Архивный проект "Радио Свобода на этой неделе 20 лет назад". Самое интересное и значительное из эфира Радио Свобода двадцатилетней давности. Незавершенная история. Еще живые надежды. Могла ли Россия пойти другим путем?

Что такое истинный патриотизм, и не стыдно ли культурному россиянину быть патриотом? Участники: Владимир Солоухин - писатель, Юрий Кублановский - поэт, Игорь Клямкин - социолог, Леонид Радзиховский - публицист, Жорж Нива - филолог, Анджей Дравич - писатель, Андрей Зубов - историк. Эфир 9 октября 1996 года.

Анатолий Стреляный: Россия вчера, сегодня, завтра. Не успеем оглянуться, как истечет срок, отведенный Борисом Ельциным для создания новой национальной русской идеи – один год. Нельзя сказать, что работа кипит, хотя в правительственной "Российской газете" продолжается конкурс участников этой работы. Между тем, новая русская идея, или одна из идей, уже, кажется, есть. Правда, принята она далеко не всеми жителями России и не совсем новая, зато возникла не по команде – хотят восстановить недавнее величие России. Предполагают, таким образом, что по 1991 год включительно оно было, а сплыло по народному недосмотру. Недосмотрел же народ за своим начальством. А за начальством стояла заграница. Эта идея или, по крайней мере, ее отголоски, обнаруживаются как в речах, например, думских, так и в некоторых государственных делах. Есть и другие идеи. Будем обсуждать их в течение всего радио часа.

Россия, кажется, навсегда отказалась от коммунизма, но нельзя сказать, что она уже выбрала свой путь.

Взвесь силу гордую,
Взвесь волю твердую:
Каким идти?

Вопрос для желающих обсуждать такие вопросы стоит так: или пытаться восстановить в новых условиях недавнее величие России, с известной точки зрения мнимое, или заботиться о создании нового, действительного, никого в мире не задевающего величия – демократического, европейского, того, которое измеряется, например, здоровьем населения.

Трудность в том, что и мечтающие не о таком обывательском величии, а о державном, имперском, искренне хотят поправить здоровье соотечественников. Вообще, по моим наблюдениям, чем больше уязвлен человек хворями народа, а виноватыми считает кого-то построенного, тем меньше он склонен любить не только большевизм, но и демократию. Среди самых непримиримых противников большевизма сегодня не так уже много демократов, совсем не много. Писатель Владимир Солоухин.

Владимир Солоухин: Раньше была русская идея очень простая – Константинополь освободить от мусульман… Когда Россия присоединяла к себе новые земли, они не стеснялись, не писали, что мы освобождаем, они говорили: в целях расширения пределов Российской Империи мы присоединяем Кокандское ханство. Каких-то вогулов за одну неделю митрополит Сибири обратил в христианство. Награду он получил. А причина была очень простая: Петр Первый распорядился всех вогулов окрестить в течение недели, кто откажется - того повесить. Разговор был очень простой. Чувство национального самосознания, любви к земле, к родине, к культуре, оно превращает разрозненное население в народ. Сознание того, что я русский - вот это и есть русская идея. Разговор о национальном сознании, русской идее начинается там, где она ущемлена. Когда газета "Известия" в 1918 году напечатала, что в России нет и не может быть национального правительства, у нас правительство интернациональное, мы думаем не о русском народе, о русской нации, а об угнетенных всех наций, всех народов… - это чувство начало ущемляться. А когда ущемляется, вы сами понимаете, что оно начинает болеть. Если есть народ, то у народа будет идея. Если народа нет, то искусственным путем ее не создашь. А у нас, я повторю, русский народ превращен в безликое население, и только сейчас, после Перестройки, когда рухнуло то государственное устройство вместе с КПСС, только сейчас начинается процесс объединения остатков русского населения, "недорезанных", как их называют, попытка их снова сплотиться в народ. Но эта попытка сплотиться в народ встречает яростное сопротивление со стороны левых, интернационалистических сил, будь то телевидение, радио, газеты левые. Они все это встречают с яростью, и оказывают свое посильное сопротивление этому.

Анатолий Стреляный: Писателям, поэтам больше, чем людям других занятий свойственно выражать не то, что вокруг них, а то, что в них самих. Даже у великих не всегда совпадают эти картины мира. Поэт Юрий Кублановский при коммунистах был инакомыслящий, жил на Западе, сейчас - в России.

Юрий Кублановский: Я считаю, что Россия - это преемница Византии, преемница Византийской православной империи, и русская идея, в своей духовной части, коренится именно в неповрежденном сохранении православия. Убери из России православный стержень, и ничего от русской идеи не останется. Советский Союз, как и коммунизм, это убийцы России, отнюдь не их продолжатели. Когда же сейчас пытаются русскую идею подменить имперской, и делают из Сталина с командой чуть ли не русских империалистов, даже с положительным знаком, как Зюганов в одной из своих книг написал, что буквально нескольких лет Сталину не хватило для того, чтобы восстановить Русскую империю во всей национальной силе. Мне это просто и смешно слышать, что Сталин со своей командой микоянов и кагановичей восстановил бы великую Россию, это - раз, а, во-вторых, это просто кощунственно по отношению к миллионам невинно загубленных здесь людей большевизмом и Сталиными, в частности.

Само слово "держава", как оно сформулировано в известном движении генерала Руцкого, кажется мне тоже слишком безжалостным, и от него несет каким-то железом. Русский народ сейчас так болен, так устал, нуждается в таком тонком, изящном и любовном терапевтическом лечении, что у нас нет просто сил, мы не можем себе позволить державные амбиции. Да они России и не нужны. Я в этом глубоко убежден.

Анатолий Стреляный: Ничего не было бы интереснее мнений, тем более, собственных, если бы не существовало точных знаний, если бы у нас не было возможности послушать иногда людей, которые подходят к действительности с надежными приборами в руках, исследуют ее научно. Социолог Игорь Клямкин.

Игорь Клямкин: Россия всегда сплачивалась не на основе национальной идеи, а на основе имперской идеи. Эта имперская идея предполагала, что государство первично по отношению к обществу, государство преобладает, довлеет над обществом и над отдельным человеком. Вот в этом была особенность развития России. И сегодня водораздел между разными политическими силами, он если не проходит, то должен проходить именно по этой линии. Или идея сплочения нации предполагает в очередной раз возвращение к диктату государства над обществом, или мы впервые можем осуществить прорыв в совершенно другом направлении. И решающую роль здесь играет не то, что напишут в том или ином документе, а то, к чему готово само общество. Так вот, особенность переживаемого момента заключается в том, что впервые относительное большинство населения, и это результаты выборов, так или иначе, показали, не хочет возвращения к диктату государства. Сегодня, причем это касается не только тех, кто голосует за Ельцина, это в определенной степени касается, как ни странно, и тех, кто голосует за коммунистов и за другие политические силы. Сегодня на первом месте у человека стоят его собственные интересы и интересы его семьи. Если угодно, постсоветский человек, он не государственник в этом смысле, в котором я говорю, а он человек частный, он думает прежде всего о себе. В этом смысле национальная идея может быть только идеей, ориентированной на благосостояние частного отдельного человека, она не может быть идеей, предполагающей диктат государства над этим человеком. В этом смысле не может быть национальной идеей идея державности, потому что интересы державы ради державы человека не очень интересуют.

Должен сказать, как ни странно, что нынешнее состояние подготовил советский режим. Он, вопреки своим собственным идеологическим установкам, вопреки тому, что он призывал подчинять личные интересы общественным или, во всяком случае, общественные, за которыми стояли государственные, всегда ставил на первое место, на выходе из этого режима, к концу брежневской эпохи, сформировался человек, который занят своими собственными делами, и уже почти не интересующийся никакими абстрактными идеологиями, идеями, интересами государства как такового и так далее. Можно сказать, что уже в советское время сформировался достаточно широкий слой городских обывателей. Я не вкладываю в это слово никакого отрицательного оттенка. Обыватель - это человек, у которого доминируют интересы его собственной жизни, и который на них ориентирован. Другого пути сплочения общества, кроме как удовлетворять интересы обывателя, у нас нет. Через это проходили все страны, так или иначе. Что сейчас выдвигают в качестве основы национальной идеи представители Компартии и многих националистических группировок? Духовность особая российская и коллективизм. Но предполагается, что духовность - вместо материального благополучия, духовность как какая-то компенсация материального неблагополучия. Современный человек такую духовность уж принять не может. Он "вместо" принимать не хочет, он ориентирован на западные стандарты потребления, которые вошли в сознание широких слоев населения. Преобладающее настроение сводится к тому, что Россия должна быть таким государством, в котором на первом месте стоит благополучие отдельного человека, около 50 %, а второй- это государством с рыночной экономикой, где соблюдаются права человека. Никакой национальной идеи, которая бы обходила этот факт, это состояние сознания большинства людей, придумать просто невозможно.

Анатолий Стреляный: Слушайте Леонида Радзиховского. Он - публицист из команды Егора Гайдара.

Леонид Радзиховский: Известно, что сейчас подписан мир в Чечне. Известно, что этот мир фактически означает признание поражения России в чеченской войне. Как это будет оформлено юридически - дело второе. Но все всё понимают, все понимают, что Чечня все равно де факто будет независимой страной, все понимают, что русская армия потерпела поражение, что это может быть прелюдией к распаду единой и неделимой России, и все понимают, что еще при некоторых усилиях со стороны России задавить Чечню технически было бы вполне возможно, ничего невероятного в этом нет. И вот все эти слова сказаны. Почему? Потому что народ России не хочет этой войны. Тот самый русский народ, который традиционно считается народом имперским, империалистическим, народом-богоносцем, народом необыкновенно агрессивным, и который, действительно, по команде, по приказу царей завоевал эту огромную империю. Этот народ не хочет воевать. Вот по опросам социологов только 4 процента населения не одобряют деятельность Лебедя.

И, кстати, сама эта деятельность тоже характерная. Лебедь не является человеком, с моей точки зрения, каких-то определенных политических взглядов. Лебедь - талантливый популист, который прекрасно улавливает настроения в обществе. И вот этот генерал, громадный, басовитый, которому, казалось бы, физически олицетворять собой русского Держиморду, с которого лепить воина-завоевателя, русского империалиста, он отпускает фактически Чечню на все четыре стороны, признает поражение России, и делает это вовсе не из идейных соображений, не из гуманизма, не из любви к чеченцам, не из любви к русским солдатам, которые погибают, а делает это по одной единственной причине, как мне кажется - потому что ищет популярности. И он знает, что такая позиция будет народом принята, будет народом одобрена, будет народом понята, а всякая другая позиция будет отторгнута. Таким образом, это эксперимент в чистом виде на тему о том, чего хочет русский человек, что он понимает под своей идеей, что в его системе приоритетов стоит на первом месте, а что на втором и третьем. Этот эксперимент поставлен, и он дал тот же самый результат, какой он дал в 1917 году, когда доблестной русской армии сказали: плюньте на империю, плюньте на царя и на все что можно, и бегите с фронта. И армия тут же, как будто ее сдунули, побежала. Тогда заключили Брестский мир, "похабный мир", как его тогда называли, одним росчерком пера отдали немцам чёрт-те сколько территории. Вопрос стоял о жизни и смерти России, воевали миллионы людей.

Сейчас масштаб не сопоставим. Мы меньше воевали, десятки тысяч людей, и отдали очень малую часть русской территории. Но это различия чисто технические, психологически же суть в обоих случаях была одинаковой. Когда люди - и солдаты, и народ, и родители этих солдат, и не родители этих солдат - получили возможность выразить свое мнение, не голосованием, а просто в воздухе это мнение носилось, в обоих случаях результат был один и тот же. Такие совершенно разные люди как Ленин и Троцкий в 1918 году, и генерал Лебедь в 1996 году, поступили одинаково - они искали популярности в народе, и они совершенно спокойно стали ради этой популярности разрезать куски Российской империи. Еще один факт, может быть, еще более любопытный - развал этой великой империи в 1991 году. Не то интересно, что убежали национальные республики, а то интересно, что по этому поводу никто в России и не охнул. Один-единственный человек покончил с собой, маршал Ахромеев, и то это дело темное, почему он это сделал. Но факт тот, что не возникло никакой мощной националистической организации, военной или кагэбэшной, которой всех пугали все время, чего-то по типу немецких фашистских отрядов, после поражения Германии в 1918 году, когда вся Германия была покрыта профашистскими отрядами. Вот в России ничего подобного не возникло – съели, заели сахаром и все остались довольны. Можно по этому поводу возмущаться, можно радоваться, но это факт. Вот три таких факта - 1917 год, 1991 год, 1996 год. История несколько раз ставила эксперименты на тему о том, как русский народ относится к империи, и ответ всегда был однозначный – никак, пропади она пропадом, как только появляется возможность сбросить ее с плеч с необыкновенной легкостью это делалось. Причем, нельзя сказать, что, допустим, в советское время для советского человека было неважно, что он житель великой сверхдержавы. Нет, это было приятно, "мы делаем ракеты и перекрыли Енисей". Это не слова какой-то иронической песни, это действительно грело сознание людей. И, тем не менее, когда дело дошло до сколько-нибудь серьезного испытания, от этого мгновенно отказались.

Анатолий Стреляный: В другой раз мы, может быть, поговорим о том, почему такой миролюбивый народ выделяет из себя и часто не без внимания слушает весьма воинственных людей, ходит за ними.

Американская радиостанция "Свобода", естественно, не могла включиться в работу, которой заняты сейчас в некоторых российских кругах во исполнение президентского пожелания в годичный срок представить на суд общественности новую русскую национальную идею, но мы следим за этой работой.

Жорж Нива, которого вы сейчас услышите – француз, он специалист по русской литературе и по истории русской общественной мысли.

Жорж Нива: Заговора против России, как это пишут некоторые ультранационалисты, особенного, конечно, нет. И я бы сказал, что многие соседи России мечтают просто о том, чтобы Россия стала обыкновенной страной. Чтобы она вошла в Европу, если она хочет, и если она примет критерии европейской жизни, и стала там, наряду со всеми другими странами, включая Австрию, Люксембург, Финляндию, и так далее. Но в Европе есть страны с прошлым, которые живут своим прошлым и своим национальным прошлым, как, скажем, Франция, Англия, в меньшей степени Испания и Швеция, бывшие великие нации. И есть страны, которые не хотят быть великим державами, и не были, и не хотят, чтобы это осталось в Европе. Скажем, Финляндия, Словакия, а в Западной Европе – Бельгия, Голландия, хотя это бывшая великая держава, с 17-го века. Вечно раздражает этих европейцев претензия России, претензия, что она все равно останется великой державой, даже если это уже не верно с точки зрения экономической или вооружения. Но все равно сама претензия раздражает. Нет заговора против России, конечно, но есть какое-то пренебрежение, это верно.

Я слежу за печатью, что она передаёт о России на Западе, особенно во Франции. Очень часто меня самого это раздражает, потому что это очень поверхностно и потому, что говорят о нынешней России как будто она совершенно не изменилась, как будто интриги в Кремле все еще определяют всю жизнь этого огромного корпуса наций. А это не так, потому что было изменение коренное. Можно спорить о степени демократии в России, но что есть некая доля демократии, что теперь Россия привыкла к некоторому плюрализму, что индивидуальные и региональные силы развиваются - это бесспорно.

А на Западе мы недостаточно изучаем Россию, повторяем старые шаблоны, и это внушает публике на Западе, что ничего не изменилось. Нельзя, чтобы Россия замкнулась в идеологии бедной супердержавы, а она имеет тенденцию к этому, чтобы любить свою бедность, любить свою замкнутость. Она должна понять, что она носительница экуменической великой культуры, имеет оригинальное лицо в Европе. Вот что надо сказать. Что это лицо есть, оно будет всегда оригинально. Россия никогда не будет Азией. То есть это европейская страна, большая часть территории которой находится в Азии, но это не делает ее азиатской. Склонность к утопии причинила, конечно, много зла России, но в умеренной доле склонность к утопии братства- это утопия чисто христианская, и эта утопия должна остаться. Главная проблема для России - расширение НАТО или расширение Европы. Нужно определить свое место в отношении к Западу. У поляков нет никакого сомнения, у поляков есть стопроцентное, даже на сто десять процентов, стремление на Запад, и осуществить свою мечту быть полностью Западом. Возможно ли это, примет ли Запад это стремление – это другое дело.

Анатолий Стреляный: Француз Жорж Нива, которого вы слышали на волнах Радио Свобода, упомянул Польшу. Послушаем теперь поляка. Беседа с писателем Анджеем Дравичем.

Анджей Дравич: То и дело слышим голоса, вернее, нам говорят, что слышны голоса на Руси, что пора бы, мол, возродить великое и неделимое Русское царство-государство на славянском фундаменте. То есть эй, славяне всех стран, соединитесь под началом матушки-России. Отвечаю, как в радио Ереван: нам это не очень интересно. Славянская идея у нас, поляков, ассоциируется, скорее, с панславизмом, чем со значительно более благородным славянофильством. Беда в том, что ее, этой идеи оголтелые проповедники, не отличают одного от другого. Излагать, в чем дело, сейчас не буду, но, поверьте, как говорят одесситы, это две больших разницы. Кто хочет, пусть изучает сам. Но, честно говоря, все это и тому подобное не очень нас пугает, ибо постараемся понять, что не только святое, но и языческое место пусто быть не может.

Раз бывшая общая идея с треском провалилась, надо ее чем-то заменить. А чем? Славянством, скифством, еврейством или сильной державной государственностью. Хотя для тех поляков, кто "профессионально" боится России, а такие есть среди наших правых, такие движения мысли - это удобный предлог, чтобы продолжать бояться в том же духе. Но я думаю, что надо их оставить в любимом им состоянии страха. Я говорю сознательно "в любимом", ибо недавно у меня был разговор с одним их них. Я спросил: "Ну что же вы так все время про боязнь России? А ведь ваш учитель, прекрасный Дмовский, в свое время, в начале века, депутат Думы второго и третьего созыва, говорил, что, наоборот, надо объединяться с Россией против немцев?". "Ну да, - ответил мой собеседник,- но тогда мы боялись немцев, а теперь – нет". "Значит,- сказал я,- вас могу поздравить! Наконец, распрямив плечи, вы можете свободно бояться русских". И тут я вспомнил мое любимое русское стихотворение маленького поэта 19-го столетия Лиодора Пальмина, написанное более ста лет тому назад. Оно называется "Дураки" и кончается словами надежды на великий прогресс человечества. А последняя строфа такова:

О, верю я, что в будущих веках
Везде прогресс, как солнце, загорится,
В неведомых волшебных чудесах
Наш век тогда в забвении затмится.
Нам и во сне не видеть тех чудес...
Потомки же сравняются с богами,
Их мощный ум достигнет до небес,
Но дураки всё ж будут дураками...

Воистину, так!

Анатолий Стреляный: Анджей, в Москве новый посол Польши - из бывших коммунистов…

Анджей Дравич: Были голоса: что это такое, посол был когда-то коммунистом, состоял в партии, был даже работником ЦК! А вот откуда взять людей, которые не были чего-то работниками? Если они хоть мало-мальски знают Россию и русский язык. Увы, среди моих любимых друзей из либералов как раз никто ни малейшего понятия о России не имеет.

Анатолий Стреляный: Анджей, а скажите, пожалуйста, этот новый посол сумеет скрывать польское насмешливое отношение к возобновленной русской идее?

Анджей Дравич: Я думаю, что он серьезный, нормальный человек, хороший малый, ему пятьдесят с чем-то лет, он русист по образованию. Я провел с ним кое-какие беседы и пришел к выводу, что вполне толковый мужик. Я думаю, что он справится.

Анатолий Стреляный: Можно ли сказать, что это исторически новая, появившаяся в последнее время польская привычка - легкое отношение к российской имперской тоске?

Анджей Дравич: Я тут возвращаюсь к тому, что я насмешливо сказал: у некоторых как раз никакой насмешки нет, они склонны это принимать даже очень серьезно, серьезнее, чем это заслуживало бы. А другие все-таки считают, что раз мы стремимся на Запад, то все равно Россия тут нам, конечно, не помешает, и скорее не надо на нее обращать внимание. Вот это, конечно, подход более глупый и, даже, скажу честно, опасный, потому что они не понимают, что для Запада мы важны и приемлемы только тогда, когда у нас хорошие отношения с Россией, тогда нас возьмут и в НАТО и в другие организации. Если же у нас будут обостренные отношения, нас не будут никуда брать, потому что Россия для них важнее, чем мы. Это же проще-простого!

Анатолий Стреляный: Анджей, тогда это, видимо, относится и к Украине. То, что Запад ее примет тем охотнее, тем желаннее она будет для Запада, чем лучше будут ее отношения с Россией. Но как раз далеко не все на Украине это понимают.

Анджей Дравич: Это точно. Но тут есть немножко другой оттенок. Поскольку Украина все-таки восточнее нас и ближе к России, то, с одной стороны, она важна для Запада, как тоже государство, которое не будет иметь конфликтов с Россией, с другой стороны, для какого-то противовеса, для какого-то уравновешивания русской мощи.

Анатолий Стреляный: Но трудно Украине с Россией. Вспомним Лужкова, который говорит, что Севастополь никогда не отдадим. То есть он собирается его брать.

Анджей Дравич: Я понимаю, что трудно, все верно, но что же делать, простых тут решений не видно.

Анатолий Стреляный: Мысли и настроения, которые выражает Анджей Дравич, так или иначе, доходят до России. Они, конечно, не делают там погоды, как все мысли с Запада, но нельзя сказать, что никто не принимает их во внимание. Завершит наш выпуск московский историк Андрей Зубов.

Андрей Зубов: Любой народ считает себя особенно любимым Богом, особенно призванным к великой миссии, особенно духовным, глубоким, нравственным. Оказывается, что мы далеко не на этом уровне находимся, оказывается, что мы находились в самообольщении, в прельщении собой. И поэтому, чтобы более не прельщаться собой, лучше оценивать себя заведомо ниже того уровня, на котором ты находишься. Лучше и говорить, и понимать себя хуже, чем ты есть, тогда не ошибешься, чем понимать лучше, чем ты есть. И поэтому, когда сейчас я слышу разговоры о том, что русский народ имеет какую-то особую духовность или особое нравственное призвание, я всегда вспоминаю о том, что сам русский народ разрушил свои храмы и монастыри, свои мечети и синагоги. Я вспоминаю о том, что сам русский народ проявил чудеса безнравственности и в личной жизни, и в общественной жизни, создав тиранию и склонившись перед ней.

Помните знаменитое солженицынское удивление: почему в Ленинграде 1934 года, при повальных арестах, не было никакого восстания? Ну, людям же нечего было терять, они знали, что их ведут на смерть, почему же никто никого не зарубил топором хотя бы? Я имею в виду, тот кого арестовывали, своих палачей. Почему? Ответ на этот вопрос очень прост. Потому что человек, совершив безнравственные шаги, призвав эту власть, согласившись на нее, отвергнув традиционный порядок, далеко не совершенный, но традиционный, он оказался обессиленным. Так вот, чтобы нам вновь не оказаться обессиленными, мы должны как можно меньше говорить о своих положительных задачах, как о народе, который несет особую нравственную идею мира, как о народе, который хранит истину веры, как о народе, который является палладиумом славянства, как о народе, который является основанием всеобщего мира, как о народе, который хранит ту жемчужину, которой потом будет наслаждаться все человечество. Потому что я помню, что так о себе думает каждый народ. И говорить так о себе, в лучшем случае - детская наивность. Мы забываем, что точно так же говорила Франция о себе, как "любимой дочери католической церкви". Точно так же Китай себя понимал всегда срединной империей, центром Поднебесной. Точно так же современные индийские философы и ученые очень часто говорят о западной философии с пренебрежительным отеческим отношением, как о недоросле. Другое дело, что индийские работы редко читают, и читают с трудом у нас. В этом смысле, я бы сказал, что русская идея в таком плане - это обычная этнопсихологическая патология. Для России в ней нет ничего особенного и ничего исключительного.

Также как в каждом из нас некоторые психические аномалии, безусловно, присутствуют, и для того и психоаналитики существуют и себе на хлеб хорошо зарабатывают. Точно так же это присутствует в любом народе. Проблема заключается в том, когда этот фон выплескивается и усиливается. Обычно это происходит в моменты реального уязвления национального достоинства и какого-то выхода этнического тела из положения покоя. Как было с Германией после трагического поражения в Первой мировой войне, унизительного Версальского мира и последующей разрухи богатой и до этого вполне преуспевавшей страны. В какой-то степени мы могли бы опасаться подобных же психологических аномальных моментов и в современной России. И я должен сказать, что, с точки зрения исследователя массового сознания достаточно удивительно, что вот эти процессы психической аномалии, этнической аномалии, они именно в русском народе не набрали тех обертонов, которые набрали во многих других народах бывшего Советского Союза или даже некоторых народах Восточной Европы. То, что мы называем "русской национальной идеей", и то, что, как правило, субъективно осознается с эпохи славянофилов, с 30-х годов прошлого века, это не что иное, как одна из версий европейского романтизма. Точно в тех же выражениях, только с заменой православного на лютеранское, об этом говорили немецкие философы. Абсолютно. Точно так же об этом говорили французские католики, только с переносом из Константинополя в Рим и из православия в католицизм основных ценностей. И нельзя сказать, что Хомяков или Киреевский были жалкими эпигонами. Это не так. Это просто дух романтизма, который непосредственно предшествовал эпохе этнических революций, то есть создания единой Италии, Германии, поворота к этноцентризму во Франции, в России при Александре Втором после 2-го Польского восстания - это был общий дух Европы того времени. Он прошел несколько стадий. Даже не интересно говорить о том, какие русские позиции. Русские позиции абсолютно аналогичны любой другой европейской компоненте. А когда эта идея романтизма выплеснулась на более широкий культурный ареал, вы знаете, что аналогичные идеи появились среди арабов-мусульман и коптов Египта, среди индийцев, начиная с 70-х годов, с Первого съезда Индийского национального конгресса, и даже до этого. В Японии, в Китае, Младотурецкая революция была этим вдохновлена. Это общий фон, здесь нет ничего специфического, кроме естественного изменения набора компонентов, потому что цивилизационные особенности каждого народа свои. Но для нас, я думаю, в первую очередь полезно показать, что такое отношение есть общая форма болезненности. Ничего в ней особенного, чисто русского, плохого или хорошего, нет. Это обычная вещь, и при нормальном положении она не страшна. При крайнем развитии она приводит к таким вещам, как нацизм или фашизм, со всеми печальными последствиями, которые всем нам хорошо известны. Мы очень часто путаем с национальной идеей национальную задачу. Вот национальная задача действительно есть, так же, как есть задача у каждого человека. Если свою идею и свое призвание в мире лучше не выражать вслух, потому что каждый окажется Наполеоном, то свою задачу, по крайней мере, задачу ближайшую, нация может видеть и должна, поскольку без постановки задачи невозможно существовать ни человеку, ни народу, это становится просто болтанка в мире страстей. Так вот, национальная задача в настоящее время для не русского народа, а для России как таковой.

Дело в том, что Россия потеряла в результате революции свой идентитет. Это совершенно ясная, понятная вещь, потому что одной из задач революции 1917 года было создание принципиально нового мира, в котором миру старому, как раз миру, где есть национальный идентитет, места не оставалось. Потом, через 20 лет, Сталин вспомнил о патриотизме и называл его "социалистическим патриотизмом". Но в начальный период этого не было. А потом уже патриотизм превратился в некоторый эрзац, в некоторый кусок глины, из которого пытались слепить что-то похожее на историческую Россию. Но похожее оказалось мертвым. Поэтому сейчас, видимо, главная национальная задача, которая никак не связана с самопревозношением и с унижением других, это есть восстановление национальной идентичности, то есть перекидывание моста через эпоху исторического и культурного нигилизма, небытия, в ту эпоху, когда Россия была Россией. Она не была лучшей страной мира и не была самым справедливым обществом, она была тем, чем она была, но она была собой. После 1917 года она перестала быть собой как национальное государственное тело. И вот сейчас, после 1991 года, особенно после декабря 1993 года, в русском обществе происходит поиск этой идентичности. Он выражен и в возвращении к определенной национальной символике, и к топонимическим изменениям, но также стихийно идет процесс восстановления не старой жизни, а преемства со старой жизнью. И я думаю, что это - главная задача России.