Иван Толстой: Память городов. Улицы, дома и мосты хранят память о тенях прошлого, о стихах, любви, голосах. Стоит только подойти вон к тому дому, перейти вот этот мост, присесть на старую ступень. И открыть книгу Вячеслава Недошивина. Писатель, литературовед, следопыт, кинодокументалист расскажет сегодня о своих поисках и новых изданиях. Беседу для нашей программы записала Ирина Петерс.
Ирина Петерс: Вячеслав Недошивин, который более сорока лет исследует подробности биографий поэтов Серебряного века, так объясняет этот выбор: «Поэтам века Серебряного, как, с легкой руки писателя Иванова-Разумника, была названа первая четверть ХХ века, повезло значительно меньше, чем литераторам века Золотого. Их имена не только не выбивались на мраморных досках, они, на моей еще памяти, буквально выжигались из нашей жизни. И век этот, стоит копнуть любой исторический документ, всегда готов обернуться, сверкнуть отнюдь не праздничным серебром, а диким переливом крови. Именно тогда довелось жить Блоку и Сологубу, Кузмину и Мандельштаму, Ходасевичу и Северянину, Ахматовой и Гумилеву. Чем дальше отдаляется от нас эта эпоха, все интереснее становится: где, а, главное, как они жили? В каких домах снимали квартиру, по каким лестницам поднимались, где влюблялись, пировали, стрелялись на дуэлях или встречались, порой в последний раз. Если есть история литературы, то есть и живая ее география», - уверен Вячеслав Недошивин.
Вячеслав Недошивин: В разных книгах, в мемуарах, в дневниках, во всевозможных литературоведческих трудах я выискивал адреса, по которым жили поэты, писатели, филологи, знаменитые литературные или окололитературные люди в трех городах – Москве, Петербурге и Париже. И у меня накопилось за всю жизнь пять с половиной тысяч адресов. Это сумасшествие, конечно, с моей стороны, это болезнь, какая-то мания, не иначе. С другой стороны, когда это все собралось, мне показалось, что страшно интересно это и другим. Заводя карточки, я старательно отмечал там, кто бывал у Чехова, кто бывал у Толстого, у Достоевского, у Тредиаковского, у Карамзина, обо всех забытых поэтах и литераторах Серебряного века, о каком-то Потапенко, Аверченко или Саше Черном, обо всех этих людях. Получилось три тома: о Париже, Петербурге и Москве. По алфавиту улицы, номера домов, сохранились или не сохранились дома (я все проверял ножками или на велосипеде, эти пять тысяч адресов), кто и когда жил, кто и когда бывал, что происходило здесь, очень кратко, допустим, «здесь Гончаров написал «Обломова» и Тургенев «Отцов и детей», или «в этом подъезде покончил с собой знаменитый в свое время молодой писатель Всеволод Гаршин», он выбросился в лестничный пролет. Историй чрезвычайно много. Допустим, в Париже скончался в отеле Александр Иванович Герцен.
Ирина Петерс: Это - негативные моменты. Но ведь там и любовные истории у вас?
Вячеслав Недошивин: Тьма. Выступал в знаменитой французской школе «Эколь Нормаль» Иосиф Бродский, к нему подошла студентка, познакомилась с ним. Это его последняя жена Мария Соццани, которая корни имеет русские. Точно так же когда-то в Сорбонне выступал Бальмонт, читал стихи. К нему подошла студентка, познакомилась с ним и стала его женой, с которой он потом прожил 17 лет, и которая его хоронила. И адрес этой Сорбонны, и где жил Бальмонт, и где они останавливались в гостинице…
Ирина Петерс: Ахматова?
Вячеслав Недошивин: Ахматова, конечно! Этот дом цел в Париже. В Москве тьма домов, в которых она бывала или жила, где-то около ста домов. Самый знаменитый - на Большой Ордынке, где она жила в квартире у Ардовых. Там шестиметровая комнатка, в которой она постоянно останавливалась. В этой комнатке жил до этого Алексей Баталов, киноактер наш знаменитый. Он - сын актрисы Ольшевской и ее мужа Ардова. И вот эту комнатку он всегда уступал Анне Андреевне. Однажды он даже нарисовал ее портрет. И она сказала, что это один из лучших ее портретов. Актер Алексей Баталов. Когда вышла одна из книг, она ему отдала гонорар, чтобы он мог приодеться, поскольку он довольно бедно жил, как и все. Он на этот гонорар купил машину, старенький «Москвич», и это фактически был подарок Ахматовой. Она не возражала. Так вот, в этой комнатке побывали три Нобелевских лауреата по литературе. К ней приходила масса народа, но в том числе – Пастернак, Солженицын и Бродский. Я уже не говорю о том, что там дважды была Цветаева, когда она вернулась из эмиграции.
Ирина Петерс: Исследователь - о готовящейся к выпуску книге «Атлас Вячеслава Недошивина. 999 и один литературный адрес в Москве, Париже и Санкт-Петербурге».
Вячеслав Недошивин: Первую тысячу адресов, то есть триста адресов Москвы, триста Петербурга и триста Парижа.
Ирина Петерс: Путеводитель?
Вячеслав Недошивин: Да. И вы идете по улице Риволи: вот здесь жил Шатобриан, а тут останавливался Мережковский с Зинаидой Гиппиус, а в следующем доме - Иван Бунин, Шмелев или Куприн. Русская писательница, которая стала знаменитой французской писательницей, графиней де Сегюр, на самом деле это София Ростопчина, дочь московского губернатора, так вот, ее сердце похоронено в часовенке в Париже, и эта часовенка до сих пор сохранилась. Таких фактов страшно много. Пушкин проиграл 25 тысяч рублей в Москве, на Большой Дмитровке. Там есть узенький маленький дворик, где в свое время жил очень известный карточный игрок. Пушкин ему проиграл 25 тысяч рублей в карты, этот долг преследовал его почти всю жизнь, потому что долг сумасшедший. На этой же улице, на Большой Дмитровке, на углу с Камергерским переулком, родился Ходасевич. И дом цел. Такие литературные уроки.
Ирина Петерс: Вы все это вытаскиваете, это же адская работа!
Вячеслав Недошивин: Да, во-первых, в собраниях сочинений писателей – Достоевского, Чехова, кого угодно - для меня любимые тома это последние, где переписка. Там непременно есть какие-то адреса. Большим подарком для меня был 1991 год, когда на прилавки хлынуло три огромных пласта русской литературы - Зарубежья, которое мы не знали, литература, написанная в стол, и литература запрещенная, которую не печатали. Это все – мемуары, дневники, записки, предсмертные письма - невероятное богатство, все это покупалось, читалось, выписывалось и систематизировалось. Только выписок в компьютере – 9,5 тысяч страниц.
Ирина Петерс: Когда не было компьютеров в широком обиходе, в 90-е годы, вы все это вручную делали?
Вячеслав Недошивин: Да.
Ирина Петерс: Это для вас удовольствие?
Вячеслав Недошивин: Бесконечное. Мне гораздо интереснее жить в том времени, чем в сегодняшнем. Мне там гораздо уютнее, понятны эти люди.
Ирина Петерс: Вы открывали героя по-новому, который совсем по-другому выглядит, чем принято считать?
Вячеслав Недошивин: Неоднократно. Иногда люди, у которых исторически, поскольку они покойные, сложилась репутация одна, а на самом деле, вдруг, с помощью новых открытых документов или свидетельств очевидцев это менялось. Например, третья жена Михаила Афанасьевича Булгакова Елена Сергеевна Шиловская, она же – Нюренберг, это человек, благодаря которому были опубликованы многие его работы. Она очень много сделала. И когда я работал в «Комсомольской правде», я помню, как некоторые друзья из соседних отделов просто хвастались, что они знакомы с Еленой Сергеевной, они бывали у нее дома, и я к ней относился точно так же. До тех пор, пока не узнал, что (и это подтверждено литературоведами серьезными) она была секретным сотрудником НКВД при Михаиле Афанасьевиче Булгакове. Понимаете?
В 1991 году публикация книг и материалов много изменила в оценке литературы. Самые забытые, казалось бы, поэты и писатели, вдруг стали опять всплывать, и не только всплывать, а стали более знаменитыми, чем те, которых мы знаем по школе, даже по классике. Например, Федор Сологуб. Сейчас опубликовано полное собрание сочинений, это несколько томов, а он был на восемьдесят лет вычеркнут из жизни, его не было, не существовало для нас.
И, напротив, допустим, Маяковский, он сегодня уже не так воспринимается читателями на фоне тех же Зинаиды Гиппиус, Мережковского, Андрея Белого. Это все те, которые были забыты. Он же не первый поэт. Есть одна дама, она сейчас живет на Западе, она была дружна в свое время и с Бродским, и с Довлатовым, она в своей книжке рассказывает, как ее мать, еще молоденькая девушка, продавала квартиру в Москве, то ли в 1919, то ли в 1920 году, и, продав квартиру, она возвращалась в Петербург, где жила, и у нее было много денег. И как-то так ее угораздило, что она ехала в одном купе с Маяковским. И Маяковский, узнав, что у нее есть деньги, сказал: «Вы играете в карты?». «Играю». «Ну, сыграем». Только Маяковский сказал: «Я играю на деньги». Конечно, она была в восторге, юная девушка, которая на него смотрела, открыв рот, была страшно рада, что познакомилась. Так он пришел, - пишет эта дама, - домой к ней, уговорил сесть играть в карты, и она все эти деньги проиграла. Она думала, что это все шутка, что он отдаст ей деньги, рассказала ему всю эту историю, что вообще-то живут бедно, что продала квартиру. Нет, это игра в карты! Он спокойно ушел. В принципе, никакого особого секрета здесь нет, это Людмила Штерн, довольно известная сейчас на Западе писательница, это с ее матерью случилась такая история. Ну как относиться морально к Владимиру Владимировичу? Ах, какой он! Ведь руки подавал женщинам, ухаживал!
Ирина Петерс: В предисловии к одной из своих книг Вячеслав Недошивин пишет следующее:
«Верно говорят: правда - в деталях, в бытовых подробностях и говорящих обстоятельствах, в грубых фактах и трогательных мелочах, в том соре, из которого может расти поэзия. Истории любви, сцены ушедшей жизни, разные мнения о поэтах. Я добирал недостающие факты, которые могли бы дорисовать знакомые уже портреты. Сравнение мемуаров, когда об одном и том же случае рассказывают два или даже пять человек. Разобраться, где правда, а где ложь, где легенда, миф, сплетня, а где – реальность. Это и есть сверхзадача моей, увы, конечно, не совершенной и незаконченной работы. Главное же - в первоисточниках, мемуарах, воспоминаниях, письмах, дневниках моих героев. Поэтому упреков вроде подглядывания в замочную скважину я не принимаю. Во-первых, откровенным и, даже, грешным было то самое «серебряное» время. Во-вторых, знание любовных и прочих интимных обстоятельств помогает понять и мотивы творчества.
Начиная с символистов конца 19-го века принципом стихотворцев стало соединение жизни поэта и его поэзии. Они считали, и в этом была их известная революционность, что надо творить не столько в стихах, сколько в жизни, и необычную свою жизнь делать потом, иногда сознательно, объектом поэзии. Факты биографий, дуэли, измены, драки, порой неблаговидные поступки, равно как и высокие тончайшие переживания поэтов - все переплавлялось ими в стихи. Это было ошеломляюще ново для России, но, в конце концов, стало одной из отличительных черт поэзии Серебряного века. Другое дело, что тонкое должно оставаться тонким, простота не вправе превращаться в грубость, а вещи чисто житейские не должны унижать героев, а просто дорисовывать их портреты. И все, в конечном итоге, упирается в авторскую меру понимания, зависит от масштаба личности рассказчика».
Вячеслав Недошивин: Я сделал сто фильмов о Серебряном веке. Шестьдесят фильмов о Петербурге и сорок фильмов о Серебряном веке Москвы. Это телевизионные циклы. Историй чрезвычайно много. Допустим, я рассказываю о любви Есенина к поэтессе, юной совсем девушке Наде Вольпин. Надежда Вольпин потом родила от Есенина сына, как известно, того Есенина-Вольпина, который недавно скончался, правозащитник известный. Там все было серьезно. Несколько лет длился этот роман, я знаю, где они познакомились, но практически не осталось адресов Вольпин в Москве, и это меня смущало. Можно показать фотографию, можно показать какие-то штучки-дрючки, но если общая цель фильмов – дома, то ты покажи этот дом. А домов нет, и адресов нет. Только в одном случайном источнике я прочел, Надя Вольпин там пишет, что «я жила в то время в Лазаревском переулке, на седьмом этаже, выходила на крышу гулять». Лазаревский переулок цел, я иду туда, хожу по этому переулку взад и вперед. Есть всякие дома: восьмиэтажные, четырехэтажные, трех, пяти… Нет ни одного семиэтажного дома. Я думаю: мать честная, не могли его снести! В глубине стоит такой домина, но шестиэтажный. На всякий случай подхожу, а там - здание официальное МИДовское. А она в своих записках пишет, что это было здание общежития Коминтерна. Я спрашиваю. «Мы ничего не знаем,- говорят,- идите к коменданту». Комендант, старичок, я ему начинаю рассказывать, что Есенин, перед тем как уехал с Айседорой Дункан в Америку, он пришел в общежитие Коминтерна, поднялся к своей любимой и она повела его на крышу. И на крыше она, вдруг, сказала ему, что, если хотите, я отсюда прыгну, я покончу с собой. И она увидела в его глазах, что он испугался. Такая драма! Я ему все это рассказываю, он мне говорит: «Это мне все неинтересно, но общежитие Коминтерна было в нашем доме». «Как, в вашем доме?! Там должно быть семь этажей, а у вас шестиэтажный дом!». Он говорит: «А с улицы не виден мансардный этаж наверху». И мы добились разрешения снимать на крыше, подходили к этому барьеру и рассказывали эту историю, связанную с романам Нади Вольпин и Есенина.
Ирина Петерс: Кстати, Вячеслав Недошивин сторонником версии убийства Сергея Есенина не является. Подсчитано, напоминает он, что поэт в течение жизни, начиная с 17-ти лет, пять раз покушался на самоубийство. И никто, ни родственники, ни друзья, ни жены, ни разу не упомянули, что поэта могли убить. «Я думаю, они все знали, о многом догадывались», - считает Недошивин. По реакции людей по этим адресам, как обычно люди реагируют?
Вячеслав Недошивин: В картотеке указаны номера квартир, но во всей этой книжке я эти квартиры вычеркну, чтобы люди не знали.
Ирина Петерс: Будут ломиться?
Вячеслав Недошивин: Я, например, человек ужасно любопытный, мне ужасно интересно, как жила Лиля Брик вместе с Маяковским и Осипом Брик в Петербурге на улице Жуковского. Выглянуть в окно комнаты, где жила Любовь Андреева-Дельмас, любовница Александра Блока, он посвятил ей целый цикл «Кармен». Она жила на пятом этаже, я знаю ее окно. Но как мне туда попасть? Там же люди живут. Мне неловко. А если я прихожу с телегруппой - это совсем другое дело. Телевизионщики - наглые до предела. Они хозяев отстраняют в сторону, мебель двигают, спрашивают только одно: «Где у вас тут розетка?», чтобы воткнуть свои осветительные приборы. Пока они там готовятся, я все обсматриваю, я могу погладить подоконник, который гладила Ахматова, я могу форточку отрыть защелкой еще тех времен. Такого рода вещи для меня страшно важны. Но написать номера квартир в книге, которая будет называться «Атлас Вячеслава Недошивина», я не могу, потому что я встречал людей, попав в квартиры, где жил Блок или Брюсов, жители сегодняшние, которые говорят, что надоели, приходят с утра до ночи, звонки бесконечные. «Здесь жил Блок, дайте нам посмотреть». С какой стати? Поэтому я все квартиры оставил для себя, а из книжки из этой вычеркнул.
Ирина Петерс: Вас в прямом смысле можно назвать литературным сыщиком. Наверное, помогает первоначальная профессия – журналистка. Пару слов вы упомянули, что вы думаете о журналистах. Как это вы ходите, вынюхиваете, выщучиваете! Вот это свойство ищейки, если бы, предположим, ваши таланты не развились в сторону литературы, вы могли бы, например, работать сыщиком, вам бы хотелось?
Вячеслав Недошивин: Не хотелось бы, и, по-моему, у меня нет таких талантов. Как Цветаева пишет: «Через сто лет я вижу, как ты ищешь дом, где я жила и дом, где родилась», но, в принципе, любым человеком движет интерес. Если тебе самому что-то бесконечно интересно, то, будьте уверены, это будет интересно и кому-то еще. Вот эта моя книжка «Прогулки по Серебряному веку. Санкт-Петербург», там 500 страниц, она была издана в 2008 году, сейчас она издается уже четвертым изданием и народ до сих пор ее покупает. Я не приписываю себе какие-то заслуги необычные, просто знаю: что интересно тебе самому, рано или поздно будет интересно другим. Этот интерес гнал меня по улицам на велосипедные розыски. Мне любопытно выглянуть в окно, где Ахматова любила по вечерам лежать, наблюдать закаты над Невой и слушать пение солдат. Это в 1919 году. Она жила вместе со своей подругой Ольгой Судейкиной. И вот шестое окно от Фонтанки до сих пор цело, можно зайти, это окно увидеть, и увидеть этот закат. Разве не интересно?
А такой был поэт знаменитый сегодня, а раньше забытый на многие годы, Михаил Кузмин. И он пишет в своих записках, что в гимназии, где он учился, а гимназия до сих пор цела, директор, чтобы гимназисты не скатывались, к металлическим перилам приваривал через каждый метр шарики. Я захожу в эту гимназию - целы даже эти шарики.
Или - потрясающий факт. У Мандельштама есть знаменитый стих «Я вернулся в мой город, знакомый до слез». Стих этот он написал в начале 30-х годов в Петербурге, на одной из линий Васильевского острова, в квартире брата, на пятом этаже. И там есть такие строки:
И всю ночь до утра жду гостей дорогих,
Шевеля кандалами цепочек дверных.
«Кандалы цепочек дверных» - это всегда на черной лестнице. Там у него даже в стихах говорится:
Я на лестнице черной живу, и в висок
Ударяет мне вырванный с мясом звонок.
Ирина Петерс: Следователь прирожденный! Товарищ следователь, продолжайте!
Вячеслав Недошивин: Мы туда приходим с телегруппой, поднимаемся в эту квартиру, телегруппа начинает отстранять хозяев, искать розетку, расставлять свои софиты. А я тихонечко иду на кухню, открываю дверь на черную лестницу... Вы умрете - до сих пор эта цепочка! Телеоператор, которого я подозвал, первым делом снял именно это. И мне потом рассказывали, что директор Музея Анны Андреевны Ахматовой Нина Попова, я не знаю, насколько это правда, якобы попросила доставить в музей всю дверь с этой цепочкой, потому что это артефакт, вещь, которая попала в гениальные стихи, и она была цела, и никому не было дело до этого, никто не поднимался в эту квартиру. Разве это не интересно?
Каждое имя связано с загадками, которые до сих пор не раскрыты. Например, спас ли Сталин Анну Андреевну Ахматову? Почему она осталась жива? Очень сложные отношения, с одной стороны, называл Сталин ее монахиней и блудницей, что озвучивал потом Жданов в своем докладе, известное Постановление ЦК партии об Ахматовой и Зощенко. А, с другой стороны, в 1949 году, после того как арестовали в очередной раз ее сына, с ордером на арест Ахматовой министр внутренних дел тогдашней МГБ Абакумов вошел в кабинет Сталина и просил разрешения ее арестовать. Других больше никого не было. И ее не арестовали. Значит, Сталин запретил, больше некому. Тем более, он пришел в ордером. Это факт установленный. Сталин спас ее или не спас? Мотивы непонятны, но все пять самых крупных деревьев русской литературы остались живы – Пастернак, Ахматова. Ну, смотрите, Цветаева. Муж в тюрьме как враг советской власти. Дочь в тюрьме. Сестра в тюрьме. А Ахматову ни разу не вызвали даже не допрос, ни разу. Родственников ссылали, были специальные лагеря для родственников.
Ирина Петерс: Такое впечатление, что в этом некий даже садизм есть, что, действительно, вот эти большие деревья, большие поэты, вокруг них так все выпалывалось, смотрите - тут подбираются…
Вячеслав Недошивин: Именно так. Все те, о ком мы говорим, ни Ахматова, ни Платонов, ни Замятин не были приглашены на Съезд писателей, их как бы не было, а на самом деле они все остались. Об этом многие писали. Существуют огромные тома сегодня - Сталин и Шостакович, Сталин и Булгаков… Но остается загадкой Мандельштам. Он арестован за его стихи. Почему такой мягкий приговор? Три года ссылки, да еще вместе с женой можно поехать. Ну небывалая вещь - стихи смертельные!
Ирина Петерс: Расстрельные!
Вячеслав Недошивин: И существует версия, что его арестовали не за стихи, арестовали за пощечину Алексею Толстому. Мандельштама арестовывают в середине мая, а уже в конце мая ему дают срок - три года ссылки. Мгновенно все было сделано. А почему, например, только в июне, после письма Бухарина Сталину, появляется надпись «Кто дал право арестовать Мандельштама?». Моя точка зрения, что чекисты, которые арестовали Мандельштама, они побоялись сказать Сталину об этих стихах, потому что он бы уничтожил всех - и тех, кто читал. У чекистов получается странная вещь - они осуждают Мандельштама, но они не вызывают на допросы ту женщину, поэтессу Марию Петровых, которой Мандельштам не просто читал стихи, но которая переписала эти стихи. Они ее даже на допрос не позвали. И поэтому Мария Петровых до конца жизни была уверена, что Сталин этих стихов не читал.
Ирина Петерс: Еще тема, вокруг которой ваша страсть кипит? Узнать, исследовать сейчас?
Вячеслав Недошивин: В 1985 году я защитил диссертацию кандидатскую. Первая диссертация в СССР об антиутопиях - о Хаксли, Оруэлле, Замятине. Меня чрезвычайно заинтересовал Джордж Оруэлл. И вот позвонил директор издательства: «Не могли бы вы написать для «ЖЗЛ» книгу о Джордже Оруэлле?». Три года, только что закончил, я занимался Оруэллом. Это тоже страшно интересно, потому что такая необычная судьба. Один из оригинальнейших мыслителей ХХ века, он воевал в Испании, сознательно уходил в нищие, в бомжи.
Ирина Петерс: От Джорджа Оруэлла - вновь к российскому Серебряному веку. Как его поэтам довелось встречать Новый Год.
Вячеслав Недошивин: Это будет грустно. Коктебель. Волошин, когда он жил со своей женой Марией Заболоцкой, причем, зиму он жил там один, полное безлюдье, первые годы советской власти. Каждый Новый Год Волошин, в своем холщевом хитоне, зажигал свечу и шел к морю. И так встречал Новый Год. Иногда даже заходя в море, несмотря на то, что это зима. Это одиночество в жесточайшей опале, в ужасной бедности. Слепнущий, теряющий голос. Ужасно! Крупнейший поэт ХХ века и такая жизнь. Он там так и умер. Ахматова, Мандельштам, Цветаева, несколько раз они собирались под Новый Год в знаменитых кабачках Петербурга. Сначала в «Бродячей собаке» на Площади Искусств, а потом, Мандельштам об этом пишет, что 1917 год он встречал в «Привале комедиантов». Там было шумно, весело, пьяно, говорливо, и никто не знал, что они встречают год, который подведет черту под их жизнью. Весь ужас в том, что многие из них просто реально призывали революцию. Федор Сологуб из своих собственных средств финансировал собрания тайные большевиков, Александр Блок тащил красное знамя впереди демонстрации 1905 года. Звали, думали, что вот сейчас откроется, что сейчас будет мир справедливый. И, вдруг, это все:
Что за пламенные дали
Открывала нам река!
Но не эти дни мы звали,
А грядущие века.
