Тамара Ляленкова: Сегодня мы поговорим о цирковой педагогике, о том, как акробатика, жонглирование или, скажем, брейк-данс помогают детям из групп социального риска получить новый позитивный опыт, а ребятам с ограниченными возможностями поверить в свои силы.
В московской студии художественный руководитель и директор "Упсала-Цирка" Лариса Афанасьева и координатор педагогических программ цирка Мария Михельсон.
(Фрагмент путешествия по Берлину - игра ребят с шариками)
Тамара Ляленкова: Едут за границу показывать спектакли, едут путешествовать. Как вы осваиваете пространство? Или это такая просто импровизация была?
Лариса Афанасьева: Конечно, для нас турне - это часть нашей программы, часть нашей долгой, долгой программы, где мы не просто играем в цирк, а мы живем в течение 5-6 лет в творческом пространстве. Путешествие - это неотъемлемая часть. В этом смысле мы не просто социальный проект, который приезжает в какую-то другую страну и что-то там непонятное делает. Мы приезжаем с очень четкой задачей - мы показываем свои спектакли. Мы меняем стереотипы. Мы узнаем это пространство. У нас обязательно в каждом городе есть друзья, к которым мы приходим в гости. У нас обязательно есть история, где мы вместе готовим с друзьями. Естественно, мы узнаем об этом городе.
Однажды мы были в Бельгии на цирковом фестивале. И участников фестиваля спросили, куда кто хочет пойти в свободное время. И все дружно сказали почему-то - в "Макдональдс". А "Упсала-Цирк" сказал - а мы пойдем в Национальную галерею смотреть картины Брейгеля. Конечно, у нас в этом смысле были высоко подняты носы, потому что мы как социальный проект вдруг неожиданно так выступили.
В Берлине была еще одна наша попытка - узнать про город. А так как мы цирк для хулиганов, и мы должны делать что-то переворачиваемое с ног на голову, мы по-разному эти города узнаем. В этом году мы узнали это через пинг-понговый шарик.
Тамара Ляленкова: Лариса, вы вписываетесь в какие-то европейские проекты, связанные с социальными какими-то аспектами? Или вы единственный цирк для хулиганов и не только? И что мы понимаем под этим?
Лариса Афанасьева: На самом деле, когда 16 лет назад мы стали создавать наш цирк, нам вместе с Астрид Шорн это понятие "социального проекта" было не просто скучно, но как-то нас это еще и задевало. Сама оценка в этом смысле не поднимается. Поэтому единственный в мире цирк для хулиганов - это такая важная вещь, в которой заложена энергия. Где тот статус, который выдала жизнь, он ставится под сомнение. А все ли так плохо? А, может быть, быть хулиганом, а может быть человеком, который меняет эти направления, сценарии, переставляет жизненные чемоданы в другие стороны и с этим надо что-то делать? Поэтому мы зацепились за это понятие и, совершенно не моргая, людям говорим - мы единственный в мире цирк для хулиганов. Если найдется второй такой цирк, я пожму им честно лапу.
Тамара Ляленкова: Понятие "хулиган" в российском контексте негативное. В этом есть озорство, какой-то вызов, риск. Наверное, для подростков это свойственно.
Маша, вы же занимались не только такими ребятами? Вы работали с детьми, которые в гимназии учились. Это явно совершенно другие дети. Есть какая-то разница в понимании, в подходе, в отношении вашем к тем и к этим?
Мария Михельсон: Мне кажется, что нет. Свое знакомство с "Упсала-Цирком" я начала с того же Русского музея. Как-то у нас так в разговорах возник такой проект - в Русском музее с детьми поисследовать, что такое авангард как искусство свободное, нарушающее все правила, все законы. И попробовать с ними на эту тему порассуждать, а потом что-то еще и цирковое создать.
Что касается детей. Я не могу сказать о разности подходов. Мне, вообще, очень сложно говорить о подходах, потому что для всех детей, да и для взрослых, наверное, самое важное, чтобы им на этом месте было интересно, чтобы им хотелось куда-то идти. И здесь абсолютно неважно - речь идет о какой-то элитной гимназии, или речь идет о цирке, или речь идет о спортивной какой-то истории. Если у них загорается глаз, если им интересно, если им хочется продолжать, если у них возникает "я хочу чем-то заняться", то подход один, чтобы и взрослым было интересно в этом участвовать.
Тамара Ляленкова: 16 лет назад почему цирк возник?
Лариса Афанасьева: Во-первых, это понятный метод и инструмент. Я думаю, в России он будет развиваться, и много людей будут это использовать в правильном направлении. Но, вообще, первый социальный цирк создали в 1945 году в Голландии. Это была гражданская инициатива. Я не помню имя этого прекрасного человека. Он во дворе детей из бедных семей стал организовывать и создавать проект. До сих пор этот проект существует в Европе. По этому поводу пишутся научные труды. Цирковая педагогика исследуется.
Поэтому 16 лет назад в Санкт-Петербург приехала Астрид Шорн, которая про это уже начинала узнавать. Она владела какими-то инструментами. Она увидела, что очень много на улице детей, причем, детей в буквальном смысле - от 7 лет. И они жили на улице! И когда она попыталась с ними сделать театр, театр как инструмент не пошел. В этом месте Астрид была настроена на интерес ребят. Она не стала пробивать эту стену, биться о нее. Она поняла, что этот инструмент неинтересен. Случайным образом она достала мячики для жонглирования и увидела правильный блик у детей в глазах - научи! Потом у нее появился одноколесный велосипед. С Астрид очень сложно было ходить по Невскому проспекту, потому что вся маргинальная толпа Невского проспекта (карманники, проститутки, наркоманы, уличные дети) Астрид встречали просто аплодисменты. Она со всеми ними была на правильном диалоге, без заискивания. Это было уважительно. Это такой настоящий социальный работник с инструментом в руках.
Тамара Ляленкова: Маша, а вот этот инструмент сработал так на эту публику? Или он мог сработать на кого угодно?
Мария Михельсон: Мне кажется, что это тот инструмент, который срабатывает и со взрослыми, и с детьми.
Тамара Ляленкова: Что в этом, магия чего? Вы в цирке как сами оказались?
Лариса Афанасьева: У меня есть магия "Упсала-Цирка" - вот этого маленького пространства, где в маленьком королевстве я ставлю башенки. Магия заключается в том, что мы создаем свой мир, где есть определенные важные вещи. Если к нам приходит ребенок, мы понимаем, что на нас есть огромная ответственность за его вкусовые качества на будущее. И поэтому в нашем понимании цирк - это не клоуны в дурацких носах, несмешные, не пудели, которых дрессируют, а это какая-то философия, эстетика. Мы говорим о русском авангарде. Мы слушаем красивую музыку. Мы собираем самое лучшее в современном цирке. Мы исследуем. Дети переживают невероятные эмоции! Мы даем им возможность быть творческими, красивыми, глубокими, грустными, веселыми и т. д.
"Упсала-Цирк" не имеет отношения к цирку. "Упсала-Цирк" - это уникальное явление, в первую очередь, для меня. И, конечно, это распространяется дальше, как ядерное облучение.
Тамара Ляленкова: Как приходят дети? Как попадают?
Мария Михельсон: Каждый год мы проводим новый набор детей в конце сентября - в начале октября. Мы работаем с социальными центрами. Дети, которые к нам приходят, это дети, которые учатся в коррекционных школах. Это подопечные социальных центров. Это могут быть опекаемые дети. Мы ищем детей, у которых где-то какие-то сложности есть.
Тамара Ляленкова: Так вы ищите? Или они к вам приходят?
Мария Михельсон: Сейчас у нас был дополнительный набор детей с синдромом Дауна. Все родители звонили и спрашивали: "Как к вам попасть? Когда у вас отбор?" И я как заклинание каждый день повторяю: "У нас нет отбора. Мы не спортивная школа! К нам приходят все!". А дальше естественный процесс - кто-то остается, кто-то уходит по разным причинам, кому-то интересно, кому-то не очень.
Лариса Афанасьева: У нас нет ожиданий от детей. Мы не относимся к ним, как к породистым лошадям, которые должны принести призы и результаты. Мы настроены на процесс. И в какой-то момент происходят чудеса. В какой-то момент вдруг происходит перевертыш. Нам говорят: "Какие у вас красивые дети. Они проходят кастинг?" Нет! Они становятся красивыми! Когда взрослый мир выдвигает ожидания от ребенка, это большая нагрузка, с которой очень сложно справиться. Она тебя не окрыляет. Она тебя закапывает. Поэтому этот эффект бабочек в "Упсала-Цирке" происходит. Мы это сделали неосознанно. Мы от них ничего не требуем. Мы даем им время.
Тамара Ляленкова: Но бывает очень длинный путь. Это может занимать 5-10 лет.
Лариса Афанасьева: Значит, это занимает 5-10 лет.
Мария Михельсон: Нам часто задают вопрос - а результаты? Для кого-то результат - научился фляк прыгать, а для кого-то результат, что он из-за дивана вылез. У всех очень разные результаты. У нас нет ожиданий. У каждого своя индивидуальная история.
Лариса Афанасьева: В начале 2000-х годов у нас были очень сложные отношения с одним детским домом. И в какой-то момент меня вызвали в детский дом. Завуч была сильно возмущена поведением детей. Я говорю: "А в чем ваше возмущение? Что они делают?" И она мне говорит: "Они смотрят мне в глаза и улыбаются". Потому что до этого они смотрели в пол. У них появились крылья, у них появилась уверенность. Они стали красивыми. К ним стали приходить зрители на выступление. Они подняли глаза. Это большая претензия - поднять глаза и улыбаться. Это большой вызов.
Тамара Ляленкова: Это реально вызов! И ваш вызов в том числе некоторым учебным коррекционным заведениям не все плохи. Есть люди, которые этому посвящают жизнь. Тем не менее, сложная ситуация. Как вы общаетесь с персоналом? Как помогаете потом детям? У них есть совершенно другая картина мира. Им трудно в этом возрасте, в этом состоянии все соотнести, скоррелировать, что им делать.
Лариса Афанасьева: Про спецшколу расскажу. Подросткам нелегко.
Тамара Ляленкова: Спецшкола - это какие?
Мария Михельсон: У нас есть отдельный проект.
Лариса Афанасьева: Это закрытая спецшкола № 1. Проект называется "Цирк за забором". Мы сейчас с ребятами поставили спектакль "Точка". Это документально-цирковой спектакль. 8 октября мы его покажем в музее "Стрит-арта". Придут ребята из "Золотой маски" для того, чтобы отобрать или не отобрать этот спектакль. Отношения со школой были выстроены в течение 6 лет. Мы очень долго, пошагово, выстраивали. Потому что наша задача - не причинить добро, не прийти с хоругвями и сказать, что, ребята, мы все знаем про добро, мы вам расскажем, а вы сделаете так, как мы думаем. Я очень часто слышу от социальных организаций, что не идут. Это так, но если наша цель - построить работу, на это нужно время. В этом смысле нам с закрытой школой удалось достичь следующего результата. Мы поставили внутри школы спектакль. В премьерный день были открыты ворота школы. На входе продавались билеты на спектакль. И было 500 зрителей, включая театральных критиков Санкт-Петербурга.
Мария Михельсон: А, вообще, в школу никого не пускают.
Лариса Афанасьева: Это закрытого типа школа.
Тамара Ляленкова: Я очень хорошо это понимаю. Поэтому даже не представляю, как вам удалось этого добиться.
Лариса Афанасьева: Это вопрос безопасности для всех. Мы подходили к этому спектаклю очень долго. Мы готовили себя, мы готовили детей. В этом спектакле есть документальная история - дети говорят о себе, о том, что происходит с ними, о том, как они относятся к обществу. Это очень часто больно слышать зрителям, больно слышать родителям, больно слышать учителям, больно произносить этим детям. Но это какая-то очень важная вещь, которая всем нужна. К этому нужно время. Мы просто взяли это время. Мы не торопились.
Тамара Ляленкова: Сначала вы идете через техники, через какие-то телесные вещи, т. е. подготовка в зале?
Лариса Афанасьева: Да. Например, сначала ребята занимались паркуром. С тренерами выстраиваются отношения. Потом мы постепенно начали брать у ребят интервью. Потом мы стали ребят вывозить к нам в цирк. Мы вместе что-то готовили. Но до этого еще было 3 года подготовки! Мы говорили с администрацией о том, что мы не пришли с войной. То, что выделаете, это замечательно. Давайте вместе соединяться, давайте вместе выходить на результат. Мы не противопоставляли себя системе. Я бы пожелала нам вот эту грань соблюдать. Не уходить в эмоции, а быть дипломатами и учиться этому.
Тамара Ляленкова: Были какие-то открытия в этом проекте для вас? Что-то неожиданное случилось?
Лариса Афанасьева: Это был самый сложный проект. Этот проект заключался в том, чтобы не подставить ребят. Этим ребятам очень нужен успех, но он должен быть не фальсифицированным. Он должен быть настоящий. Весь процесс был выстроен достаточно сложно, потому что у ребят внутри группы есть иерархия. Она логична. Там есть люди, которые являются высшей кастой, средней кастой и низшей кастой. И их соприкосновение вместе иногда невозможно. А наша задача была - сделать из этого творческий процесс. Эти ребята ненавидят всякую театральщину. Их нельзя затолкать в костюмы зайчиков и грибочков. Невозможно эту театральную туфту надеть на их брутальность. Эту брутальность нужно было сохранить. В этом была большая ответственность. Это опять вопрос вкусовщины, когда творческие процессы начинают разрушать детство, естество. Сложный был проект, но очень интересный. Потрясающие пацаны. После спектакля они сказали: "Давай дальше продолжать!" Сейчас у нас будет следующий спектакль. Если говорить - что дальше? Для них это колоссальный опыт.
Мария Михельсон: Летом ребята звонили. Для них это тоже поступок - позвонить в цирк по городскому телефону: "А Ларису можно? А репетиция у нас когда?" Это дорогого стоит от ребят, которые учатся в школе закрытого типа.
Тамара Ляленкова: Маша, как вы думаете, вещи, связанные с культурой, могут захватить еще каким-то образом таких детей? На что они еще могут отзываться?
Мария Михельсон: Срабатывает все то, что им интересно. Срабатывает музыка, когда они вдруг находят для себя какую-то музыку, которую они не слышали. Это как-то цепляет. Это дает им какой-то стимул дальше что-то послушать, спросить. Цепляет кино. Поэтому мы стараемся им это тоже показывать. Цепляет то, что про них. Самое важное - это когда про себя, про человека. Когда они сталкиваются с тем, что вся эта история это не какой-то театр, а это все говорит о них самих, это важно. А дальше уже можно брать все, что лежит вокруг. Например, ребята ездили в музей "Стрит-арта", чтобы попробовать рисовать граффити. Один из пацанов здорово рисовал. Ему сказали - а хочешь попробовать?
Лариса Афанасьева: Они не просто рисовали, они встретились с профессиональным художником, который им рассказал философский контекст и понятие "стрит-арта", искусство для людей.
Тамара Ляленкова: Мне кажется, сложно с группой. Меняется ли что-то после ваших занятий внутри социума, в котором они прежде жили? Вот эта иерархия как-то расползается? Или все остается как прежде?
Лариса Афанасьева: Расползается. Вот на этот момент расползается. Со спектаклем "Точка" у нас был конкретный пример. Одного мальчика именно из-за его статуса, его иерархии не пускали в группу. И мне пришлось с ребятами пообщаться и сказать, что нам в спектакле важна его история. Они его взяли, но воспринимали, как предмет. Но через какое-то врем взаимодействия.... Цирк - это телесная вещь. И когда они начинают делать какие-то поддержки, начинается вот эта практика... Если Маша мне встанет 10 раз на плечи, мои отношения с Машей, так или иначе, поменяются в разные стороны. Иногда я буду ее за это любить, иногда ненавидеть, но точно контакт какой-то будет.
Мария Михельсон: Это и безопасность, и страховка, и поддержка.
Лариса Афанасьева: И в какой-то момент они начинают понимать, что если я этого человечка не удержу, он разобьет себе голову. В конце проекта понятно, что их взаимоотношения стали строиться не "шестерка" ты или не "шестерка", а можешь ты что-то сделать или не можешь. Кто-то может взять это как ценность, а кто-то - нет. Тут тоже не надо ждать от всех одинакового результата.
Тамара Ляленкова: Вы про них что-то поняли изнутри? Как устроена эти жизнь, на что это похоже, на что они ориентируются, какие у них ценности внутри того сообщества, в котором они живут? Это такая околотюремная история?
Лариса Афанасьева: Да. Но та логика, которая в ней есть, она абсолютно создана не из-за жестокости и не из-за дурости. Она абсолютно оправдана. Я отношусь к этой логике и к этой агрессии... Это защита, иначе они погибнут. Она обусловлена, к сожалению, чем-то. Это сложно понимать, но это нужно понимать. Нельзя разрушать, нельзя выставлять этому оценку с точки зрения хорошо это или плохо. Ты чужой человек в этой системе. Ты не прошел те круги ада, которые прошли эти пацаны, оказавшись там.
Тамара Ляленкова: Да, там эмоциональный фон, конечно, наверное, серьезный.
Лариса Афанасьева: Вот эта история про вранье быстро считывается. Нельзя играть во взрослые игры и называть вещи другими именами. Они взрослее своего возраста из-за того, что много видели.
Тамара Ляленкова: Агрессия свойственна и возрасту часто. Как это переводится в физические какие-то форматы с помощью занятий в цирке и переводится ли?
Лариса Афанасьева: Переводится. Если у вас репетиция, физическая нагрузка в течение 5 часов, то единственное, что можно сделать - прийти в кроватку, лечь и крепко уснуть в 15-16-летнем возрасте. Когда мы с нашими детьми выезжаем на какие-то летние общественные пространства, у нас 22:30 в нашем пространстве стоит полная тишина. Даже никому не нужно говорить - идите спать! Потому что мы за день крутимся вокруг своей оси в бешеном ритме. Сон является важной частью. Некогда нам драться.
Мария Михельсон: У нас дети занимаются 5 дней в неделю, плюс в выходные у них часто бывают мероприятия, спектакли и т. д.
Тамара Ляленкова: Цирк за забором - там социум практически готовый. Но к вам приходят в цирк разные дети. Они как-то по-новому группируются разные люди, разные дети из разных систем. И там они как-то складываются. Вы это как-то наблюдаете? Есть какие-то интересные закономерности?
Лариса Афанасьева: У нас ключевое слово - команда. На этом многое построено, вся систем взаимоотношений. Понятно, когда они 3-4 года вместе находятся, то эта команда, так или иначе, начинает дружить. Для наших детей это необходимо, потому что они с улиц, с телевизоров, из семей приносят какую-то ценность, которая у нас в резонанс входит. Они каких-то врагов внешних себе выделили. Мы внимательно относимся к их словам, особенно по поводу людей с ограниченными возможностями. Мы начинаем смотреть с ними документальное кино, ставить вместе спектакли. Сейчас вопрос о людях с ограниченными возможностями снят.
Тамара Ляленкова: У вас есть и такой отдельный проект - "Особый ребенок".
Мария Михельсон: У нас будет театрально-цирковой спектакль, премьера которого назначена на конец ноября. Здесь участвуют дети и из основной группы, и дети из группы, которая в 2008 года называлась "Особый ребенок". В этом году мы открыли новое пространство, где занимаются две новые группы детей с синдромом Дауна. Сейчас у нас занимаются три группы. Для них это очень важное пространство. Цирк им многое дает - не только средства физического, творческого развития, но это и средства социализации, адаптации. Они приходят, они общаются друг с другом. Для всех это становится интересным творческим процессом. Мы можем сказать, что для всех наших детей это не вызывает уже какого-то отторжения, непонимание вопросам. Они знают, что все разные. Вместе можно что-то сделать, вместе можно работать.
Тамара Ляленкова: Вы как-то соотношение какое-то делаете артистов таких и таких, чтобы было комфортно, чтобы можно было ставить спектакли, потому что понятно, что есть некие ограничения?
Мария Михельсон: В смысле - ограничения?
Тамара Ляленкова: Делаете ли вы спектакли с ними?
Мария Михельсон: Конечно!
Лариса Афанасьева: Да, есть репертуарный спектакль "Бонифаций".
Мария Михельсон: Это по мотивам мультика.
Лариса Афанасьева: Да, где участвует младшая группа из 7 человек и два человека из старшей и средней группы. Здесь важно думать не про ограничения, а про какую-то органику процесса, про его выстраивание. Естественно, мы стараемся соединять, чтобы они и работали вместе, и придумывали что-то вместе. При этом какие-то вещи происходят естественно. Мы не высчитываем, сколько их должно быть. У нас нет стандартов. У нас всегда очень индивидуальная история и во времени, и в пространстве.
Тамара Ляленкова: Приводят именно родители? О чем они думают? Для них это какая-то педагогическая история или социализация, главным образом?
Лариса Афанасьева: У родителей важная мотивация. У каждого своя история. Кому-то важно, чтобы вокруг ребенка была среда, были люди. Кто-то пришел, очарованный магией цирка, атмосферой. Некоторые говорят, я хочу, чтобы ребенок здесь у вас бывал, мне не очень важно, как он будет заниматься, не важно, какие у него будет результаты, мне важно, чтобы он здесь был, общался, занимался.
Тамара Ляленкова: При "Упсале-Цирке" есть еще школа цирка. Вы свои навыки даете или приглашаете к себе, чтобы рассказали? Кто к вам приходит?
Лариса Афанасьева: По-разному. Мы берем тех людей, которые в педагогике или в цирке являются живыми, творческими, интересными и заражающими. В этом году у нас будет Школа цирковой педагогики. Цирк на сегодняшний момент - это мощнейший потенциальный инструмент. Но он пока.... Знаете, вот дверь чуть-чуть приоткрыта, но не хватает чего-то, какой-то еще дополнительной силы, чтобы она была распахнута, и вдруг мы бы увидели на пороге не цирк в мишуре, не цирк, лишенный вкуса, а какой-то другой образ, другую философию. Есть художественные коллективы, где занимаются дети из цирковых кружков. Хочется чего-то интересного, хочется что-то создавать. Есть много молодых педагогов. В этом году мы делаем большой вызов. Мы приглашаем к себе руководителей цирковых детских коллективов, чтобы с ними устроить диалог на тему современного цирка. Культура может возникать только из образования.
Тамара Ляленкова: А кто приходит к вам учиться?
Мария Михельсон: Школа цирковой педагогики - это проект для взрослых. Это те люди, которые работают с детьми. Это педагоги, это социальные педагоги, это люди, которые занимаются всяким дополнительным образованием. До этого у нас были две сессии Школы цирковой педагогики для тех, кто хотел научиться цирковым инструментам работы. В этом году мы решили попробовать сделать такой вызов, провокацию и предложить такой курс руководителям цирковых студий, преподавателям цирковых студий. Чтобы, с одной стороны, с ними поговорить о режиссуре цирка, об образе, о том, как это можно сделать, а, с другой стороны, очень часто к нам приходят и говорят: "Вы такие хорошие штуки делаете, но нам не сделать. Мы сидим во Дворце творчества. У нас денег нет, возможности нет". Мы хотим рассказать им про организационные вещи, как можно выйти на какой-то другой уровень.
Лариса Афанасьева: На самом деле, есть запрос. Когда мы проводили первую школу, у нас было 20 мест. И даже не объявляя особенно, у нас было 150 заявок, из которых мы набрали 20, на наш взгляд, интересных заявок. Дверь уже открыта даже не в цирк, а в понимании, уважении и принятии детей как личности.
Тамара Ляленкова: Но с другой стороны, тот проект, с которым вы хотите пойти в школы цирковые, там же история типично цирковая, или там тоже что-то происходит?
Лариса Афанасьева: Пока, в основном, это похоже на спорт. Но все-таки цирк это не спорт, то есть запрос на что-то творческое, но нет пока инструмента, каким образом это сделать уникальным, индивидуальным лицом с характером и т. д. Мы приглашаем людей, которые и нас вдохновляют. Сейчас мы нащупываем эту историю.
Тамара Ляленкова: Вы берете какие-то конкретные вещи, наиболее удобные для общения с такими ребятами, или нет? Какие вещи им интересней делать или ставить.
Лариса Афанасьева: Паркур - это потенциальная история. Другое дело. что паркур тоже заимствован из цирковой истории. Паркур - это течение субкультурное, которое родилось во Франции. Подростки, исследуя город, стремясь к экстриму и к трюкам, стали делать разные трюки, перепрыгивая с одного здания на другое. Это родилось еще в 60-х годах в Нью-Йорке. Это целая история. Сейчас это большая культура - есть паркур-клубы, есть разные клубы. Подростки - фанатики. Если они влюбляются во что-то, то делают это по-настоящему. В этом смысле цирк и паркур можно соединять. Можно соединять граффити и цирк. Можно компьютерную графику соединять и цирк. Можно соединять модерн танца и цирк. Можно соединять поэзию и цирк. Можно соединять живопись и цирк. В этом смысле нет границ, нет правил.
Мария Михельсон: Такое синтетическое искусство без границ.
Тамара Ляленкова: Вы используете только эту часть двигательную? Или вы им предлагаете что-то мастерить, шить, делать? Театр как раз хорош тем, что там каждый может найти для себя занятие.
Мария Михельсон: Конкретно в этой истории, которая будет у нас в конце этого года, важно, чтобы любая теория потом получила свое практическое воплощение. Если мы говорим о создании образа через свет, очень важно, чтобы человек руками тоже попробовал это все сделать. Если мы говорим о том, что музыка - это не иллюстрация к спектаклю, а из музыки может возникнуть спектакль, это нужно попробовать сделать. Поэтому здесь, конечно, важна практическая составляющая, чтобы люди попробовали, прошли через это не только восприятием, но и руками, ногами.
Лариса Афанасьева: Наши артисты включены во все процессы. Мы все умеем монтировать сцену.
Тамара Ляленкова: На самом деле, вы видите для них потом, куда они могут пойти и применить эти навыки, которые вы даете? Или это навыки для жизни, в принципе?
Лариса Афанасьева: Не хотелось бы занимать роль мамаши - а мне бы хотелось, чтобы он пошел туда!
Тамара Ляленкова: А потом ведь прививка цирком так же, как театром, бывает опасно. Человек может зафанатеть и ничего с ним нельзя сделать.
Мария Михельсон: Не дай бог, нам определять чей-то путь. Но это как любое пространство, которое дает очень много навыком. Никто не знает, где они дальше смогут применять.
Тамара Ляленкова: Какие навыки?
Мария Михельсон: Наша цирковая история очень похожа в этом отношении на снежное шоу Славы Полунина. Туда приходят артисты, и они делают все. У них нет отдельного статуса артиста. Это важно, что они учатся делать все, включаются во все процессы.
Лариса Афанасьева: Я бы на навыки не стала здесь. Есть один навык. Для того чтобы получить результат, надо много попахать.
Мария Михельсон: Да, и в очень разных областях. Не получится быть только артистом.
