Ненависть многих групп российского общества, разделяющих, сознательно или нет, расистские и ксенофобские взгляды, в последние годы смещается из этнической плоскости в идеологическую. Ультраправые силы, пытаясь преодолеть глубокий кризис 2014–15 годов, создают новые структуры и ищут новые союзы. Механизмы "противодействия экстремизму" со стороны власти развиваются часто за счет новых репрессивных инициатив, а расширение преследований за "экстремистские высказывания", особенно в интернете, растет вместе с количеством злоупотреблений.

Кроме ультраправых и джихадистов, в России под давлением правоохранительных органов нередко оказываются те, кто выступают в поддержку Украины, и ряд мирных религиозных групп. Таковы выводы, содержащиеся в публикуемых сегодня ежегодных докладах правозащитного информационно-аналитического центра "Сова", "Ксенофобия и радикальный национализм и противодействие им" и "Неправомерное применение антиэкстремистского законодательства". Обнародование документов "Совы" приурочено к Международному дню борьбы за ликвидацию расовой дискриминации, отмечаемому 21 марта.

По предварительным данным "Совы", которые появились в прошлом декабре, в результате расистских и неонацистски мотивированных нападений в 2016 году в 16 регионах России погибли 7 человек и не менее 69 были ранены. Кроме того, 3 человека получили серьезные угрозы убийством. По уровню насилия по-прежнему лидируют Москва (3 погибших, 26 раненых или избитых) и Санкт-Петербург (соответственно, 2 и 16). Заметное количество пострадавших – также в Московской (6 раненых), Владимирской (5 раненых) и Омской (3 раненых) областях.

Основными жертвами ультраправых стали уроженцы Центральной Азии (2 погибших, 20 раненых) и люди не идентифицированной "Совой" "неславянской внешности" (10 раненых). Пострадали и уроженцы Кавказа (2 убитых, 1 раненый), темнокожие (1 убитая), евреи (3 раненых). Статистику правозащитников пополнили также представители религиозных групп (20 раненых), левых и молодежных движений (6 раненых), ЛГБТ (1 убитый, 4 раненых), бездомные (1 убитый, 1 раненый) и люди, пострадавшие "по ассоциации" (4).

О меняющейся идеологии, взглядах и планах российских экстремистов и ультраправых в интервью Радио Свобода рассуждает директор Центра "Сова" Александр Верховский:

– Расисты, не понимающие, что они таковыми являются, и даже страшно оскорбляющиеся, если их так называют, – это характерная черта российского общества сегодня?

– Безусловно. Честно говоря, тут заметна еще и особенность словоупотребления в русском языке. В России, когда человек слышит про кого-то, что тот – "расист", или что-то – "расизм", то он сразу представляет себе заграничную историю про "черных и белых". Он не переносит это на какие-то другие этнические отношения.

– Расизм – это в Америке, где "негры" и "белые"? Отсюда и мерзкая пошлая фраза, кстати, "заживем как белые люди"?

– Совершенно верно. Как в советской школе научили много лет назад, так все в голове и зафиксировалось. Это терминологическая вещь. Поэтому в России используют очень широко слово "ксенофобия", которое, в сущности, является просто эвфемизмом, заменяющим то, что в западном политическом языке называется "расизмом".

– Нынешние 15–20-летние юноши и девушки в советской школе не учились. Однако же оскорбительные прозвища в отношении своих сверстников того же возраста, которые чуть-чуть отличаются от них внешне, они употребляют каждый день. Но, если им сказать, что они расисты, они будут негодовать. Эти ядовитые семена прорастают еще с советских времен?

– Это правда. Я бы сказал, что они давно проросли и заколосились, угрожающий характер это приняло в начале 2000-х. И с тех пор особенно ничего не меняется. Иногда уровень расистских настроений российского общества еще сильнее повышается, как было в 2013 году, или понижается, как произошло потом, когда начались украинские события. Просто внимание у многих людей переключилось, но на концептуальном уровне мало что меняется. Кстати, чуть раньше, в 90-е годы, все было немного не так. Хотя оскорбительные прозвища тоже все знали, но людей интересовали, очевидно, какие-то другие общественные темы. Всегда вопрос не только в том, как человек использует те или иные слова (хотя это важно), но и в том, что реально привлекает его внимание.

Человек может не любить "кавказцев", например, но эта нелюбовь для него малозначительна и почти не влияет на его поведение. А у другого персонажа, в его внутреннем эмоциональном рейтинге, она стоит высоко – и тогда эта нелюбовь сильнее влияет на его поступки. Хотя оба этих человека используют одни и те же слова. Этот момент, который плохо определяется социологическими опросами, очень важен. Это как с религиозностью! Очень большое количество людей говорят: "мы православные" или "мы мусульмане". А какой процент этих людей более религиозен, какой – менее? Иначе говоря, для них это важно или нет?

– Мелкие и средние чиновники и государственные российские СМИ всегда хорошо улавливают настроение Кремля, когда речь идет о любой теме. Насколько в том, что звучит, пишется и показывается ими сейчас, заметны последние тенденции? Я говорю о языке.

– В этой сфере обычно как раз нет никаких ясных, или даже неясных, указаний. Обычно вопрос, что и как можно говорить, регулируется эпизодическими одергиваниями. Какой-нибудь чиновник, или человек, приравненный к чиновнику, или депутат Госдумы, что-нибудь такое скажет и вроде как выходит за рамки. Если его одернули – значит, действительно, вышел, если не одернули – значит, может, уже и рамки дозволенного подвинулись. А может, и нет, это никогда не известно в точности. Можно вспомнить известный инцидент с высказыванием зампреда Госдумы Петра Толстого. Он допустил в речи антисемитский оборот – его не одернули, но и за ним все не кинулись такое повторять, тем не менее. Граница, значит, не сдвинулась.

– Если посмотреть передачи российских телеканалов за последние года два-три, то можно подумать, что везде в мире правят шабаш нацисты и расисты – но только не в России! Нацисты на Украине, расисты в куче других стран, в Европе, в США. Эта истерия нагнетается по-прежнему? Или же эти игры со словами "фашисты", "нацисты", "расисты" поутихли?

– Если сравнивать с 2014 годом, то поутихли. Но с периодом двух-трехлетней давности сравнивать тяжело, потому что тогда, с точки зрения интонации, масштаба агрессивной пропаганды, был экстремальный момент. И Россия пока не вернулась в "довоенную" норму. Всегда все зависит от точки отсчета в нашем восприятии. Если у человека лето 2014 года зафиксировалось как новая норма, то дальше ему кажется, что наступило, наоборот, некое смягчение нравов. А если все-таки в качестве условной нормы, взять ситуацию 2013 года, то ему и сейчас кажется, что телевидение звучит крайне агрессивно.

– Ксенофобия и расизм в России – это сложный коктейль. Там есть и старые семена, и новые, посеянные сейчас, о которых мы говорим. Год назад в одной из наших программ вы говорили, что примерно половина российских граждан просто откровенно не любит "инородцев", что каждый второй заявляет, что какие-то группы людей "хорошо бы выселить из нашего города". Сейчас ненависть переместилась на "украинское направление"? Или она по-прежнему многовекторная?

– Она отчасти сместилась. Многие наши сограждане отвлеклись, в некотором роде, от людей, которые ассоциируются с Югом и Востоком, и переключились на Запад. Не на Украину и украинцев, а в целом на условный Запад. Ненависть отчасти из только этнической плоскости сместилась в идеологическую. И хотя горячая фаза войны в Донбассе закончилась и, соответственно, спала горячая волна телевизионной пропаганды, но эффект смещения враждебности не исчез. Люди, занимающиеся темой, кстати, говорили вначале, что это все якобы временно, что сейчас "поненавидим немножко американцев", а потом опять "на таджиков переключимся". Нет, не переключились обратно!

​– В одном из ваших сегодняшних докладов вы говорите, что ультраправое движение в России после глубокого кризиса 2014–2015 годов, связанного с давлением со стороны правоохранительных органов, сейчас создает новые структуры и ищет новые союзы.

– Действительно, состояние, в котором пребывает движение русских ультра и просто националистов, иначе как плачевным не назовешь. Почти все организации либо развалились, либо деградировали до небольших групп. И в значительной степени это происходит не только от давления со стороны спецслужб (которое, конечно, важно), но и оттого, что активисты в этой среде потеряли надежду на то, что им удастся кого-то, наконец, вовлечь в свои ряды. Они так и живут в одной и той же своей тусовке, и это, разумеется, действует на них депрессивно. Когда все для них стало совсем плохо, то часть из них, не все, но часть этих групп стала пытаться как-то перестроить свои коалиции. И, в частности, некоторые из националистических групп нашли общий язык с либерально-демократической оппозицией – опять же, с частью.

В первую очередь вспоминается избирательная кампания ПАРНАСа в прошлом году, в которой участвовало довольно много ультраправых активистов. И с тех пор сотрудничество части ультраправых и части либеральных оппозиционеров сохраняется. Держится оно на двух пунктах. Во-первых, обе стороны воспринимают себя как гонимое меньшинство и считают, что против Путина хороши любые коалиции. Во-вторых, для обоих сторон этого не совсем тривиального альянса очень важна общая позиция по украинскому конфликту, соответственно, опять же противоположная путинской. Я не хочу сказать, что в России возникло устойчивое либерально-националистическое движение, но некая подобная схема появилась.

– Противодействие экстремизму – так, как его понимают правоохранительные органы, особенно рядовые сотрудники этих органов, которые и ловят "экстремистов", в кавычках и не в кавычках, – в последний год было больше связано с поиском экстремистских высказываний в социальных сетях или все-таки с реальной работой по выявлению настоящих радикалов?

– Есть и то, и другое. В России присутствуют настоящие радикалы, и никуда они не делись, существуют группировки, которые режут людей по подворотням. И их, конечно, кто-то должен ловить. Этим и занимаются те же самые сотрудники Центров "Э", которые вылавливают все больше "диванных" радикалов, которые "ВКонтакте" что-то там пишут. Проблема здесь заключается в том, что меняется пропорция. Если лет пять назад в основном этих же самые "эшники" ловили уличных политизированных бандитов, то сейчас они в основном ловят вот этих писателей из сети "ВКонтакте". Это также неприятные персонажи – либо какие-то расисты, либо какие-то джихадисты, которые вывешивают соответствующие видеоролики, перепощивают какие-то подстрекательские тексты.

Но невозможно и сравнивать общественную опасность вывешенного ролика и реальное насильственное преступление. Но статистика-то у правоохранительных органов сводная! Поэтому, конечно, спецслужбам во всех отношениях проще искать экстремистов в "ВКонтакте", чем на улице. В позапрошлых годах, в 2014–2015-м, эта диспропорция резко увеличилась. И вообще правоприменительная ситуация заметно ухудшилась, несомненно, опять же на фоне украинского конфликта. Но в 2016-м положение дел стало несколько выравниваться. Но я не скажу, что оно улучшилось.

– Если коротко суммировать всю суть ваших докладов, то это "медленный прогресс"? Кстати, именно так назывался еще один ваш доклад, год назад. Там речь шла о футболе и настроениях в среде болельщиков.

– В российской околофутбольной среде, может быть, и есть медленный прогресс. Власти прилагают большие усилия к работе в среде болельщиков, поскольку на носу чемпионат мира. А в целом прогресса нет. Да, государство должно противостоять крайним группировкам. Но наши правоохранительные органы таковы, каковы они есть. И если кого-то бьют в отделении полиции просто потому, что он под руку попался, то понятно, что те же методы они применяют и в сфере борьбы с радикалами и экстремистами. Уже накоплен большой негативный багаж, результат того, что в России в основном по статье "экстремизм" привлекаются пользователи "ВКонтакте", а не серьезные преступники. Не говоря даже о прямо неправомерных преследованиях людей, которые не совершили подсудных деяний! Именно этому посвящен отдельный наш доклад – как к суду привлекают людей, которые вообще не совершили преступлений, ни в каком смысле. И тем не менее они по разным причинам попали за решетку.

– Пока мы говорили о том, как смотрят на это силовые ведомства. А с точки зрения состояния умов рядовых обывателей? Если сейчас их попросить нарисовать обобщенный образ экстремиста, кто в первую очередь будет изображен – ультраправый, скинхед, джихадист, какой-то исламский радикал, фанат какого-то футбольного клуба, который ненавидит, в силу 14-летнего возраста, весь окружающий мир, или те, кто, допустим, выходит на митинги в поддержку Украины или против политики Путина?

– Я думаю, что если спросить рядового гражданина, то он изобразит этакое двуглавое чудище – которое будет одной головой скинхедом, а другой джихадистом. Люди, которые ходят на протестные митинги, – это для обывателей, конечно, не экстремисты. Но правоохранительные органы их под ту же гребенку могут вполне себе грести, что и постоянно происходит. И, соответственно, здоровая часть общества обращает внимание на эпизоды, когда людей просто ни за что привлекают к административной и уголовной ответственности. В самом обществе сохраняется представление об экстремистах как о людях, которые совершают какие-то реальные злодейства. Но в России каждый раз, когда начинаются дискуссии об экстремизме, мы попадаем в ловушку: законодательные нормы и практика так устроены, что охватывают гораздо более широкий круг, чем только злодеев, применяющих насилие. Что плохо и ужасно.

Во-первых, потому что нарушаются права граждан, а во-вторых, потому что борьба с настоящими злодеями от этого идет явно менее эффективная. А иногда произвол спецслужб даже и прямо играет им на руку, толкает молодежь в ряды настоящих экстремистов, – говорит Александр Верховский.

Международный день борьбы за ликвидацию расовой дискриминации отмечается ежегодно 21 марта в память жертв трагических событий в поселке Шарпевиль в Южно-Африканской Республике. В 1960 году в этот день во время мирной демонстрации против законов режима апартеида об обязательной паспортизации африканцев полицией были убиты 69 человек.