Здесь места дряхлым нет...

Уильям Батлер Йейтс, "Плавание в Византий"

Не спрашивай у раба и рабовладельца, нужна ли им свобода. И тем, и другим она чужда и отвратительна. Страшна и противна, однако необходима. И она у них будет, как бы ценители взаимоугнетения ни тешились сказками о прелести кнута.

Человек – не былинка, для существования и развития ему нужно общение. Общество. Собственное отражение в живых лицах, поступках, явлениях. В разумной и сознательной жизни, не искаженной насилием и животным страхом.

В этом смысле у нынешней России, как у любого закоченевшего социального вещества или политического существа, привычного к почти непрерывной коме, летаргии или анабиозу, не просто нет гражданского общества, но вообще никакого нет. Есть жирующие, регулярно сменяющие друг друга клики, которые беззаветно паразитируют на терпеливом равнодушии населения (язык не повернется назвать нас народом), запуганного и безучастного к себе самому, к будущим судьбам своих детей и сограждан.

Я не верю в реальность гуманных преобразований российской жизни – ни сверху, ни снизу. Оттепели и смягчения каторжного режима редки и кратки (я бы не насчитал и пяти подобных периодов за шестисотлетнюю историю московского ига, их суммарная длительность не превышает сорока лет), а эпохи закрученных гаек, голодоморов и массовых кровопусканий длятся от поколения к поколению, калеча и вымарывая миллионы жизней. Это Московия. Кремль наш.

Это я о народе, его изъявленной воле, о вече, о майдане, если угодно. О социальной свободе, воспрещенной в России.

Бессмысленно ждать от слабого, попираемого чиновной сворой, замордованного и развращенного нескончаемой пошлой лестью обывателя (назовем его так для краткости) – бессмысленно ждать от него… даже не подвига чести, а простых проявлений совести, стойкости и достоинства. Они у нас под запретом.

Не требую, не прошу, ничего не жду от людей, рыдавших над мумией Ленина, топтавших себе подобных на погребении Сталина, терпевших и простивших самим себе надругательство над Польшей, Финляндией, Венгрией, Чехословакией, Афганистаном, Чечней, Грузией, Украиной, да и Россией… Ничего не хочу от близких и дальних, обреченных жить, любить, строить и умирать под брезгливым прищуром очередного самовластия.

Особенно жаль молодых. Потому что юности свойственно воспарять, надеяться, дерзать и мечтать. Как верили и мечтали наши прадеды накануне всех Соловков, Катыней и Хатыней. Очень скоро нынешним юным внушат (если не втолковали уже), что сила солому ломит, а плетью не перешибешь обуха. О семье надо думать. О детях. О себе. Тсс…

Повторю: не выпытывай у крепостного, надо ли отменять рабство. Тем более не тревожь подобной ересью Салтычиху...

Но жить все равно придется. И некоторым окажется невмоготу прятать глаза, если дети и внуки спросят: "Что за слова такие – честь, отвага, достоинство? Свободомыслие? Милосердие? Что это вообще значит?" Постоянное юление перед властной чернью отучает от подобных слов и понятий, вымарывает личную и общую память о гражданской дерзости.

Но для чего-то мы им нужны. Полагаю, для маскировки. Мы – их марафет, грим, атрибут неподдельной жизни. Вот ведь в любой державе должны сочиняться книги, ставиться спектакли и фильмы, проводиться выборы и референдумы… А наука! Тут не до маскировки – как без достижений науки ты устрашишь и ограбишь соседа? Вся ученость у нас по сути военная, была и таковой осталась. А настоящая письменность (как сказал Василь Быков) всегда антивоенная. Укрощена в России.

Но мне чудится: я понял, как быть. Не всем, не стране, никакому народу. Мне самому. И таким, как я. Старым. Ни на что, кроме упрямства, не годным. Молодым-то еще предстоит осмотреться, вдуматься, устоять. Осознать, осилить и осудить свой страх. А нам, нам теперь чего и кого бояться?

Попробуем помнить и в меру сил следовать главной позитивной программе всемирной истории – Нагорной проповеди. Проповедовать прикладной гуманизм (по выражению героического мудреца Теодора Шанина). Это значит: нарушать повсюду казенную маскировку, непрерывно сигналить о людоедской сущности самовластия.

Не помалкивать. Не поддакивать. Не кивать на других. Если гнет вызывает в тебе омерзение, не спрашивай узников (да еще при надсмотрщике), нужно ли отменить рабство. Отмени его сам. Если отечество твое совращает тебя – вспомни, чье ты подобие.

Я не верю в политику, не считаю, что партийное размежевание (зачастую формальное) способно помочь свободе. Так болельщицкий фанатизм не в состоянии создать суперклуб из дворовой команды. Но я верю, что спокойное отрицание раболепия, хамства и холуйского чванства – никакая не фикция. Нам, как морозный воздух в душном бараке, необходимо преодоление социального одиночества, душевной разобщенности и безверия. Пространствам, временам и людям необходимы соревновательность и взаимокритичность.

Лично я считаю российскую государственность преступной организацией, разновидностью убойной охранки, безжалостно берегущей лютую власть, то есть саму себя. Но противостоять надо любой власти, всякой торжествующей силе. По меньшей мере, не потворствовать им. "Быть непричастным к миру силы, его обману и соблазну…"

Осуществлять состязательность всегда и повсюду. Герой давней замечательной книги ненавидел начальство во всех его видах – твердом, жидком и газообразном. Я восторженно приветствую скептицизм, иронию, подозрительность и требовательность в отношении носителей власти и ее хвалителей. Нет Бога в кесаре. Надо продлить и прославить рутинный апостольский труд. Я так думаю.

И я начинаю движение совместного мирного противления, со-противления. Туда, где принято носить ордена, я прикалываю резистор, знак принадлежности к племени вольнодумцев. Я не знаю в точности, как аукаться с непокорными. Давайте придумаем вместе. Меня вы легко опознаете по стальной колбочке на лацкане пиджака, на отвороте рубашки. Хоть я и "не глядя узнáю, что мы родня"…

Нет мне дела, какой ты веры и принадлежности. Старина, мы вместе идем жить, дышать и умирать на свободе. Резистор – мой позывной, знак того, что я хочу, готов и пробую отменить рабство, запретить его себе.

Я надеюсь, что будущее принадлежит не державам, партиям и зондеркомандам, но братствам, содружествам и движениям. Я прошу и жду отклика. И еще я прошу передавать мой призыв всем (даже случайным) знакомым немолодым согражданам, "сеньорам и ветеранам", как теперь принято выражаться. Вдруг для кого-нибудь это окажется единственной оставшейся тропкой к людям, к родине, к норме?

Йейтс написал: "Здесь дряхлым места нет". А у нас пока не место молодым. Не место и не время.

И все же, как бы там ни было, каждое поколение обречено возвращаться к одному и тому же шекспировскому, гамлетовскому вопросу:

…Достойно ли терпеть безропотно позор судьбы

Иль нужно оказать сопротивленье?..

Георгий Ефремов – поэт, публицист, переводчик на русский язык литовской поэзии, стихов Редьярда Киплинга, Чеслава Милоша, Боба Дилана. Издатель и редактор вильнюсских русскоязычных газет. Преподаватель московского Литературного института