Нью-Йоркское историческое общество, основанный еще в 1804 году музей городских древностей, устроило увлекательную и своевременную выставку татуировок. Организованная куратором Кристианом Панайте экспозиция открывается гравюрой татуированного могиканина, одного из четырех "индейских королей", отправившихся в 1710 году знакомить с собой Англию. Вслед за ним татуировка замкнулась почти исключительно на моряках. Однако в Гражданскую войну Мартин Хилдебрандт нашел ей куда более драматическое применение. Уходящие на фронт солдаты накалывали свои имена на тело, чтобы в случае гибели знали, кого хоронят.

Постепенно сюжеты татуировки усложнялись, и их мастера становились известны. Такими, например, были Чарли Вагнер, "Микеланджело тату", и Фредерико Греджио по прозвищу "Электрический Рембрандт". В 1961 году, однако, городские власти, решив очистить Нью-Йорк накануне Всемирной ярмарки, объявили салоны татуировок разносчиками гепатита и запретили их. Это решение привело к обратному результату. Татуировки стали популярными символами и оружием контркультуры, пока в 1990-е запрет не отменили. С тех пор татуировка стала по-настоящему массовым явлением. Еще недавно в Америке была сотня-другая татуировщиков – теперь больше 10 тысяч. В результате их бурной деятельности человек с татуировкой может оказаться вашим врачом, адвокатом, конгрессменом или парикмахером.

Это отнюдь не значит, что татуировка утратила свой маргинальный статус. Напротив, именно он и придает ей пряность соблазна: татуировка позволяет перебраться на социальную обочину, не покидая безопасного центра. Сегодня татуировка не столько мешает успеху, сколько оттеняет его. Поэтому ее можно увидеть и в бассейне первоклассного отеля, и на дорогом курорте, и на светском рауте.

Но все же сказать, что татуировка в моде, нельзя. Скорее, это вызов ей: мода меняется, а татуировка всегда остается одной и той же. Игла с пигментом выгораживает на нашем теле делянку вечности, где останавливаются физиологические ходики. Тут татуировка вступает с нами в игру: мы стареем, она – нет. Контраст между долговечностью ее весны и неизбежностью нашей осени рождает монументальную художественную форму. Даже увековеченная пошлость придает себе значительность искусства.

Впрочем, в татуировке важно не то, что изображено на нашем теле, а то, что изображение переживет нас. Татуировка – это резьба по времени. Срок ее жизни лишь на несколько дней превышает нашу. Плоть, обращенная в полотно, оживляет произведение художника, но и убивает его: как бы странно это ни звучало, татуировка – единственное, что мы берем с собой в могилу.

Memento mori, присущее любой татуировке, напоминает о ее мистическом происхождении. Кровавое искусство, превращающее дух в тело, слишком близко подходит к религии, чтобы оставаться в сфере эстетики.

Сакральная природа татуировки поссорила ее с христианством. Церковь ссылалась на 19-ю главу книги Левита: "Не делайте нарезов на теле вашем и не накалывайте на себе письмен". Нанося на кожу неизгладимые следы, человек нарушает прерогативу Бога. Другими словами, мы не хозяева своему телу, ибо оно дано напрокат нашей душе. Свобода выбора дарована ей, но не ему. Мы не выбираем тело, оно – наш рок, наша судьба, наше наказание. Тело – фатально безвыходно. Оно – бренная темница, в которой обречен томиться дожидающийся вечной разлуки дух.

Но, как говорил Оскар Уайльд, "у тех, кто отличает душу от тела, нет ни того, ни другого". Татуировка – кожаная версия этого декадентского парадокса. Трещина в стене богословия, она поднимает стихийный бунт против картезианской антитезы души и тела. Не зря в лоно изгнавшей ее западной цивилизации татуировка возвращается с архаических окраин, не знавших этого разделения.

Реабилитация телесности вновь приучает нас к мысли, что дом человека – его тело. Татуировка – попытка обжить свое жилье, обставив его по своему вкусу.

Тот же Уайльд, автор классической притчи о татуировке "Портрета Дориана Грея", писал: "Надо либо быть произведением искусства, либо носить его". Татуировка – единственный способ выполнить оба совета сразу.