оценивания, о каких-то акцентах в содержании предмета, о договоренностях о формах деятельности. Эти вещи можно передавать, мне кажется, а не изобретать заново новой командой, тратя на это годы и теряя детей, которые в этом процессе являются экспериментальным полем. Хотелось бы закреплять результаты эксперимента педагогического, как-то их транслировать.
Тамара Ляленкова: Вы много смотрели международный опыта, российский смотрели? Может быть, уже есть где-то похожие конструкции? Или это будет уникальный опыт, если все получится?
Михаил Мокринский: Я думаю, чтобы прозвучал правильный ответ, нужно вернуться к предыдущим вопросам. Чем же уникальна школа? А тем, что она научилась стандарты нового поколения правильно интерпретировать и выстраивать в современных образовательных технологиях. У нас есть масса талантливых учителей, каждый из которых собрал ту кладезь, до которой по собственной инициативе и обстоятельств жизни дотянулся. Часто это опыт коллег, с которыми мы вместе работали. В течение последних лет была открытость – читай все, что есть в интернете и в мире, смотри огромные массивы открытой информации, и учителя всех стран активно делятся друг с другом. Вопрос в том, что уложить одно поверх другого и не оказаться в ситуации, когда с какого-то момента это становится бессмысленным, потому что ребенок не может все это переваривать, уложить это невозможно. И вот мы договорились, что наше отличие будет не в том, у кого мы будем учиться и какие приемы отдельные брать, а мы попытаемся выстроить многоуровневую систему управления, планирования, прежде всего управления качеством работы в школе, и это заставит нас внимательно смотреть на приемы, не важно, российского или международного происхождения, но одновременно взвешивать главное – чтобы формировалась привычка выбирать самому, отвечать за себя. Должен быть какой-то опыт, структура умений, компетенций, а это времязатратные технологи. И самая главная история большого коллектива – договориться, где найти время именно для таких требующих вдумчивой и внимательной работы кусочков образовательной программы, потому что их нельзя найти в рамках одного предмета. Поэтому я думаю, что главное отличие от всего российского опыта в том, на каких основаниях проводится работа межпредметной координации. В хороших школах всегда шла координация литературы и истории, хронологическая, по задачам, которые решались в понятийном, еще в каких-то аспектах. Но здесь надо синхронизировать все по очень и очень многим направлениям, и синхронизировать с главным – с этими времязатратными историями формирования опыта и умений ребят. В этом основное, наверное, отличие. Мы берем то, что умеет российский учитель, но управленческий цикл и его участие в управлении строим в соответствии с тем, что за последние 40 лет наработали очень разные образовательные системы, и чему мы сейчас с удовольствием учимся.
Тамара Ляленкова: Насколько я понимаю, обучение билингвальное, потому что для дальнейшего обучения потребуется знание языка. Это будет сложностью при поступлении для некоторых ребят? Понятно, что качество обучения языку в наших школах разное, а поскольку у вас интернат, и есть стипендии, то это не обязательно будет семья, которая сможет заплатить за репетитора, и может быть, по другим показателям ребенок будет прекрасный, а здесь проваливаться.
Мадлена Шагинян: Мы очень надеемся, что нет. Потому что так может случиться, что ребенок может быть очень мотивирован к изучению математики, физики, и владение иностранным языком не должно быть препятствием. Именно с этой целью при поступлении в школу мы будем выявлять уровень только для того, чтобы определить, как лучше подобрать программу дальнейшего развития. Мы предполагаем, что на первом этапе у нас будут четыре уровня владения языком для каждого года обучения, и в соответствии с этим будут разработаны программы, виды деятельности, которые будут способствовать быстрому продвижению. Очень большие возможности у учащихся, которые будут проживать на территории школы, будут во второй половине дня. Мы исключаем вообще репетиторство, потому что, если школа не может научить учащегося в рамках тех часов, которые есть… И все эти кружки и секции направлены на углубление и расширение, но не на дополнительную нагрузку для ребенка. Поэтому для каждого будет подобрана индивидуальная программа. Мы не планируем за счет репетиторов подгонять и натаскивать.
Тамара Ляленкова: Да, у вас какая-то другая хитрая система, когда дети в 7-8 классах готовят уроки не у себя в комнате, а в специальном помещении, где есть преподаватели, которые могут ответить на какие-то вопросы.
Мадлена Шагинян: И да, и нет…
Михаил Мокринский: Да, потому что, если посмотреть на архитектурное решение всего кампуса, в нем есть целый ряд деталей, которые мы смотрели по всему миру, и которые происходят корнями из британской образовательной системы, в которой те, кто приходят в школу, сначала должны приобрести опыт самостоятельной работы, а это делается точно в контролируемых условиях, при помощи преподавателей и одноклассников, скажем так. Да, в каждом из корпусов, в которых живут ребята, для 7-9 классов есть помещение, в котором они готовят уроки, в котором присутствует тьютор, задача которого – сделать так, чтобы всем было комфортно, чтобы был рабочий режим, чтобы он мог ответить на вопросы ребят, которые к нему обращаются, потому что он тьютор или только специалист по предмету, по которому к нему и могут быть вопросы, либо он еще ведущий, тьютор нескольких ребят, знает про их успехи, про их проблемы массу деталей. Дальше есть старшие ребята, которые отвечают за помощь своим одноклассникам или тем, кто помладше, и это тоже система, институциализирующая и ценности, и способы взаимодействия тех, кто таким образом оказывается перед чудесной необходимостью помочь товарищу и поддержать его на том этапе, который ты уже прошел. Есть ротация таких тьюторов и выстраивание второй половины дня и конца уроков таким образом, чтобы у тебя была возможность подойти и задать вопросы, и если ты не проявил инициативы, до тебя добрался тот человек, который о твоих проблемах хорошо осведомлен и не будет говорить: "Ну, что же ты…" Подход, который основан не на увещеваниях, тем более, угрозах, не на гадании, а на точном знании, в чем могут быть проблемы и помощь, и есть тот самый способ организации работы во второй половине дня, при самоподготовке. Мы ему старательно учимся и будем применять у себя в школе.
Тамара Ляленкова: "Интеллектуал" тоже интернат. Готовы российские родители к такой форме проживания и обучения детей, нормально воспринимают?
Дмитрий Шноль: Во-первых, интернат там не являлся обязательным, это было, скорее, право, и даже не всяким оно доставалось. Если человек близко жил, в интернате ему отказывали. Родители бывают разные, и мнения бывают разные. Бывало так, что прекрасный ребенок поступал в школу, уходил в интернат, и через полгода родители начинали разводиться, потому что так у них был предмет взаимодействия, а тут… Это было не раз у нас. Родители понимают, что если у ребенка больше полутора часов дороги в одну сторону, то это три часа дороги каждый день, и это страшная трата ресурса, и ребенку правильнее было бы жить и работать в интернате. Это тяжело и физически, и психологически, если это метро, час-пик, это все очень трудно. Разумные родители понимают, что есть возраст, для девочек – 13-14 лет, для мальчиков – 15-16, когда хорошо на какое-то время пожить без родителей, удлинить поводок, чтобы человек понял, зачем хочет вернуться домой, почему ему там комфортно. И бывало, что человек на полгода уезжал в интернат и возвращался с другими психологическими свойствами. Потому что он приезжал только на выходные, ежеминутного контроля не было, а были какие-то разговоры по вечерам, и это было как раз то, что нужно.
Тамара Ляленкова: Глядя на чертежи и картинки, я так понимаю, все это специально разрабатывалось, и сложным образом выбирался проект, который подошел бы. Понятно, что для детей будут и какие-то культурные
программы. И вы не думаете, что они потом вернутся к себе – и им там как-то плохо будет? Такая благустроенность кампуса, может быть, и как-то сложно им будет потом возвращаться к себе на родину. Вот адаптация к действительности – есть ли это у вас в программе?
Михаил Мокринский: Знаете, у меня все-таки основная гипотеза, что человек, который переживает изменения в окружающем мире, конечно, может от этого страдать, но больше получает преимуществ. И совершенно уж точно не надо для людей, которые привыкли к тому, что вечер пятницы надо провести в компании друзей в хорошей студенческой кафешке, за углом иметь немытого, грязного монстра, в которого время от времени надо возвращаться, для того чтобы помнить, что не всегда будет так хорошо. Всегда будет так хорошо, если ты будешь этого хотеть, к этому будешь стремиться, и если твоя жизненная программа вообще про то, что ты сам строитель культуры, которую ты выбираешь. Ведь смотрите, в чем веселый парадокс. Сегодня в каждом городе, по крайней мере, среднем крупном городе в России произошли какие-то локальные изменения, и если родителей спросить, где бы они хотели, чтобы их ребенок проводил свободное время, досуг, окажется, что ответ "двор" будет совсем не таким типовым и ожидаемым, как он звучал бы 40, 30, 20 лет тому назад. Окажется, что там, где сохранились дома молодежного творчества, какие-то секции, родители хотели бы, чтобы ребята были там. Там, где в торгово-развлекательном комплексе есть интересные, по крайней мере, цивилизованные формы времяпрепровождения, родители хотя бы ради безопасности и современного набора возможностей предпочитают, чтобы у ребенка возникала именно такая привычка. Я думаю, мало мест осталось на карте нашей страны, где живет много народу и ни одного образца такой жизни реально нет. Я думаю, мы будем приучать к лучшему. Но если говорить, что будет нервом тема социальной ответственности, так это должно быть понимание того, что люди живут в разных условиях, и вне зависимости от того, что пока у тебя не было твоих собственных успехов, а не только учебных, пока ты еще не знаешь, как сможешь себя реализовать, ты совершенно точно должен понимать, что люди живут в разных условиях, что они нуждаются в понимании и поддержке. И вот это должно быть частью программы социализации ребенка, и это не про то, сумеет он встроиться в досуг, который будет хуже, чем стерильные и идеальные условия, хотя они будут не стерильные и не идеальные, а именно очень живые и человеческие, и современные, так вот, его способность встроиться в жизнь будет зависеть от того, насколько он с открытым пониманием подходит к людям, к обстоятельствам, к тому, что есть в его жизни неожиданности, и впереди, и сзади, что вспомнить и с чем столкнуться впервые, он должен быть к этому готов.
