Чья-то Анна Ярославна

Визит Владимира Путина во Францию был историческим. Но не по своему значению и весьма скромным итогам, а по иным причинам. Во-первых, давно уже иностранные лидеры не высказывались в присутствии Путина столь резко, как это сделал французский президент Эммануэль Макрон, раскритиковавший некоторые официальные российские СМИ. Во-вторых, поводом для визита Путина стало открытие во Франции выставки, посвященной 300-летию другого визита – Петра Великого, приехавшего в 1717 году налаживать отношения с французской монархией. В этой связи Путин углубился в еще более далекую историю, вспомнив об Анне Киевской – дочери великого князя Ярослава Мудрого и супруге короля Франции Генриха I. Зачем российскому президенту все это понадобилось?

Самым ярким моментом совместной пресс-конференции в Версале президентов Франции и России стал ответ Эммануэля Макрона на вопрос, почему некоторые российские журналисты не имели доступа к его предвыборному штабу во время президентский избирательной кампании этой весной.

​

Заявление французского лидера комментирует эксперт Фонда Карнеги Андрей Колесников.

– Как вы считаете, эта резкость Макрона была уже запланированной или это был искренний эмоциональный ответ на вопрос российской журналистки?

– Я думаю, что это некоторая смесь того и другого. Потому что в манере Макрона есть прямота, свойственная ему, возможно, как бывшему инвестиционному банкиру. У них есть такое свойство – решать вопросы предельно откровенно и честно, иначе сделки не будет. В этом его стиль, с одной стороны. А с другой стороны, я думаю, что здесь есть часть плана – быть предельно откровенным с Путиным. Макрон об этом и говорил перед переговорами – что диалог будет требовательным. Это и есть, собственно, часть требовательного диалога. Ну, и потом, то, как его, говоря грубо, "мочили" прокремлевские СМИ, в том числе вещающие за рубежом, – это, конечно, довольно сильное впечатление должно производить на того, кто являлся жертвой этих атак. Поэтому ему не нужно было здесь соблюдать какой-то политес.

– Как вы считаете, журналистка, которая задавала вопрос, просчитывала подобную реакцию Макрона?

– Я думаю, что эта журналистка выполняла указание своего руководства, и вопрос был, естественно, сформулирован заранее. И в этом нет ничего ненормального, она лишь транслятор. На самом деле в данном случае неважен был ответ Макрона, а важно то, что это было сказано при Путине. Что вот эта контора, которую журналистка представляла, выполнила свой пропагандистский долг, и на глазах у главного патрона продемонстрировала, как этот долг выполняется. А что там ответит Макрон — это уже второстепенно в данном случае.

– "Патрон" промолчал, и это, по-моему, наиболее примечательно в этом обмене мнениями. Путин не вступился за российские СМИ, то есть очень у многих сложилось впечатление, что он пропустил удар.

– Пропуски таких ударов, я думаю, были планом российской стороны, чей интерес в данном случае состоял в том, чтобы не ухудшать отношения в момент, собственно, их формирования. И Путин сознательно абсолютно, на мой взгляд, взял на себя роль не ведущего, а ведомого. Макрон говорил больше, Макрон говорил содержательнее. А Путин сознательно подавлял в себе любые эмоции и позволил себе тень эмоции лишь один раз, когда сказал, что ему непонятна степень самостоятельности Франции в решении оперативных вопросов в Сирии, в силу того, что она находится в коалиции, возглавляемой США. И тем самым намекнул на ограниченный суверенитет Франции. Но это был единственный укол, который даже, по-моему, Макрон толком не заметил. Здесь нельзя говорить о том, что Путин проиграл в риторической дуэли. Он заранее взял такую роль, чтобы быть вторым в этом тандеме. Повторюсь, именно для того, чтобы не испортить отношения в самом начале.

– Но вы согласны с тем, что его позиция выглядела со стороны проигрышной? Означает ли это, что он готовит какой-то ответный удар? Или мы имеем дело с тем, что Путин впервые в открытую пошел на какие-то уступки и готов принять навязываемые ему правила игры?

– Пока, если даже это уступки, они носят риторический и эмоциональный характер, а не содержательный. Да, у этой встречи было содержание. Но прежде всего это формат рукопожатия и установления отношений. Хотя Макрон не скрывал, что ему не нужна никакая "личная химия" с Путиным, а нужно решение вопросов, и ровно так себя он и вел. Вероятно, российскому президенту нужна некоторая пауза, чтобы осмотреться и немножко поменять тактику после того, как проиграла Марин Ле Пен, праворадикалы не слишком успешно выступили в Нидерландах и предсказуемо не слишком успешно также в Германии, на земельных выборах.

Раскола Европы не произошло, не удается Европе навязывать свои правила, с Трампом отношения не сформированы, с Терезой Мэй никто и не пытался их формировать. Соответственно, Европе нужен сейчас более или менее спокойный Путин, и Путину нужна спокойная Европа, чтобы произвести перегруппировку сил, тем более в предвыборную кампанию. Вот за этим видится такая логика, тем более что до этого Путин встречался с Меркель, а Лавров с Могерини. Ни в коем случае это не потепление отношений, это пауза для обеих сторон. Для Европы сейчас Россия носит раздражающий, но второстепенный характер, потому что Европе нужно сейчас перезапускать саму себя, фактически формировать основы проекта "Европа 2.0", и Макрон здесь на новенького, но он показывает себя как основной мотор перезапуска европейского проекта.

– Тогда получается, что в тактическом отношении обе стороны достигли того, чего хотели, в ходе этой встречи.

– Думаю, что да. Макрон, на мой взгляд, был очень успешен и во время саммита "Большой семерки", и во время других, в том числе двусторонних, встреч, и на саммите НАТО, и теперь вот он очень успешно как бы выступил в тандеме с Путиным. Но и Путин решил определенные задачи: он съездил во Францию, встретился с новой фигурой, на которую ему интересно было посмотреть с точки зрения того, возможно ли с ним какое-то выстраивание отношений. И хорошо, что это произошло в спокойной тональности, убытки или выигрыши зафиксированы в этой позиции, – заключает Андрей Колесников

На той же пресс-конференции по итогам переговоров с Эммануэлем Макроном Владимир Путин заявил, что российско-французские отношения начались не триста лет назад, а еще в одиннадцатом веке. "С поездки царя Петра Первого во Франции не началась история русско-французских отношений. Она имеет гораздо более глубокие корни. Образованная французская публика знает о русской Анне – королеве Франции", – сказал Путин. "Младшая дочь нашего любимого князя Ярослава Мудрого была женой Генриха I и сделала существенный вклад в развитие Франции, будучи одной из основательниц двух европейских династий – Бурбонов и Валуа, одна из которых до сих пор правит в Испании", – добавил президент России.

Насколько корректно с точки зрения исторической науки высказался Путин? Мнение обозревателя Радио Свобода, историка Ярослава Шимова:

– Действительно ли существовала "русская королева Франции" в XI веке?

– Существовала конкретная женщина – Анна Ярославна, дочь Ярослава Мудрого, великого князя Киевского. Она жила в XI веке, но точный год ее рождения, как и точный год смерти, неизвестны. О ней вообще мы знаем довольно мало. Известен факт, что отец выдал ее замуж за французского короля Генриха Первого, она родила этому королю четверых детей, старший из которых, Филипп, стал потом, в свою очередь, королем Франции. Кстати, занятный факт: имя Филипп, которое Запад тогда вообще не знал, как раз с этих времен укоренилось во Франции и Западной Европе и остается довольно распространенным и по сей день. После смерти своего мужа она довольно скандально вышла замуж во второй раз – за графа Рауля де Крепи, который не развелся официально еще в тот момент со своей первой женой. В общем, такие отрывочные сведения. Вроде бы Анна была образованной, что для женщины, даже знатной, по тем временам не столь частый случай. В общем, многое окутано туманом – речь все-таки об XI веке, очень давних временах.

Русская была Анна Ярославна или не русская? В хрониках, которые тогда писались на латыни, о ней упоминается как об "Анне, дочери короля рутенов". Вот это Ruthenes – слово, которое относилось к обитателям тогдашней Киевской Руси. Поскольку невозможно говорить о современных народах и нациях применительно к одиннадцатому веку, – и о французском народе тоже, кстати, – то это все чисто умозрительные привязки. Если на то пошло, мать Анны была шведской принцессой – и что же, теперь Швеция на нее тоже может претендовать?

Вообще, вопрос о том, насколько прямое наследование существует между Киевской Русью, Русью Московской и произросшей из нее Российской империей, а потом, соответственно, Советским Союзом и его правопреемницей, нынешней Российской Федерацией, – это довольно запутанный вопрос, не имеющий столь уж очевидного ответа. Как бы то ни было, я говорил бы применительно к этой конкретной женщине, жившей почти тысячу лет назад, как о дочери великого князя Киевского. Этого вполне достаточно, если рассуждать корректно. Называть Анну Ярославну хоть "русской", хоть "украинкой" – это натяжка, точнее, перенесение нынешних понятий на совсем другую историческую реальность.

Анна Ярославна выступает такой вспышкой из мглы давней истории, потому что у нее была необычная судьба. Киевская Русь была достаточно серьезным на тот момент, при Ярославе Мудром, могущественным государством, но она больше укрепляла связи со своими непосредственными соседями, с Польшей, Венгрией, Византией, а Франция на тот момент – это край света, это очень далеко. И точно так же Русь для тогдашних подданных французского короля – это тоже край света. Вот из-за этой необычности судьбы об Анне Ярославне и помнят.

– И чуть точнее обрисуем еще раз исторические рамки: Ярослав Мудрый – именно киевский князь, Москвы еще не существовало...

– Да, век спустя ее, по наиболее распространенной версии, основал Юрий Долгорукий. Точнее, первое упоминание о Москве находится в его письме, датированном 1147 годом.

– Ну, и, разумеется, Франции не существовало в тех границах, в которых она существует сейчас. Приблизительно какой участок занимали тогда те владения, которыми правил Генрих Первый, когда он женился на Анне?

– Тогдашнее, средневековое общество Западной Европы было устроено с точки зрения своего административно-государственного деления очень сложно для нас, привыкших к относительно простым и однородным пространствам национальных государств. Формально вассалами французского короля из династии Капетингов, к которой принадлежал Генрих, было большое количество разных вельмож, графов, герцогов и тому подобных. Но этот вассалитет был отношениями, в общем, достаточно гибкими и во многом формальными. Очень большая часть его вассалов, герцог Аквитанский, граф Валуа и так далее, на самом деле контролировали гораздо большую территорию, чем непосредственно король, и обладали гораздо большим могуществом: они могли выставить большее количество рыцарей, собирали со своих земель гораздо большее количество налогов и податей и т. д. Реально Генрих был королем Парижа и его окрестностей, всего-навсего. Это совсем небольшая территория во французской провинции Иль-де-Франс. До того момента, пока французской короне непосредственно подчинилась большая часть той территории, которую мы знаем под именем Франции сейчас, прошло еще несколько столетий, и очень бурных столетий.

– Известно, что сам приезд Владимира Путина во Францию формально был приурочен к юбилею установления постоянных дипотношений между Францией и Россией. 300 лет назад Петр Великий посетил Францию, прожил там несколько месяцев. Петр Великий сам по себе очень символичная фигура, и он символ, в том числе, мощного толчка в развитии Российской империи. На ваш взгляд, зачем Владимиру Путину в ходе этой поездки потребовалось говорить о том, что отношения между Францией и Россией зародились аж в XI веке?

– Это такая традиция, идущая, на мой взгляд, из позднесоветской эпохи, когда, я отлично помню, был двухтомный такой учебник "История СССР", и он начинался с истории государства Урарту, существовавшего около трех тысяч лет назад где-то на Южном Кавказе. То есть это такой подход: все наше. Все, что так или иначе касается, пусть очень опосредованно, того государства или тех идей, традиций, личностей, с которыми по тем или иным идеологическим или политическим причинам это государство себя ассоциирует, берем и подшиваем, что называется, и кладем в папочку.

Очень удобно сказать, что за каким-то процессом, за каким-то событием стоит огромная, тысячелетняя история, это придает дополнительный вес и делает говорящего наследником неких тысячелетних традиций. Понятно, что в данном случае все это ерунда, и никакого особого впечатления на того же президента Макрона это не произвело, я думаю. Что касается Петра Великого, да, это несколько ближе, и здесь уже связи и генеалогии исторические более ясны, конечно, более понятны. С Петром себя связывать гораздо проще, чем с Анной Ярославной. Это такие фигуры речи, и иногда они выглядят смешными именно в силу сугубой неочевидности их смысла, – полагает Ярослав Шимов.